Эвертон встал, потянулся и потер уставшие глаза. «Нужно идти спать», — сказал он себе. Эти нервные приступы и так доставляют ему массу беспокойства; а уж поощрять их было настоящим безумием.
Но когда он поднимался по лестнице, его не оставляло ощущение, что он по-прежнему не один. Тихие, робкие, готовые при повороте его головы слиться с темными стенами, они шли следом за ним, взявшись за руки, беззвучно перешептываясь и наблюдая за ним с испуганным любопытством… детей.
Эвертона навестил викарий. Его звали Парслоу, и он являл собой типичного бедного деревенского пастора — высокий, суровый, потрепанный жизнью человек лет сорока пяти, измученный вечной проблемой, как прокормить семью на мизерное жалование.
Эвертон принял его учтиво, но холодно, как бы подчеркивая, что не имеет ничего общего со своим посетителем — Парслоу заметно расстроился из-за того, что новоприбывшие не ходят в церковь и не проявляют интереса к прихожанам. Он равнодушно пытался найти общую тему для разговора, но тщетно. Перед самым уходом викарий заговорил о Монике.
— Насколько мне известно, с вами живет маленькая девочка?
— Да. Моя подопечная.
— Ага! Вероятно, она чувствует себя здесь одиноко. У меня есть дочь ее возраста. Сейчас она в школе, но на пасхальные каникулы приедет домой. Уверен, она будет рада, если ваша маленькая… э-э-э… подопечная придет к нам поиграть с ней.
Эвертон воспринял предложение без особого восторга, поэтому его благодарность прозвучала натянуто и сухо. Посторонняя маленькая девочка, хоть она и дочь викария, может занести в дом инфекцию современных детей и заразить Монику дерзостью и жаргоном, которые он так презирал. Он решил свести общение с викарием до минимума.
Тем временем он со все возрастающим интересом изучал девочку. В ней произошла разительная перемена, как будто она только что вернулась после обучения в школе. Она удивляла и озадачивала его, употребляя выражения, которые не могла услышать дома. С ее губ срывался не тот жаргон, которым пользуется развязная современная молодежь, а вежливый семейный сленг его юности. К примеру, однажды утром она заметила, что садовник Мид — мастак в подрезании веток.
Мастак! Это слово перенесло Эвертона в далекое прошлое; если быть точным, в детство, проведенное в респектабельном доме на Белгрейв-сквер, где он впервые услышал его именно в таком значении. Его десятилетняя сестра Гертруда питала страсть к жаргонным словечкам и однажды заявила, что будет мастаком во французском. Раньше знатока называли «мастаком» или «докой». Но кто такой «мастак» в наши дни? Он уже много лет не слышал этого выражения.
— Где ты научилась так говорить? — спросил он таким странным тоном, что Моника с беспокойством посмотрела на него.
— Я неправильно выражаюсь? — напряглась она. Она вела себя, как ребенок, который перешел в новую школу и боится, что еще не успел выучить модные словечки.
— Это сленговое выражение, — холодно пояснил пурист. — Раньше так называли специалиста своего дела. Где ты его услышала?
Она не ответила и улыбнулась загадочной, по-детски кокетливой улыбкой. Она всегда отмалчивалась, но ее молчание больше не было угрюмым. Она быстро менялась и тем самым приводила в замешательство своего опекуна. Перекрестный допрос не удался, и он решил посоветоваться с мисс Гриббин.
— Этот ребенок читает неизвестно что, — заявил он.
— В настоящее время она не расстается с Диккенсом и Стивенсоном, — ответила мисс Гриббин.
— Тогда где она набирается жаргонных словечек?
— Не знаю, — разозлилась секретарша, — и уж совсем непонятно, где она научилась играть в «кошкину люльку»[1].
— Что? С веревочкой? Она в нее играет?
— На днях я видела, как она сложила весьма сложную и замысловатую фигуру. И не пожелала объяснить, где она этому научилась. Я взяла на себя труд расспросить слуг — никто ей ничего не показывал.
Эвертон нахмурился.
— Насколько мне известно, в библиотеке нет книг, в которых описываются игры с веревочкой. Как вы думаете, может быть, она тайком подружилась с кем-то из деревенских детей?
Мисс Гриббин покачала головой.
— Для этого она слишком разборчива. Кроме того, она редко ходит в деревню одна.
На этом их разговор закончился. С любознательностью естествоиспытателя Эвертон внимательно наблюдал за девочкой, стараясь не вызвать в ней подозрений. Она быстро развивалась. Он с самого начала знал, что она должна развиваться, но процесс ее развития поражал, озадачивал его и опровергал заранее сложившуюся теорию. Неухоженное дерево не только росло, но и подавало признаки культивирования. Словно на Монику оказывали влияние внешние силы, не имеющие никакого отношения ни к нему, ни к другим обитателям дома.
Зима не хотела сдаваться, и мрачные дождливые дни вынуждали мисс Гриббин, Монику и Эвертона сидеть дома. Он не выпускал девочку из-под своего пристального наблюдения, и однажды темным тоскливым днем, проходя мимо так называемой классной комнаты, он остановился и прислушался. И внезапно осознал, что его поведение напоминает банальное подслушивание. Между психологом и джентльменом завязалась короткая борьба, в которой джентльмен временно одержал верх. Громко топая ногами, Эвертон подошел к двери и распахнул ее.
Его охватило смутное беспокойство, и это чувство было ему хорошо знакомо. В последние дни время от времени, как правило, после наступления темноты, он заходил в пустую комнату с ощущением, что пока он не переступил порог, в комнате кто-то находился. Причем его появление спугнуло не одного-двух, а целую толпу. Он скорее чувствовал, чем слышал, как они бросаются врассыпную, быстро и бесшумно, будто тени, разлетаются по самым невероятным укрытиям, откуда, затаив дыхание, наблюдают за ним и ждут, когда он уйдет. Сейчас он оказался в такой же напряженной атмосфере и огляделся вокруг, словно ожидая увидеть кучку детей на полу в центре комнаты или обнаружить их укрытия. Если бы в комнате стояла мебель, он бы невольно принялся искать глазами туфельки, выглядывающие из-под столов или кушеток, края одежды, торчащие из шкафа.
Однако, кроме Моники, в продолговатой комнате никого не было — от стены до стены и от пола до потолка. Моника стояла перед большим высоким окном, усеянным мелкими каплями дождя, и подняла голову, когда он вошел. Он еще успел увидеть, как с ее губ сползла улыбка. По едва заметному движению плеч он понял, что она что-то прячет в руках за спиной.
— Привет, — произнес он с наигранной веселостью, — чем ты тут занимаешься?
— Ничем, — ответила она, но не так угрюмо, как делала это прежде.
— Перестань, — сказал Эвертон, — так нельзя. Ты разговаривала сама с собой, Моника. Ты не должна этого делать. Это дурная и очень, очень глупая привычка. Ты сойдешь с ума, если вовремя не остановишься.
Она опустила голову.
— Я не разговаривала с собой, — игриво, но в то же время осторожно ответила она тихим голосом.
— Чушь. Я тебя слышал.
— Я не разговаривала с собой.
— Ас кем же еще? Здесь больше никого нет.
— Сейчас — нет.
— Что значит «сейчас»?
— Они ушли. Думаю, вы их напугали.
— О ком ты говоришь? — он сделал шаг в ее сторону. — Кого ты называешь они?
В следующую секунду он разозлился на себя. Он воспринимает ее слова слишком серьезно, а ведь ребенок всего-навсего смеется над ним. Она словно праздновала победу, заставив его принять участие в придуманной игре.
— Вы не поймете, — заявила она.
— Я понимаю только одно — ты понапрасну тратишь время и ведешь себя, как маленькая глупая девочка. Что ты прячешь за спиной?
Она протянула правую руку, разжала пальцы и показала наперсток.
— Почему ты его спрятала? — удивился он.
На ее губах заиграла загадочная улыбка — ее постоянная улыбка последних дней.
— Мы с ним играли. Я не хотела, чтобы вы узнали.
— Ты имеешь в виду, что ты с ним играла. И почему ты не хотела, чтобы я узнал?
— Из-за них. Я думала, вы не поймете. Вы и в самом деле не понимаете.
Он понял, что сердиться или проявлять нетерпение бесполезно, и заговорил более мягким тоном, попытавшись даже проявить понимание.
— Кто такие они? — спросил он.
— Просто они. Другие девочки.
— Понятно. И они приходят с тобой поиграть, да? И убегают каждый раз, когда появляюсь я, потому что я им не нравлюсь. Верно?
Она покачала головой.
— Дело не в том, что вы им не нравитесь. Думаю, они ко всем хорошо относятся. Просто они очень застенчивы. Они очень долго боялись меня. Я знала, что они здесь, но прошли многие недели, прежде чем они решились поиграть со мной. Я и увидела-то их не сразу, а лишь через несколько недель.
— Да? Интересно, как они выглядят?
— О, они обычные девочки. Ужасно, ужасно милые. Некоторые немного старше, чем я, некоторые младше. И одеваются они не так, как другие современные девочки. Они носят белые платья с длинными юбками и ленты в волосах.
