— Так вас похитили? — я не удержался и, перебив рассказ друга, задал ещё один вопрос. — А как же они объяснили ваше исчезновение с поместья, не вызвав к себе подозрений?
— Всё очень просто. Они, как потом выяснилось, вызвали машину скорой помощи и сказали, что мы и ещё один человек из нашего застолья почувствовали себя плохо из-за непривычной и обильной еды. Третий человек, скорее всего, был подставным, а по дороге машину остановили вооружённые люди и нас перенесли в другую машину. Так что вопросов к хозяевам поместья у местной полиции не возникло. Показания работников скорой помощи отводили от них все возникающие вопросы и возможные подозрения.
— Да, ловко они это провернули, — с волнением в голосе сказал Савелий Павлович.
Пока длился Пашин рассказ, женщины поставили на стол огромную сковородку с аппетитно пахнущим жарким, соления, нарезанные дольками помидоры, огурцы и пучки зелени. В центре стола взгромоздился большой графин с домашним вином.
— Ставим фужеры и за стол, — сказала Лидия Ивановна, — Продолжите потом. В зал, словно бабочка, впорхнула Марина с подносом в руках. На нём красовались высокие фужеры и маленькая рюмка. Она быстро расставила фужеры на стол, а рюмку отдала в руки Лидии Ивановне. На Виктора она при этом не посмотрела.
— Это вам, мама, — сказала Марина и, поцеловав в щеку свекровь, села рядом с опустившимся за стол Павлом.
* * *
Когда обед закончился, я сказал, что хочу побыть на свежем воздухе, вышел из дома, прошелся по аллеям двора и, зайдя в беседку, опустился на дальнюю её скамью. Мысли медленно, словно камни ворочались в голове, время текло тягуче медленно, словно мёд из медогонки в большую ёмкость. Мысли, не связанные одна с другой, чередовались, сменяя друг друга, совершенно не выстраиваясь ни одну логическую цепочку. Я смотрел на подворье, украшенное разноцветьем цветов, как сомнамбула и чувствовал сонливость, хотя выпил только один бокал домашнего вина. Сложив на столе руки, я устало опустил на них голову и провалился в сон, то ли в какое-то непонятное мне состояние полудрёмы. Я чувствовал, как врывающиеся в пространство беседки порывы лёгкого ветра обдувают мою голову, перекладывая мои волосы, словно сказочный парикмахер. Его прикосновения были так приятны, убаюкивали меня так, что я не мог уже отделить сон от реальности. Прошло какое-то время, прежде чем я почувствовал, как кто-то коснулся моей руки.
— Паша… — я поднял голову и увидел сидящего напротив меня своего друга. — Прости, мне что-то нехорошо, навалилась такая слабость… не пойму, что со мной произошло!
Павел улыбнулся, его глаза излучали участие и понимание. Он положил свою ладонь мне на руку и сказал:
— Я хочу тебе сознаться, Витя, что никогда в своёй жизни не боялся смерти, а сейчас, когда я стал мёртвым, мне становится страшно.
— Что ты имеешь в виду, Паша?
— Дело в том, друже, что я действительно мёртв, — глаза Павла вспыхнули холодным огнем, и я почувствовал, как у меня по телу поползли мурашки. Рука Павла, до этого ощущавшаяся мною как тёплая рука живого человека, налилась холодом, и её холод передался мне. Я невольно отдернул свою руку.
По лицу друга волнами пробежали изменения цвета от розового до жёлто-зелёного, исказились на миг очертания лица, и всё вдруг вернулось к исходному: передо мной снова сидел Павел, каким я его увидел, когда он открыл мне дверь дома. Я встряхнул головой и тихо произнёс:
— Не пойму, что со мной происходит, выпил бокал вина, а чувствую себя, словно влил в себя не менее трех литров.
— Это не вино, Витя, это твоя реакция на меня… я лишь энергетическая матрица былого Павла, которого ты знаешь.
Наверное, у меня был такой глупый вид от услышанного, что Павел, глядя на меня, грустно улыбнулся и добавил:
— Нет, ты не сошёл с ума, как и я впрочем, просто со мной там, где я побывал, произошли жуткие вещи.
— Но ты же рассказал за столом, как всё было.
Паша покачал головой из стороны в сторону, останавливая меня, и добавил:
— Я не сказал и одной тысячной правды из того, что со мной случилось.
— Ты решил рассказать эту правду мне?
— Да, Витя, и она тебе покажется сказкой, выдумкой, но я сумею убедить тебя в её истинности. Я здесь для того, чтобы проститься, в последний раз увидеть родных и близких мне людей… и попросить тебя оберегать и любить Марину так, как ты её любил всё время и до моего появления сейчас. Отныне она твоя!
От услышанных слов я, наверное, выпал в осадок. Мне не верилось в то, что я слышу, в то, что мой друг, живой и сидящий напротив меня, говорит всерьёз. Это не поддавалось моему здравому осмыслению, логике. Скорее всего, я выглядел глупым и растерянным со стороны.
Внезапно хлопнула дверь дома, и из её проёма во двор вышла Марина. В этот же миг Павел вспыхнул пульсирующим голубым сиянием, переросшим в густо-синий кокон и протянул ко мне обе руки. Беседка как бы исчезла, исчез двор и всё в нём, и мы с Павлом оказались в пустой комнате сидящими за грубым дубовым столом.
— Не пугайся, Витя, Марина не должна знать всего и слышать, что я расскажу тебе. Это иномерье, флуктуация, стихийно выбранный кусочек другого мира. Она просто пройдёт мимо и не увидит нас в беседке. Успокойся, мы вернемся, как только я расскажу тебе свою историю. — Видя, что я ошарашен и молчу, Павел сказал: — Время не играет роли, мы вернёмся в тот же момент, как исчезли.
Я сидел и переваривал услышанное и увиденное мною минут пятнадцать — так потрясло меня наше исчезновение со двора и появление неизвестно где. Я мог ожидать чего угодно, но не того, что произошло! Это выходило за рамки нормального материального восприятия мира, это нарушало все известные законы и постулаты известных мне наук, более того, меня пугало то, что или кого представлял сейчас собой мой прежний друг Павел. Я чувствовал, что начинаю успокаиваться и могу анализировать происходящее, задавая себе вопросы. Облизнув пересохшие губы, я посмотрел в глаза Павла и сказал:
— Я готов тебя выслушать, Паша, или ты не мой друг, которого я знаю?
— Исходя из того, что я чувствую и как воспринимаю действительность сейчас, я тот, кого ты называешь Павлом. Но, думаю, что когда закончится отпущенное мне время для этого визита домой, я перестану быть ним. Пока время терпит!
— Тогда не будем его терять, и ты можешь приступить к рассказу о том, что с тобой произошло.
Павел снова окутался голубым сиянием, по его лицу волнами пробежали изменения, в которых я успел различить незнакомые облики неизвестных мне существ или сущностей. Затем эти волны схлынули, и на меня взглянул прежний Павел.
— Часть моего рассказа в доме — правда! А вот то, что происходило после нашего похищения, я придумал, чтобы вас всех успокоить. Нас жестоко пытали, применяли самые изощрённые способы получения информации, а в конце просто перерезали горло и выбросили в крытую глубокую яму в безлюдных горах. Сколько мы там провалялись мёртвыми, я не знаю. Очнулся я в ярко освещённом огромном и круглом помещении, свет исходил от потолка, стен, казалось, светится даже сам пол помещения. Ложе, на котором я лежал, имело наклон в 35–40 градусов, и мне был хорошо виден интерьер комнаты. Потолок стены и пол были выполнены крупными квадратами из неизвестного мне материала и излучали равномерный свет. Прямо над моим ложем под потолком был подвешен какой-то агрегат или прибор, от которого в стены уходили разной толщины провода и прозрачные трубки. Я попробовал пошевелить пальцами рук и обрадовался — они меня слушались. Я попытался поднести правую руку к лицу, но рука была пристёгнута к ложу. Затем так же я проверил пальцы ног, но согнуть ноги в коленях не смог — они, как и руки, были закреплены зажимами. Я попытался вертеть головой из стороны в сторону, и это мне удалось — это расширило мой кругозор, но мало что смогло добавить к тому, что я уже увидел. Я закрыл глаза и попытался думать. Но о чём? последнее, что я помнил, это улыбающееся лицо человека, который меня пытал и чувство острого лезвия на своей шее. Он давно мне сообщил, что меня ожидает, и у меня не оставалось сомнений в том, что так и будет. Наверное, я не почувствовал, как бритвенной остроты лезвие вошло в мою плоть, но услышал, как что-то потекло по мне и застучало в металлическую поверхность. Наверное, чтобы не пачкать пол, мой истязатель подставил под струю льющейся крови ёмкость, и её ударяющийся в металл поток запомнился, отложившись в моей памяти. Наверное, жизнь медленно и безболезненно уходила из моего тела, я не чувствовал боли, только навалившаяся сонливость говорила мне, что силы оставляют меня и я погружаюсь туда, откуда нет возврата.
— Но как такое возможно в цивилизованных странах, разве могут люди в наше время прибегать к таким методам ведения допроса, а потом ещё и убить? — Услышанное так поразило меня, что я даже не обратил внимания на то, как дрожат пальцы моих рук. Заметив это, я сжал кисти рук в кулаки и задал вопрос: — А что сталось с тобой потом?
