едой.
— Ни хрена себе, — удивился гость, — как собаке… — Он схватился за ручку. Очень хотелось взглянуть на остроумца. Потянул и почувствовал, что дверь держат. — Ты чего, боишься, что ли? — спросил.
— А ты… нет? — голос звучал хрипло, но не испуганно, скорее равнодушно.
— Я? Нет.
— Ну, тогда входи… — Дверь внезапно открылась. В сенях никого не было. И только в глубине полумрака мелькнули два желтых глаза и уплыли в темнеющий проем входа в горницу.
Подступил страх. Панический, утробный. Хотелось бежать, но нет, будь что будет. Он собрал волю в единое целое и перешагнул порог. В горнице никого не было. По углам, стенам и даже над столом висели пыльные паутины. Пол противно скрипел. Никто не мог жить в таком жилище.
Незваный гость прошел вперед. В божнице увидел портрет Сталина, под которым теплилась лампадка. Внезапно в нос ударил сладковато приятный запах. Оглянулся. На ошестке печи стоял чугунок, накрытый металлической миской. Угли были горячими, хотя и не светились. Валерий дунул на них. Взметнулась зола. Чуть зависла в воздухе, потом закружилась и унеслась куда-то вверх под свод печи. Как будто подул ветерок. Угли вспыхнули и стали разгораться. Ярче, ярче… В чугунке громко забулькало, повалил пар. Крышка стала бренчать, подпрыгивать. По стенкам струйками побежала кипящая жидкость. Валерий хотел слегка сдвинуть миску, чтобы дать выход пару, но она вдруг сама свалилась и с грохотом покатилась по полу. Гость подобрал посудину, вернулся к печке. Пена в чугунке медленно оседала… в кипящей жидкости варилась… человеческая рука. Грохнулась на пол крышка. Паутины зашевелились, опали и мелкими мышками разбежались по углам. Откуда-то из-за печи послышалось тихое покашливание. Валерий выскочил на улицу и побежал, не разбирая дороги. Он пересек поле, с ходу перепрыгнул грядки с капустой, продрался сквозь крыжовенные кусты, со всего разбега влетел в трясину и только тогда опомнился. Вокруг была липкая холодная черная жижа. Она поглощала его быстро и неотвратимо. Ни деревца рядом, ни кустика.
«Вот и конец, — мелькнула мысль. — Боже, какая нелепая смерть. Но Мисос сам выбирался из трясины. Значит, есть какой-то способ. Может быть, нельзя дергаться?». — Нет, хоть шевелись, хоть не шевелись, жижа затягивала. Вот она закачалась у самого рта, закрыла губы… выше… выше… Валерий в последний раз втянул носом воздух … Черный холодный мрак больно ударил в глаза. Невыносимо хотелось вздохнуть, но нет, он не позволит болоту убить его — лучше потерять сознание от удушья. Голова наливалась чем-то кроваво-красным, густым, ее распирало и распирало, но сознание не меркло. Из последних сил он не давал себе дышать, но понял, что еще чуть-чуть — и не выдержит. И он не выдержал… вздохнул.
…Очнулся от собственного утробного хрипа, крика и от пронзившей сознание радости, что не умер. Чудо свершилось или его вытащили, но он остался жив. В губы что-то больно тыкалось.
— Пей, пей, пей, — повторял неприятный голос. — Пей, а то помрешь.
Валерий с усилием разомкнул веки. В кромешной тьме, совсем рядом светились и смотрели на него нечеловеческим взглядом два желтых глаза. Он шевельнулся и понял, что все еще в трясине. Густая жидкая грязь колыхалась перед глазами, и было непонятно чем тут можно дышать.
— Пей! — продолжал настаивать голос.
С невероятным усилием Валерий глотнул черную жижу, и она показалась соленой на вкус. Желтые глаза стали тускнеть. Мелькнули корявые руки, словно повисшие в пространстве, и он понял, что засыпает.
Очнулся ночью. От невыносимого холода стучали зубы. В лицо что-то кололось, и Валерий долго не мог разобраться, где находится. Отчетливо помнил, как тонул в трясине. По-видимому, его кто-то спас. Ощупав себя, сообразил: одежда не его, да это была и не одежда вовсе. Скорее что-то вроде одеяла. И он вспомнил свой сон…
Кто-то пытался его раздеть, и Валерий упорно сопротивлялся. Потом ему удалось вырваться, и в кромешной тьме он долго-долго уходил от погони. Путал след, петлял, прятался, падал, отчаянно ожидая, что все равно схватят. Опять перебегал от куста к кусту, совершенно забыв, что кругом болота, и у него имеются немалые шансы снова угодить в трясину. Он слышал голос и странный зов: «Товарищ утопленник. Товарищ утопленник, постойте, куда вы. Вернитесь немедленно». Желтые глаза, которые искали его, ловили и пытались скрутить, в конце концов, потеряли след, и он заснул, чуть зарывшись в подвернувшийся стожок сена. Пошарив около себя, Валерий с удивлением обнаружил, что вокруг действительно сено. Значит, то, что его ловили, не сон. Но как ночью ему удалось так ловко бегать по совершенно незнакомой местности? Невероятно! А впрочем, во всей этой какофонии из кошмаров и бредовых снов уже невозможно стало разобраться: где — явь, где — наваждение. Валерий поглубже зарылся в сено, но все равно замерзал. Да еще мыши, что ли, шуршали в глубине, не позволяя хоть как-то забыться. Тогда он выбрался наружу и попытался прикинуть, в каком месте острова его угораздило устроить себе ночлег. Было заметно: скоро начнется рассвет. Чернота наполнялась серыми тонами, бледные мазки тумана все отчетливее проступали на фоне темнеющих вдали кустов.
Валерий решил побродить вокруг. Возможно, удастся наткнуться на тропинку. И он действительно ее нашел. Впрочем, удивляться тут особо нечему: есть покос — должна быть и тропинка, к нему ведущая. И, скорее всего, она шла к деревне. Вот такая нехитрая дедукция. Несостоявшийся «товарищ утопленник» усмехнулся. Ситуация, только что пугавшая его, теперь казалась забавной.
Светало, и уже не приходилось тщательно всматриваться под ноги, чтобы не сбиться с пути. Валерий пошел быстрее, а потом, стараясь согреться, переключился на легкий бег. Вдруг почва ушла из-под ног, и он рухнул в глубокую яму. Попытался выскочить, но что-то каталось под ногами, не давая подняться. Пощупал руками — какие-то шары. Он схватил один и поднес к свету. Боже, это был… человеческий череп. Содрогаясь от отвращения, полез вверх. Под его руками, ногами, катались, щелкали и хрустели груды костей. Сердце стучало, как бешеное. Наконец, до него дошло, что, паникуя, ему из ямы не выбраться. Тогда он стал складывать кости так, чтобы они не разъезжались. Лучше всего для этого подходили берцовые. Стал настилать их рядами и вскоре соорудил некое подобие ступенчатой пирамиды, забравшись на которую обнаружил, что почти по пояс возвышается над землей.
«Надо же, как увлекся», — усмехнулся горько. Ему уже чертовски надоело бояться, и если в другой ситуации он понесся бы от этой ямы сломя голову, то теперь просто уселся на краю, чтобы поразмышлять. Рождались все более
