— Но чем-то же он страдал, если угодил в лечебницу?
— Намекаете, что он был буйно помешанным? О, если б это было так, то подобная смерть вполне объяснима. Прилив крови к мозгу вследствие припадка вполне может привести к печальному исходу. Но господин Бекке… ох, я назвал имя, ну да неважно… итак, Ульрих Бекке был, безусловно, душевнобольным человеком, но тихим. Его болезнь состояла, если можно так выразиться, в выпадении значительных фрагментов воспоминаний. Он осознавал, что ему говорят, но не узнавал родных и знакомых, с трудом отдавал себе отчет, что происходит вокруг. Был мягок и покорен, но выполнял предписания врача лишь сразу после того, как о них слышал — иначе забывал. Иногда у него бывали периоды просветления. Тогда ему разрешали прогулки — доктор Сеголен считает, что больным необходим свежий воздух. Но и в периоды рассеянности его болезнь не требовала ни фиксации, ни сильнодействующих лекарств, действие которых могло бы прискорбно сказаться на работе сердца.
— Вы упоминали родных… стало быть, в лечебницу его поместили родственники?
— Не думаю, что они получили какую-то выгоду от его смерти. Он был не настолько состоятельным человеком. Итак, вследствие особенности своего заболевания Ульрих Бекке не обращал внимания на слухи о призраках. Разумеется, его предупредили, что не следует выходить из палаты одному, но он мог попросту забыть об этом.
То, что излагал доктор, звучало вполне логично, и я не стала его перебивать. Пусть и были у меня сомнения насчет родственников. Может, наследства они и не получили, зато от необходимости платить за лечение избавились.
— Сиделка, пришедшая к больному с ужином, не застала его в палате и кликнула санитаров. Время было вечернее, но не позднее, персонал был на местах. Поэтому Бекке быстро нашли. Мертвым.
— Где?
— На нижнем этаже, в коридоре, ведущем от приемной к черному ходу. Черный ход, заметьте, был заперт изнутри. Лестница, по которой Бекке, по всей вероятности, спустился, находится за углом, так что упасть с нее он не мог.
— А освещение там есть?
— Есть газовый рожок, но на тот момент свет был выключен. То есть, Бекке спустился по лестнице, свернул за угол и умер. От невыясненных причин.
— А кстати — в палате он помещался один?
— Один. Методика профессора Сеголена не допускает проживания нескольких больных в одной палате.
— А-га. Но ведь палаты все равно должны запираться?
— Верно. Каждая палата запирается снаружи. Но на замок запирают только буйных. Каковых у нас почти не содержится. Остальных закрывают на задвижку.
А задвижку, подумала я, всяко можно отпереть изнутри. С помощью, например, шпильки или вилки. Хотя сумасшедшим вроде не должны давать острых предметов… ну да кто его разберет, этого Сеголена с его методикой.
— Значит, Бекке как-то сумел открыть дверь и выйти. А так как он смутно сознавал, куда идет, направился в дальний коридор и… Да, вроде ничего подозрительного, если б не слухи о призраках. Санитары ведь не следили за его палатой?
— Раньше он не предпринимал попыток открыть дверь. До этого раза.
А может, он и в этот раз не пытался. Кто-то открыл дверь и позвал Бекке. А он, как существо тихое и покорное, двинулся навстречу своей смерти. И застрелите меня из ржавого садового ведра, если доктору эта мысль не приходила в голову.
А ведь это гораздо хуже, чем пугать психов страшными байками. И то — снаружи вряд ли кто мог проникнуть. У парадного входа наверняка охранник, дверь заперта. Время было не позднее, персонал заметил бы постороннего. Весь вопрос, зачем все это нужно.
— Мы почти пришли, — сообщил Штейнберг.
В конце улицы виднелась высокая ограда. У ворот ярко горели фонари, так что с этой стороны никто не мог приблизиться к лечебнице незаметно. А вот само здание было погружено во тьму. Если б не замечание доктора, я бы вообще не обратила внимания на дом.
— Там высажен сад, — сообщил Штейнберг, — но относительно недавно. — Он отпер замок на воротах. — Днем здесь стоит привратник, однако в ночное время мы ограничиваемся сторожем в доме. Вероятно, он не спит… — Доктор не закончил фразу, вздохнул, задумался.
Деревья в саду были молодые, тонкие. Штейнберг правильно заметил, что сад высажен недавно. Кустарник невысокий, подстрижен ровно. Вообще все было устроено так, чтоб пациенты могли получить удовольствие от прогулки, но не спрятаться. Все более-менее просвечивало. В дневное время.
Но сейчас ночь.
Вздыхал доктор не зря. Пройти незамеченными не получилось: сторож бодрствовал. Это оказался немолодой, грузноватый, но крепкий дядька. Наверное, отставной солдат или полицейский.
— Хорошая ночка, доктор! — приветствовал он Штейнберга. — Никак с карнавала… и девочек, смотрю, с собой прихватили.
В тоне его явственно слышалось не осуждение, но недоумение — две-то тебе зачем?
— Ошибаетесь, Патрик, — сурово сказал доктор. — Эти молодые особы просят принять их в качестве милосердных сестер. Я покажу им лечебницу.
— Ночью?
— Ночью, чтоб не доставлять беспокойства пациентам.
Сторож хмыкнул, потом перевел взгляд с Либби на меня.
— Ну, может, и в хожалки, то есть в сестры…
Признаю, что с виду я больше похожа на типическое представление о сотруднице скорбного дома, чем Либби, поэтому я не стала поправлять Патрика. Он пропустил нас.
В больницах я бывала много раз, причем (тьфу-тьфу) исключительно по работе. Но в сумасшедшем доме доселе бывать не приходилось. Однако из того, что я слышала, вряд ли они отличались от обычных муниципальных лечебниц в лучшую сторону. Скорее наоборот.
Здесь было не так.
Прежде всего, здесь не воняло.
Даже в лучших больницах, где по возможности все моют и чистят и не кормят больных тухлятиной, стоит специфический запах — думается, не следует его описывать. Здесь даже лекарствами не пахло. И карболкой — нет. Хотя вообще было вполне чисто (я сделала мысленную пометку, что уборщиц, как возможных подозреваемых, не стоит сбрасывать со счетов). На парадной лестнице и в коридорах лежали ковры, газовые рожки горели, хоть и в четверть силы.
Но за многоквартирный дом я бы эту лечебницу тоже не приняла. Наверное, для жилого помещения здесь было слишком чисто. И холодно. Хотя, по идее, тут должно быть отопление.
Мне показалось, что доктор, очутившись в привычных стенах, пожалел, что привел нас сюда. Как-то слишком он посерьезнел. Сообразил, что выпил лишнего перед дежурством и вляпался. Того и гляди скажет — а шли бы вы, девушки, отсюда.
Но сказал он другое:
— Мне сейчас прежде всего нужно проверить журнал записей и обойти больных. Поэтому прошу подождать меня.
Правильный мужик. Уважаю. Призраков ловим, а о работе не забываем.
А может, ему перед сторожем стало неудобно. Привел девиц и тут же отпустил. Не сдюжил, стало быть.
— Хорошо. Только где нам переждать?
— Сейчас я покажу вам круглую гостиную.
Гостиная в психушке — это что-то новенькое. Прогрессивные методы доктора Сеголена, да. Они б еще салон здесь устроили.
— На самом деле это не совсем гостиная, — пояснил доктор. — Она по старой памяти так называется. А сейчас спокойные больные бывают здесь, когда погода дурная и прогулки невозможны. Профессор считает, совместное времяпровождение полезно…
Он толкнул дверь, пропуская нас вперед, зажег свет.
— Действительно круглая, — пробормотала я.
— Так подождите, а я скоро буду.
Я огляделась. Убранство здесь было простое и достаточно подходящее для отдыха больных. Два полукруглых дивана у стен, несколько плетеных стульев, на полу ворсистый ковер. Поплотнее тех, что были в коридоре. Если с кем-то из больных случится припадок и он упадет, то не ударится. А если драку затеют, то, прежде чем прибегут санитары, никто не сумеет нанести противнику ощутимого вреда. Стулья легкие, а диваны, наоборот, от пола не отдерешь.
Либби плюхнулась на стул.
— Забавно. Никогда не была в совсем круглой комнате.
Я призадумалась.
— И я тоже. Доктор помянул, что название — от прежних времен… наверное, теперь так не строят. И знаешь? Что-то мне здесь не нравится.
— А по-моему, вполне уютно.
— Ну, на чей вкус… — Я вновь оглядела идеальную окружность стен. — Может, потому что окон нет.
— А к чему тут окна? Комната в самой середине здания.
И верно. Похоже, эта круглая гостиная находилась в центре особняка. Над парадной лестницей. Казалось бы, к чему тут окна? Но могли бы сделать хотя бы декоративные. Круглые, как иллюминаторы… Вполне подошло бы к общему интерьеру. Ан нет.
И не только окон — гостиная как-то подразумевает камин, картины или гравюры на стенах, или гобелены… Ничего этого не было. С камином все ясно, нельзя разводить открытый огонь там, где душевнобольные. А прочее… может, сочли, что в лечебнице излишние украшения ни к чему. А может, просто трудно было закрепить их на круглых стенах. Я предположила, что в прошлом их украшала лепнина, но при ремонте ее уничтожили, как и всякие намеки на камин.
