– Да… – хмыкнула Ева. – А ведь многие мечтают узнать своё прошлое. К регрессологам ходят. Модно это сейчас. А я вот думаю, меньше знаешь – крепче спишь. Никогда не угадаешь, что там в твоём тёмном прошлом может обнаружиться. Я тоже не могла себе даже в кошмарном сне вообразить, что я и есть та ведьма, что его прокляла. Хотя стоило бы догадаться раньше…
– Подожди… – нахмурился Шон, – ты знала, как Эрих заработал своё проклятие?
66
– Ну… да… – Ева пожала плечами. – Он признался. Тогда, в Питере… Ещё до того, как мы с ним… Он мне всё рассказал. Так вышло… Рассказал, про тот чудовищный случай, про то, как Калли его прокляла бессмертием, про то, почему он не пьёт совсем. Я всё это знала.
– Охренеть! – покачал головой Шон. – Прости! Но по-другому не скажешь… Я-то думал, тебе только сейчас всё это открылось! То есть, ты хочешь сказать, что ты согласилась с ним жить, зная про изнасилование? Ты его приняла таким, со всем вот этим дерьмом тысячелетней давности? Ты его любила, уже зная всё это?
Ева тяжко вздохнула. Да, звучит странно. Но тогда ей так не казалось. Она была счастлива в этой сумасшедшей любви, тонула в этом счастье, в его нежности, страсти, заботе. Она не сомневалась ни в его любви, ни в верности своего решения.
– Да. Я его простила тогда, – она снова пожала плечами. – Сначала я, конечно, была в шоке от его рассказа. Я же Эриха почти святым считала, героем, рыцарем. И тут вдруг такое! Я рыдала полночи по своим разбитым мечтам. А потом поняла, что это неправильно… Не могу я от него отказаться. Ведь я его полюбила вот сейчас, такого настоящего, каким он стал теперь. Какая разница, каким он был в прошлом? Ведь сейчас я вижу, что он другой: надёжный, заботливый, мудрый, удивительный. Самый лучший!
Слёзы катились из глаз, но Ева непроизвольно улыбнулась. Сквозь стылую тьму в сердце разгорался робкий свет – тёплый свет воспоминаний о нём, о его любви, о её любви.
– Я на него смотрела как на бога. Я не могла его потерять! И я простила, и приняла его таким. И я ни разу не жалела об этом. Если бы я знала… – горько прошептала Вита, покачала головой. – А ведь я с него сняла проклятие тогда. Представляешь? Мы не могли понять, как такое возможно. А всё очень просто… Я смогла его снять, потому что сама и прокляла когда-то. Теперь-то я знаю правду, ответ был очевиден, но я его в упор замечать не хотела. Сама прокляла – сама простила. Полюбила и простила. Как должно было ещё тогда случиться, тысячу лет назад…
– Вот теперь я вообще уже ничего не понимаю, – потёр лоб ирландец. – Ева, а… что изменилось?
– В каком смысле? – нахмурилась она.
– Ну… ты себя слышишь? – развёл руками Шон. – Ты его простила. Приняла. Проклятие сняла. Полюбила… Самого лучшего, и всё такое. Что изменилось? Отчего же самый лучший вдруг самым ненавистным стал?
– Но ведь я тогда не знала, что это он меня… – она зажмурилась мучительно, снова как наяву вспоминая свой жуткий сон, – меня…
– Ты его уже простила, – твёрдо произнес Шон. – Вита, прощают или не прощают только один раз. Вот есть преступление – и есть помилование… или наказание. Ну… так нельзя… сегодня я тебя за это прощу, а завтра опять ненавидеть буду. Если прощение настоящее, то не бывает так. Ты уже ему этот грех отпустила, приняла. Так зачем теперь караешь и его, и себя, за то, что уже простила. Ты эту страницу перевернула.
– Но почему же тогда мне так больно? – всхлипнула Ева.
– Потому что ты пытаешься выдрать из себя эту любовь с корнем, – Шон обнял за плечи, по-приятельски прижал к себе, хмыкнул над ухом, – а она уже проросла в тебя, так глубоко, что только с душой ты её из себя вырвать и сможешь. Потому… даже не пытайся, красотка!
Ева уткнулась в его плечо и разрыдалась.
– Хочешь, я тебе ещё спою? – Рыжий дождался, пока она затихла, и взял прихваченную из паба гитару.
– Давай! – грустно улыбнулась Ева.
Гитара – это тоже отличное лекарство, когда твоя душа рассыпалась на куски, и так нужно её собрать и склеить.
Она обняла колени, оперлась на них подбородком, смотрела вдаль, на океан, слушала тихие переборы гитарных струн.
Что-то знакомое… И мелодия, и слова. Но узнала не сразу. Это же «Poets of the Fall». Хорошая группа. И песни у них со смыслом.
Грустная мелодия отзывалась дрожью в теле, и чем дальше Ева вслушивалась в слова, тем сильнее было желание вскочить и бежать! Бежать, бежать, бежать, нестись, мчаться, лететь. Назад.
Yeah, feed the rain
'Cause without your love
My life ain't nothing, but this carnival of rust
Don't walk away, don't walk away,
Oh, when the world is burning
Don't walk away, don't walk away,
Oh, when the heart is yearning
Don't walk away, don't walk away...*[1]
Дождём пролейся, напои!
Нет жизни, если нет любви.
И всё – ничто,
Лишь тлен остался.
Ржаветь на этом карнавале…
Прошу тебя – не уходи!
Когда весь мир горит в огне,
Не исчезай, не уходи!
И сердце стонет от тоски!
Не уходи, не уходи…
– Шон… – Ева стёрла катившиеся по щекам слёзы и повернулась к Рыжему, – отведи меня домой, пожалуйста!
[1] Песня «Carnival of Rust» группы «Poets of the Fall», перевод художественный, возможны неточности.
67
Ощущение пустоты и скорби настолько пропитало родные апартаменты, что Ева невольно поёжилась. Жутко, холодно. Ядовитая горечь оседает на коже и душе, как капли дождя. Родное уютное гнездышко стало больным и пугающим, как дом, в котором скорбят по покойнику. Здесь царил хаос разрушения и смерти. Не осталось больше жизни, лишь воющее от тоски одиночество, словно чёрные окна пустого дома.
Шаги Евы в тишине заставляли вздрагивать её саму. Эрих не вышел навстречу.
Она обнаружила его в спальне. Сидел на постели, привалившись к изголовью. Поднял голову и впился совершенно безумным взглядом. Наверное, решил, что она ему мерещится. Следил за каждым жестом и шагом, не отрываясь, и молчал. Словно поверить не мог, что это действительно она.
Он сейчас был похож на человека в глубоком запое. Хотя Ева точно знала, что Эрих своё горе алкоголем не заливал. Всклокоченный, бледный, небритый, чёрные тени под глазами, лицо осунулось, мятая рубашка расстёгнута. Но страшнее всего был этот взгляд – взгляд умирающего пса, смертельно больного пса, выброшенного хозяином, потому что стал обузой, потому что больше не хорош, потому что больше не нужен. А пёс хозяину всё ещё верен, всё ещё любит, всё ещё ждёт, все ещё не хочет верить, что его предали.
Она подошла и села тихонько на краю кровати, смотрела на собственные руки, сложенные на коленях. Он шевельнулся, спустил ноги на пол, молча сел рядом, скопировав Еву, вот только он смотрел на неё. Не прикоснулся. Ничего не сказал. Но взгляд обжигал кожу.
– Не могу без тебя, – наконец сказала она тихо, повернула голову и утонула в сером северном море.
Губы Эриха дрогнули – ещё не улыбка, только её тень.
Он потянулся к ней. Не столько телом, сколько душой. Дрожащие пальцы сжали тёплые ладони Евы, он прижался лбом к её лбу, замер, прикрыв веки. Казалось, вечность прошла…
И лишь потом одной рукой обнял за плечи, притянул к себе, и Ева обняла наконец, прижалась к плечу.
– И я без тебя не могу, – голос звучал так, словно он разучился им пользоваться.
На какое-то время они просто застыли. Замерли в пространстве, заново обретая друг друга, сплетая разорванные нити, заполняя светом своей любви трещинки на сердце другого, исцеляя больную душу. А со стороны казалось, просто двое сидят, обнявшись.
Судорожный вздох заставил Еву оторваться от его плеча и заглянуть в лицо:
– Ты… плачешь? – не веря своим глазам, прошептала она.
