– Ну, давай, Командантэ, – опуская «Дона», призвал Чива-Рива, поднимая налитую «с горочкой» пузатую рюмку. – Бомби тост!
– За темноту!
– За ту, которая друг молодёжи?
– Не-е, за темноту незнания, неведения. Которая позволяет наслаждаться непостижимой свободой, неосторожностью, неустрашимостью, веселостью жизни, – чтобы искать цели и смысл, но не находить их! Прятаться в этой темноте от лап безумия или вселенской апатии, которые пришли бы вместе со светом абсолютного знания.
– Это ты чё загнул?
– Цитата из Ницше, – сказал Дон Командантэ, смущённо улыбаясь. – Ну и развил чуток.
– Ты прекращай сборник афоризмов на ночь читать. С пойлом они странные реакции дают.
– Это не из сборника, это «По ту сторону добра и зла».
– Всё, хорош. Будем!
И они выпили, закусили, и снова выпили – на этот раз за изобретателей палочек для ушей и одноразовых пакетов для мусора (тост Чивы).
– Жаль, девки не смогли прийти, – Чива-Рива вздохнул.
– Точно, – выразил солидарность с расстройством друга Дон Командантэ. – Под коньячок бы…
Оба рассмеялись.
В этот момент что-то произошло. С кухней, домом, Вселенной? С ними? Как будто пристёгнутое ремнями безопасности тело испытало перегрузку от торможения. Но не резкого, а растянутого во времени, едва ощутимого, но до какого-то предела нарастающего. Чива-Рива даже свалился с табуретки, открыв рот и ощупывая грудь – скорей от неожиданности, чем от «возникшего эффекта». Дон Командантэ положил сигарету в пепельницу, глаза округлились. Он прислушивался к собственному телу, даже перестал дышать, пока так же неожиданно (с толчком, как ему показалось) давление исчезло.
– Это что за… – начал Чива-Рива, но осёкся. Его взгляд застыл на окне.
Его друг повернул голову, медленно, словно нехотя. Всё, что он успел заметить периферией – моргнувшую и пропавшую нить голубого света где-то далеко в небе.
– Видел? – спросил Чива-Рива.
– Не уверен… какой-то свет…
– Лучи. Фиолетовые. Три или четыре. Пропали один за другим, словно отключили.
– Прожекторы, может?
– Нет. Наоборот. Ну, если с неба только… Да, и не похоже…
– Лазерные лучи?
– Откуда мне знать? Там как прожилки ещё по бокам… И пропали – как в звёзды втянуло.
Дон Командантэ взял недокуренную сигарету и, сделав тягу, чертыхнулся – тлел фильтр.
– На каких травах коньяк? Не на конопле, случаем?
– Да, дела… – только и сказал Чива-Рива, поднимаясь и подходя к окну.
– Может, свето-шоу какое?
– А плющило тогда чего? Внутренности решили побрататься с пупком?
– У меня с позвоночником…
– Это потому что ты лицом ко мне сидел.
– Звуковой удар?
– Коньячный! Ты бредовей что-нибудь придумать можешь?
– Ты-то много придумал! А, Чивас?
– Секретные эксперименты с воздухом.
– Н-да… истина где-то…
– Коньяк!
Дон Командантэ не сразу понял смысл этого возгласа, удивившись странному способу друга перебить его остроту, пока Чива-Рива сам не метнулся к столу, подхватывая катающуюся маятником бутылку. По дереву растекалась лужица, начиная капать со стороны Дона. Когда упала бутылка (во время или после «торможения»? ), было упущено из виду.
Пока Чива-Рива вытирал салфетками разлившийся коньяк, Дон Командантэ смотрел на город с высоты пятого этажа. Одиноко горели фонари, выхватывая островки асфальта, ещё более одиноко в соседних домах горел свет в нескольких квартирах. Ничего необычного. Ни столбов света, ни летающих сухарей, ни гриба ядерного взрыва… ни звёзд… Чернильное небо. Он попытался вспомнить, были ли звёзды до этого, но не смог.
Шипело радио. Он принялся крутить колёсико, но сдался через минуту – безуспешно. Пропало даже шипение. Увеличил звук – ничего.
– Давай, Командантэ, махнём, – позвал к столу Чива-Рива.
Это было хорошее решение, он чувствовал себя практически протрезвевшим.
Стол снова обновился: морс, крабовые палочки, новый, нарезанный дольками, лимон.
– За мистику!
– За посевы бураков в Монголии!
Друзья снова улыбались, некая тревожность и растерянность пропали, звенели рюмки, исчезала закуска, вспоминалось прошлое.
– …а помнишь, как на картошке Колян с Эдиком сэмом травонулись? Всю ночь сортир и виноградник пугали…
– …а Светку, глазастую? Ну, с дынями как голова? Почему глазастую? Да потому что дыни… не тупи!
– …да! Тема была! Зимой, в лесу… без мобилы… машина хрен заводится…
– …Тема, тема…
– …Батон скорей бы приехал… три года, как ни как…
– …Э-э, овощ, не спать!
Последнее, что запомнил Дон Командантэ, как Чива-Рива пытался раскурить крабовую палочку, а он смотрел на это откуда-то снизу, с высоты линолеума.
Он разлепил глаза и болезненно повернул голову. В поле зрения оказались настенные часы, кусок самой стены и кухонной двери, а также носки Чивы. Часы показывали половину одиннадцатого утра, кусок стены и двери просто были, а полосатые носки почему-то висели на дверной ручке.
Дон Командантэ издал «ууууууу», как музыкальный ряд к пришедшей головной боли.
– Почему я на полу сплю?! – крикнул он, не поднимаясь.
Ответ пришёл (хоть он на него и не рассчитывал) откуда-то из ванны или туалета.
– Где упал, там и спишь!
Что-то его смущало в этом утре, но он не мог понять что. Сел, прислонившись спиной к шкафчику у раковины. Подтянул ногой помятую полторашку минералки, и жадно осушил её.
Что-то было не так! Что? Что-то неестественное поселилось рядом. Может, носки Чивы?
Появился и сам Чива-Рива, с мокрой головой и воспалёнными глазами.
– Говно какое-то, – сказал он. – Солнце не взошло.
Вот! Вот что не стыковалось этим утром! За окном по-прежнему стояла ночь, а в квартире царствовал лишь электрический свет, не выключённый вчера или включенный сегодня Чивой.
10:37. Внутренний таймер говорил примерно о том же, хотя с похмелья мог и давать погрешность плюс-минус два часа. Но это летнее утро, и в нём не встало солнце. Даже в мыслях стало неуютно, неправильно обозначать черноту за стеклом «утром».
– Часы точно идут? – спросил на всякий Дон Командантэ. Своих он не имел.
– И в зале, и в прихожей, и мои, – Чива-Рива постучал пальцем по стеклу дедовых командирских.
Дон встал и плывущим взглядом исследовал улицу. Мрак. Фонари не горели, зато абрисы зданий несли на себе жёлтые узоры окон. Кто-то бродил по улице с фонариком.
Из груды окурков Дон Командантэ выудил больший и подкурил. Чива-Рива копался в настенных ящиках.
– Лечиться будем, – сказал он, извлекая до боли знакомую и родную талию бутылки.
– Много вчера вдули?
– Много, – лаконично ответил Чивас. – Но не всё.
Радио на секунду ожило треском и смолкло.
– Пожевать бы чего, – сказал Дон Командантэ, садясь.
– Пельмешки поставь.
– Не, не смогу пока, – решил Дон.
– Поставить или съесть?
– Съесть.
Коньяк уже плескался в ополоснутых рюмках.
– Всё-таки эксперименты какие-то, – сказал Чива-Рива, опрокинув рюмку и закусив засохшим лимоном. – Телек включи.
Телевизор над холодильником показывал по всем каналам лишь «снег».
– Ядерный удар, – выдвинул предположение Дон, наливая ещё. – Телебашня уничтожена.
– И солнце заодно, – скривился Чива-Рива. – Пойло тебе мозги окончательно расплавило…
– Взаимно, – сказал Дон и выпил, стремительно возвращаясь к ночному состоянию.
– Давай всё-таки пельмешки замутим, – решил он.
– Мути, – Чива-Рива высунул голову в форточку и крикнул. – Эй! Что происходит?!
Никто не ответил.
Когда пельмени дружно всплыли в кипящей воде, соседствуя с лавровым листом и перцем, с улицы донёсся вой сирены.
– Война, – сказал Дон Командантэ.
Чива-Рива ответил нецензурной рифмой и посоветовал замолчать.
Нарастающий гул лился долго, со всех сторон, и не возможно было понять, откуда он исходит: громкоговорители на столбах? Какие-то передвижные установки? Потом его сменил электронный голос:
