Конечно, я не был бы живым человеком, если б и потом не пытался к ней подъехать. Но это всякий раз кончалось все тем же обращением, будто с мокрой тряпкой, и улыбок уже больше не было.
Я жутко изменился. Начал вести себя как сумасшедший, как дурень с пустой головой — только иногда мне казалось, будто она вот-вот лопнет. И все время ей чего-то рассказывал. В основном про себя.
Это было все равно что находиться в постоянном бреду, который, правда, нисколько не мешал делу. На головокружение я внимания не обращал. Это уже казалось вполне естественным.
Я метался по студии, и яркий рефлектор мог на мгновение обратиться листом раскаленной добела стали, сумерки за окном — густой тучей мошкары, а аппарат — большой черной вагонеткой. Но еще мгновение, и все опять становилось на место.
Мне кажется, что временами я ее до смерти боялся. Она представлялась страннейшей, ужаснейшей личностью во всем мире. Но в другие моменты…
И я говорил. Не важно, чем я тогда был занят: ставил свет, подбирал позу, возился с треногой, наводил фокус, — или где она сама была: на подиуме, за ширмой, в кресле с журнальчиком, — я трепал языком, не прерываясь ни на секунду.
Я рассказал ей буквально все, что сам про себя знал. Я рассказал ей про свою первую девушку. Рассказал про велосипед своего брата Боба. Рассказал про то, как однажды удрал из дома и уехал неизвестно куда на товарняке, и про взбучку, которую мне устроил папаня, когда я вернулся. Рассказал про плавание в Южную Америку и синее небо в ночи. Рассказал про Бетти. Рассказал, что моя мать умирает от рака. Рассказал, как меня однажды побили в темном переулке за баром. Рассказал про Милдред. Рассказал, как продал первый в моей жизни снимок. Рассказал, как Чикаго выглядит с борта яхты. Рассказал про самый длинный в моей жизни запой. Рассказал про студию Марша Мейсона. Рассказал про Гвен. Рассказал, как познакомился с Папашей Муншем. Рассказал о том, как за ней охотился. Рассказал, что сейчас чувствую.
Тому, что я говорил, она не уделяла ни малейшего внимания. Не возьмусь даже утверждать, что она меня вообще слышала.
В тот день, когда впервые клюнул действительно серьезный заказчик и нам предложили работать в масштабах страны, я решил пойти за ней, когда она отправится домой.
Хотя погодите, лучше я в другом порядке буду рассказывать. Кое-что вы наверняка припомните из иногородних газет — те предположительные убийства, о которых я уже упоминал. По-моему, их было шесть.
Я сказал «предположительные», потому что полиция ни в одном из этих случаев не была окончательно убеждена, не был ли причиной смерти попросту сердечный приступ. Но весьма подозрительно, когда сердечные приступы случаются с людьми, у которых с сердцем все в порядке, когда они одни, вдали от дома и совершенно непонятно, чем там занимались.
Эти шесть смертей породили очередные страхи перед каким-то «мистическим отравителем». К тому же было ощущение, что они и потом на самом-то деле не прекратились, просто продолжались в менее подозрительной форме.
Это как раз из того, что меня до сих пор пугает.
Но в тот момент моим единственным чувством было облегчение, когда в конце концов я решил ее выследить.
В тот день я заставил ее поработать дотемна. Объяснений никаких не требовалось — нас просто завалили заказами. Я выждал, пока не хлопнула дверь парадной, потом сбежал вниз. Ботинки у меня были на резиновой подметке. Я напялил темное пальто, в котором она никогда меня не видела, и темную шляпу.
Я постоял в дверях, пока ее не увидел. Она шла мимо ограды парка в сторону центра. Был один из этих теплых осенних вечеров. Я пошел за ней по другой стороне улицы. Мой замысел на этот вечер заключался только в том, чтобы выяснить, где она живет. Это позволило бы мне покрепче зацапать ее в лапы.
Остановилась она перед большой витриной магазина Эверли, держась подальше от ее огоньков. Там она постояла, заглядывая внутрь.
Я вспомнил, что для Эверли мы делали ее большую фотографию под плоский манекен в витрину дамского белья. Этот манекен, очевидно, она и разглядывала.
В этот момент я был просто-таки уверен, что она самовлюбленно любуется собственным изображением.
Когда мимо шли люди, она слегка отворачивалась или поглубже отступала в тень.
Потом показался какой-то мужчина, один. Лица его я как следует не разглядел, но на вид он был средних лет. Он остановился и стал разглядывать витрину.
Тут она вышла из тени и встала рядом с ним.
Что бы вы, парни, почувствовали, если б смотрели на плакат с Девчонкой и внезапно она оказалась бы рядом и взяла вас за руку?
Реакция парня была ясна, как день. В нем зародились безумные мечты.
Они о чем-то коротко переговорили. Потом он остановил такси. Они влезли внутрь и укатили.
Ух и назюзюкался же я тем вечером! Выглядело это все почти так, как будто она знала, что я слежу за ней, и выбрала именно такой способ, чтоб побольней меня ужалить. Может, и так. Может, то был конец.
Но на следующее утро она явилась в обычное время, и я опять впал в обычный бред, только теперь под несколько другим углом.
Вечером, когда я опять пошел за ней, она выбрала место под уличным фонарем, аккурат напротив одного из рекламных щитов Мунша.
Теперь мне страшно подумать, как хитро она действовала.
Минут через двадцать проезжающий мимо спортивный автомобиль притормозил, сдал назад и подрулил к тротуару.
На сей раз я был ближе. Я достаточно хорошо разглядел лицо того малого. Он был чуток помладше, где-то моего возраста.
На следующее утро то же самое лицо глянуло на меня с первой страницы газеты. Спортивный автомобиль нашли у поребрика на боковой улочке. Парень был внутри. Как и в остальных подобных случаях, причину смерти установить не удалось.
Какие только мысли не крутились в тот день у меня в голове, но только две вещи я знал с полной определенностью. Что я получил первое настоящее предложение от крупного рекламодателя, и что я собираюсь взять Девчонку за руку и спуститься по лестнице вместе с ней, когда мы покончим со съемкой.
Она, похоже, ничуть не удивилась.
— А ты знаешь, на что идешь? — спросила она.
— Знаю.
Она улыбнулась.
— А я-то гадала, когда ты наконец дозреешь!
Я начал чувствовать себя получше. Мысленно я уже прощался со всем, но крепко держал ее за руку, и это было главное.
Был такой же теплый осенний вечер. Мы пошли напрямик через парк. Там было темно, но небо над нами было розовым от неоновых вывесок.
Мы долго шли по парку. Она ничего не сказала и на меня не глядела, но мне было видно, что губы ее кривит улыбка, и через некоторое время ее рука крепко стиснула мои пальцы.
Мы остановились. Мы как раз шли прямо по газону. Она повалилась на траву и потянула меня за собой, обнимая за плечи. Я смотрел вниз, прямо ей в лицо. На нем играл бледноватый розовый отсвет от зарева на небе. Голодные глаза казались черными дырами.
Я неловко завозился с пуговицами блузки. Она отвела мою руку, но не так, как тогда в студии.
— Я не этого хочу, — проговорила она.
Сперва я вам скажу, что я сделал потом. Затем объясню, почему я это сделал. А уже после скажу, что она тогда сказала.
А сделал я вот что: убежал без оглядки. До конца я всего не помню, потому что голова жутко кружилась, и розоватое небо раскачивалось над темными деревьями. Но через некоторое время, завидев уличные фонари, я остановился отдышаться. На следующий день я закрыл студию. Пока я запирал дверь, за ней надрывался телефон, а на полу валялись неоткрытые письма. Я больше никогда не видел Девчонку во плоти, если это подходящее слово.
Я сделал это, потому что не хотел умирать. Я не хотел, чтобы из меня вытянули жизнь. Вампиры бывают всякие, и те, что сосут кровь, — еще далеко не худшая разновидность. Если б меня не насторожили эти постоянные приступы головокружения, и Папаша Мунш, и лицо в утренней газете, я отправился бы той же дорогой, что и остальные. Но я осознал, что мне грозит, когда было еще время вырваться. Я осознал, что откуда бы она ни явилась, что бы ее ни создало, она — квинтэссенция ужаса за ярким рекламным щитом. Она — это улыбка, что вынуждает вас швыряться деньгами и самой жизнью. Она — это глаза, которые заводят вас все дальше и дальше, а потом показывают смерть. Она тварь, которой вы отдаете все, но на самом деле не получаете ничего. Она создание, которое забирает все, что у вас есть, ничего не давая взамен. Когда вы пожираете взглядом ее лицо на плакатах, помните это. Она — приманка. Она — наживка. Она — Девчонка.
А сказала она вот что:
— Я хочу тебя. Я хочу все, что случалось с тобой в жизни. Я хочу все, что делает тебя счастливым, и все, что ранит тебя до слез. Я хочу твою первую девушку. Я хочу тот блестящий велосипед. Я хочу ту взбучку. Я хочу ту камеру-обскуру. Я хочу ноги Бетти. Я хочу синее небо, усыпанное звездами. Я хочу смерти твоей матери. Я хочу твою кровь на булыжниках. Я хочу рот Милдред. Я хочу первый снимок, который ты продал. Я хочу огни Чикаго. Я хочу джину. Я хочу руки Гвен. Я хочу, чтоб ты хотел меня. Я хочу всю твою жизнь. Ну давай же, малыш, давай!
