В тишине, простреливаемой только тиканьем часов и ударами сердца, он скорее угадал, чем услышал, как в нескольких метрах от него открылась дверь. Кто-то прокрался в комнату и приближался к нему, стараясь ступать бесшумно. Шестой улавливал едва различимые шорохи — его слух до крайности обострился. При этом он лихорадочно соображал, что можно сделать, чтобы не напоминать самому себе так явно жертвенного барана.
* * *
Третий чувствовал себя прекрасно. Адреналин бушевал в крови, несмотря на то что прошло совсем мало времени после пробуждения. Ему был брошен вызов, и он этот вызов принял. Как всегда. Борьба за место под солнцем представлялась ему единственной альтернативой скуке — даже там, где солнца не было и в помине. И в предвкушении схватки жизнь снова обретала напряженность, потенциальная опасность стимулировала, а странное приключение начинало выглядеть приятным сюрпризом, будто в хлеву обыденности неожиданно потянуло свежим морским ветром.
Между тем речи не было даже о легком сквозняке. Поскольку отсутствовали окна и кондиционер, Третий сделал вывод о том, что должна существовать скрытая система вентиляции. Если же нет, значит, эта комната — просто душегубка. Впрочем, окажись он даже в заваленной шахте, все равно до конца искал бы способ выбраться на поверхность. Он ощущал в себе огромный запас жизненной силы.
Стоя в туалете над унитазом, он не без самолюбования поглядывал на себя в зеркало. Мускулистое загорелое тело бодибилдера, мужественное лицо, безотказный агрегат между ног. Он был привлекательным самцом и вовсю пользовался этим. Женщины — слабые и жадные существа, рожденные, чтобы подчиняться и тешить тщеславие настоящих мужчин, — были прекрасным объектом для демонстрации силы и для самоутверждения. Он не позволял им лишнего, да и сам всегда соображал головой, а не членом. Если какая-нибудь из безмозглых козочек все же взбрыкивала, требуя к себе «уважения», он немедленно ставил ее на место, а гордячек, считавших себя королевами, посылал к чертовой матери. Но смехотворнее всего были претензии этих идиоток феминисток — с ними он не церемонился, убедительно доказывая, что о равноправии не может быть и речи. Но подавляющему большинству женщин и так нравилась мужская сила, которую он излучал. Они чувствовали себя под надежной защитой. Правда, недолго.
Красивая самка была всего лишь наградой воину или пирату. Позабавившись с живой игрушкой, следовало без сожаления выбрасывать ее и отправляться завоевывать новые. Только такая жизнь имела смысл и соответствовала его аппетитам и бьющей через край энергии разрушения.
Первым делом он стал подыскивать то, что можно было бы использовать в качестве оружия. На глаза не попадалось ничего приличного. Он не сомневался, что это не случайно. Кто-то позаботился о собственной безопасности. Третий хищно оскалился. Ему бы только добраться до этого ублюдка или ублюдков, а там посмотрим. На худой конец сошел бы и осколок разбитого зеркала, однако он не расставался с мыслью добыть что-нибудь посущественнее.
В конце концов он остановил свой выбор на ножке стола. Выломать ее оказалось легче, чем он ожидал. Таким образом, он обзавелся четырехгранной дубинкой, да еще с шурупом на конце, резьбовая часть которого выступала из дерева миллиметров на пятьдесят. Это было уже кое-что. Поразмыслив, он выдернул сетевой шнур одной из ламп. В зависимости от обстоятельств, провод мог послужить для того, чтобы связать кого-нибудь или придушить.
Теперь его тонус стал настолько высоким, что просто зашкаливал. Противостояние началось. И это была не какая-нибудь дурацкая компьютерная игра для дохляков, которые только и могут мочить виртуальных монстров из шестиствольных плевалок. Это была реальность, где перезагрузка вероятна лишь на том свете. Да и в этой вероятности Третий сильно сомневался.
Он подошел к двери, которая отличалась размерами и отделкой от тех двух, что вели в туалет и ванную. Замок был довольно хилым, и выломать его в случае чего не представляло ни малейшего труда. Дверь оказалась незапертой. Он бесшумно приоткрыл ее и посмотрел, что ему приготовлено на первом уровне.
Он увидел длинный полутемный коридор с рядами почти одинаковых дверей. Они располагались по обе стороны и были разделены равными промежутками. Вдоль коридора тянулась лента однообразно серого коврового покрытия. Коридор заканчивался глухими стенами.
На каждой двери имелась табличка с цифрами. Значит, он все-таки находился в гостинице. И был «поселен» в третьем номере.
Он сделал из этого открытия кое-какие выводы. И отправился на поиски других «постояльцев».
* * *
Обнаружив свою наготу, Четвертая стыдливо прикрылась, хотя никто пока не покушался на ее невинность. Она не ощутила на себе и нескромного взгляда, если не считать всевидящего Боженьки, который почему-то был все-таки мужского рода.
Ее жесты были изящными по причине некоторой замедленности, кожа — бледной, тело — анемичным, глаза — огромными и печальными. В детстве ее называли ангелочком. Она росла девочкой тихой и послушной, да в сущности такой и осталась. Грязь современной жизни не испачкала ее, порча обошла стороной; искушения она преодолевала без особого труда — может быть потому, что еще не изведала настоящих искушений. Пугливо озираясь в мире насилия и разврата, где правил Сатана, она обращала свой взор к совсем уже узенькой полоске голубого, не запятнанного пороком неба, словно к замочной скважине, через которую добрый Боженька следил за одной из своих дочерей, брошенных в самое кубло, дабы посмотреть, сумеют ли они сохранить драгоценную чистоту.
Сейчас она начала дрожать — не от холода, нет, в незнакомой комнате было довольно тепло. Она дрожала, как грациозная лань, с которой грубо обошлись, запуская в вольер зоопарка. Грубость заключалась в странных обстоятельствах пленения, а прежде всего в том, что ее раздели. Чьи-то руки прикасались к ней, чьи-то глаза видели сокровенные места ее тела, пока она была без сознания. Впервые столкнувшись с чем-то подобным, ее неразвитый ум пасовал; остался только испуг, проникавший в каждую клетку и в каждый чрезмерно чувствительный нерв.
* * *
Господи, как же ему хотелось выпить! В этой чистой просторной комнате, менее всего похожей на вытрезвитель, не хватало самого главного, а значит, на остальное можно было не обращать особого внимания.
Первый с отвращением оглядел свое обрюзгшее тело. По опыту он знал, что если лишился последних штанов, то и с выпивкой неминуемо возникнут проблемы. Ближайшее будущее рисовалось ему в самом мрачном свете.
Тем не менее он не изменил своему ритуалу. Пора было отправляться на промысел, оставшийся единственной хотя бы частично осмысленной линией поведения — от опьянения к опьянению, чтобы заглушить боль, чтобы выжечь воспоминания, чтобы сделать терпимой невыносимую жизнь. Он не получал удовольствия, он пил по необходимости. В этом смысле он являлся профессиональным пьяницей. Он специально отравлял свой разум и в редкие промежутки отвратительной трезвости отдавал себе отчет в глубине своего падения.
Но возврат к прошлому был для него невозможен. Снова пробиваться «в люди»? Снова карабкаться наверх? Он уже побывал там и потерял все, ради чего стоило лицемерить, пресмыкаться, изображать не то, что ты есть на самом деле, работать локтями, пробиваясь к кормушке, которая снизу выглядит так привлекательно, а вблизи от нее все сильнее начинает разить предательством, продажностью, низостью и смрадом разложения. И главное, в какой-то момент вдруг обнаруживаешь, что потерял единственное, чем владел по-настоящему, — самого себя. Медленное самоуничтожение. Чем оно в глубинной сути своей отличалось от того, которым он занимался теперь? Возможно, со стороны он выглядел сломленным и опустившимся — да, собственно, таким и был, — но кто рассудит, не требуется ли куда большее мужество, чтобы отказаться от власти, денег, удовольствий, комфорта, привилегий — всего, что кажется целью краткой и в остальном бессмысленной жизни?
Он встал. Голова трещала. Это было не похмелье. Это было неприемлемое состояние организма, которое следовало как можно скорее устранить…
Он обследовал мебель и все закоулки комнаты, но не обнаружил ничего похожего на бар. Либо хозяин был трезвенником, либо держал спиртное в другом помещении.
Первый открыл входную дверь и лицом к лицу столкнулся с современной версией Тарзана. От классического типа этот отличался прической и узкой полоской незагоревшей кожи в тех местах, где торс переходит в бедра. В правой руке «Тарзан» держал ножку стола.
И ему не понадобилось много времени, чтобы занести ее для удара.
* * *
Шестой чувствовал себя как слепой бегемот на минном поле. Куда ни повернись — все плохо. Самое худшее, что от него ничего не зависело. Пытаться сохранить достоинство? В данных обстоятельствах это означало невероятным образом балансировать на грани жалкого и смешного.
