души. И они хорошо трудились. Я сам, чтобы хоть как-то вас понять, принял облик человека. Мне подчинено все Мироздание, я знаю и чувствую каждую его частицу, но… я сдаюсь — я не понимаю человечество… Но я обещаю: суд будет справедлив и суров…
— Что суров, мы не сомневаемся! — крикнул вдруг какой-то, наверное, совсем уж неисправимый грешник, надеяться которому было все равно не на что.
— И справедлив, — повторил Господь.
— Обещает он. Да как в этом можно разобраться? Я вот, например, десять человек убил, а некоторые миллионы…
— У вас возможностей было меньше, а так бы вы и миллиарды уничтожили.
— Э, нет, — закричал еще кто-то, приободренный, что можно поспорить. — Я, например, всего лишь от жены гулял. Да, грешен. Так что же мне в Аду с этими убийцами париться?
И заметив, что Господь не возражает, заорали все. Каждый считал себя менее виноватым, чем многие другие, и не хотел мириться с уравниловкой, которая отчетливо просматривалась в определении: «грешен».
— Нет! Нет! Долой Страшный Суд! Как можешь ты судить нас, кто убил всего один раз, ну два, ну три, в то время как есть личности, сгубившие целые народы…
Господь не отвечал. Не ожидал он от рода людского такой прыти в час судный.
И тогда распалились уже самые отъявленные грешники. Да и те, кто сгубил миллионы, приободрились. Они стали кивать друг на друга, предъявляя аргументы, мол, я вот губил только другие народы, а кое-кто и свой собственный. Разве это не подлее? Но и у тех, кто губил всех и вся, неожиданно обнаружились собственные козыри. Нас такими воспитали. Не для себя старались. И, в конце концов, что же ты Господь, такой-сякой, человека столь безвольным для греха, с таким малым запасом духовной прочности, сотворил? Разве так поступают порядочные Создатели?! Сам сделал человека вороватым, жадным, мстительным и сам за это судить собираешься! Это же провокация!
— Тихо, — вдруг прервал весь этот многоголосый ор Создатель. — Я не буду вас судить. Но Ад я вам обещаю. Суд над человечеством я отдаю самому человечеству. Отныне для вас не будут скрыты ни деяния, ни помыслы друг друга. Все тайное станет явным. И учтите… Вы не сможете спрятаться друг от друга. Вы больше не сможете убить друг друга. Потому что вы бессмертны. Ваше всезнание бывшей жизни земной станет всеобъемлющим, а потому вы с абсолютной отчетливостью почувствуете все, что испытывали ваши жертвы. В моем Аду вы займете их место. Чем больше горя вы причинили, тем более ужасающими будут ваши страдания, объединенные в боль всех ваших жертв. Кто скажет, что это не справедливо?
Глубокая тишина казалась громче самого сильного звука. Все аргументы, которые так веско оправдывали любое грехопадение, с легкостью разбились об эти простые слова.
— Это и будет ваш Ад.
— О-о-о, Боже!?..
— Что?! Вы надеялись, я буду с каждым разговаривать душевно, учитывать мотивы, которыми вы надеялись оправдать свои преступления? Буду разбираться в том, как сильна была ваша вера, и сколько поклонов вы за свою жизнь сотворили?
Человечество молчало.
— Вам не нравится, что все слишком просто? А так и должно быть…
— …
— Итак, всех прощенных и тех к кому ни у кого нет претензий — прошу в будущее. До свидания!..
Валерий проснулся. В его ушах все еще звенели те странные звуки, предшествовавшие увиденному им гипотетическому Концу Света. Машинально перекрестившись, он попытался представить, сколько людей никогда не простят его, когда узнают о нем все-все-все. И хотя сон не воспринимался как откровение, вдруг стали понятными многие ранее слышанные религиозные сентенции и заповеди. Например: не суди, и не судим будешь. И даже прелюбодейство, о котором и анекдоты складывались и всерьез его как грех, в общем-то, никто не воспринимал, неожиданно представилось совсем в другом свете. Простит ли тебя тот, чью жену ты тайно использовал, да еще в глубине души потешался над обманутым?
И еще появилась мысль, насколько двуличен человек в своем отношении к Богу. Он хочет, чтобы тот существовал и, чтобы существовало бессмертие. С другой стороны — жить и не грешить? А может быть действительно вовсе не Богу нужна наша безгрешность, а нам самим?
Мутное серое небо зависло над болотами как будто навсегда. Оно сливалось с макушками дубов, превращая видимое пространство в странную импрессионистскую картину, нарисованную расплывчатыми мазками тумана. Ветер двигал всю эту зыбкую массу и, казалось, что плывет земля, а все остальное только колышется. Валерий брел по тропинке, сам толком не зная, куда. В гости идти ни к кому не хотелось, но и сидеть в избушке надоело. Он увидел вездеход и… все понял. Влез в кабину, лег на пол и просунул руку под приборную доску. Вот он… динамик. Требовалось что-то типа фомки, чтобы отломить от него магнит. Просить у местных жителей подобный инструмент не стоило. Что-то подсказывало: никто не должен знать о его намерениях.
Вернулся в дом. Тщательно обшарил чердак, сарай, погреб. Ничего подходящего. Вспомнил о других заброшенных домах. Стоило поискать там…
Валерий решил пройтись по окрестностям. Удивился, что при свойственной ему любознательности, его так и не угораздило до сих пор обследовать этот болотный остров основательно. Сегодня он ориентировался легко и четко запоминал пройденные маршруты. Остров оказался около двух километров в длину и примерно километр в ширину. Может быть и больше, но, придерживаясь правила идти только по твердой земле, он не бродил по местам в этом отношении сомнительным. Вскоре ему удалось наткнуться еще на один дом, про который никто не упоминал, хотя в нем вполне можно было жить. В чем-то это сооружение даже превосходило избу деда Ивана. Большей высотой, да своей добротной основательностью. Отсутствие сорняков тяготеющих к жилым постройкам, кустарник, проросший прямо на придворке, говорили о том, что дом необитаем уже не одно десятилетие. Валерий обследовал сарай, но ничего металлического не нашел. Несколько вполне годных плетеных корзин, да растрескавшиеся корыта.
В доме его сразу поразило что-то неприятное. В нем не жили, но он не казался заброшенным. Голый стол, пустые полки, даже иконы в углу не имелось. Но на полатях лежали шкуры, и еще: в горнице было… тепло. Не так, чтобы это ощущалось сразу, но точно теплее, чем на улице. Стоило, наверное, уйти поскорее, однако очень уж требовалось раздобыть подходящую железяку. И Валерий полез на чердак. Он сразу наткнулся на кучу разнокалиберных досок, очень старых, растрескавшихся, развалиться которым на куски не позволяли врезанные в них клинья. Это были…
