Электричество не горело — я к тому времени уже знал, что местная электростанция располагалась километрах в десяти западнее. В поиске разведчики и на нее натыкались, при беглом осмотре сделали вывод, что ничего там вроде бы не попортили отступавшие немцы, но никого из персонала там нет. Ночь, правда, была лунная, и небо довольно чистым, так что дорога и дома различались хорошо, никак нельзя сказать, что приходилось блуждать в потемках.
По указаниям комроты мы быстро добрались до нужного объекта — небольшой двухэтажный домик посреди десятка лип, железная ограда высотой примерно по пояс. На крылечке уже стоял человек, сразу, едва мы остановились у ажурных ворот, направившийся к калитке и представившийся: командир взвода, старший лейтенант такой-то.
Не особенно и раздумывая, я сказал командиру роты, что он может считать себя свободным. Положительно, когда он ответил «Есть!», в голосе у него не было ни разочарования, ни обиды, скорее уж радость. В самом деле, к чему ему, не имея такого приказа, глубокой ночью лазить вместе с нами по подвалам? Не любопытный пацан, как-никак, ему бы выспаться…
Мы с капитаном Клементьевым — тем самым, из батальонной разведки, все втроем вошли в небольшую прихожую, освещенную керосиновой лампой, стулья там нашлись всем. Да, еще когда входили, я, мазнув лучом фонарика над дверью, видел, что там высечено 1702 — явно год постройки дома, в Германии я уже такого насмотрелся. Часто попадались и дворянские гербы, и какие-нибудь изображения, но здесь ничего подобного не оказалось, только дата. Ну что ж, это еще не седая старина, видел я даты, относившиеся аж к шестнадцатому веку…
С такими вот командирами разведвзодов я встречался не раз и заранее знал, что столкнусь с какой-нибудь колоритной персоной.
Никак нельзя сказать, что разведка пользовалась какими-то особыми привилегиями — однако располагала гораздо большей свободой, чем бойцы обычного строевого подразделения. И на тех, кто в непосредственной близости от передовой себе позволял кое-какие вольности, в основном нарушая установленную форму одежды, начальство, в общем, смотрело сквозь пальцы. Правда, по сравнению с иными виденными мною пижонами старлей выглядел даже скромненько: ну, кавалерийская кубанка вместо пилотки или фуражки, начищенные хромачи против устава собраны «гармошкой», кобура с «вальтером» висит на поясе на немецкий манер, а на боку офицерский кортик «кригсмарине», немецкого ВМФ, судя по исполнению, принадлежавший ранее старшему офицеру: все в позолоте — ножны, перекрестье, головка рукояти в виде орла со свастикой, крученая проволока, вившаяся вокруг рукоятки из пластика под слоновую кость. У меня в вещмешке лежал такой же, но без позолоты. Между прочим, не такое уж это и пижонство: такой кортик хорош в рукопашной, и тогда, когда в поиске нужно бесшумно снять часового…
Старлей стал докладывать, быстро показав себя парнем дельным, — ну да и по наградам видно, что не рохля.
Именно в том домике он расквартировал свой разведвзвод — и перед тем на всякий случай велел домик тщательно обыскать, начиная с подвала — мало ли что, отступавшие немцы порой оставляли сюрпризы, минировали самые безобидные предметы, ставили растяжки, мины закладывали. Так он и доложил с самым невинным видом — но я (и уж наверняка капитан), прекрасно знали, что дело тут не только в поисках взрывчатых сюрпризов. Не всякий раз, но частенько в таких вот домиках немцы устраивали в подвалах винные погребки — не только разведка, но и обычные солдаты не упускали случая по подвалам пошуровать. И ведь не подкопаешься: просто необходимо убедиться, что нет ни заложенных мин, ни «сюрпризов».
Обнаружив в подвале нечто, крайне напоминающее научную лабораторию (каковые слова он произнес без малейшей запинки), точнее, то, что от нее осталось, старлей, зная соответствующий приказ, тут же доложил в штаб батальона и этим не ограничился. Уже по собственному почину обошел соседей слева-справа и пару напротив, довольно прилично, по его словам, владея немецким, допросил касаемо личности хозяина (поскольку, когда они пришли, в доме не нашлось ни единой живой души, ни людей, ни собаки — хотя последняя безусловно тут обитала до недавнего времени, они обнаружили в одной из комнат подстилку, миски для еды и воды, пару поводков и хлыстик). Да и среди висевших на стене кабинета фотографий обнаружилась парочка, где мужик лет сорока, в штатском, был снят как раз со здоровенной овчаркой.
Соседи поначалу тряслись как банный лист, но когда поняли, что их не будут резать на кусочки и жарить на маргарине, малость успокоились и показания дали достаточно подробные. Да, на снимке (одну фотографию старлей прихватил с собой) изображен хозяин дома со своим Рексом. Никакой не фон, фамилия звучала не особенно и примечательно, хотя и не была такой уж простой, вроде Мюллера или Бауэра (что означает «мельник» и «крестьянин», у немцев подобных фамилий не меньше, чем у нас Кузнецовых и Плотниковых).
Ничего особенно интересного они не рассказали — у немцев не принято «дружить домами», запросто захаживать к соседу за солью или на рюмочку. Но информации старлей собрал немало. Очень приличный, вежливый господин, инженер по образованию, до последнего дня служил в гау (по-нашему «гау» — область), в тамошнем управлении министерства почт и телеграфа, занимал вроде бы не особенно высокую должность, но и не рядовую. На фронт не попал. Дом ему достался от родителей, а тем — от их родителей, вообще семейство там обитает достаточно давно, с доимперских времен. Детей нет, жена погибла полтора года назад— поехала в гости к родственникам куда-то и западные земли и там попала под бомбежку (кажется, в Гамбурге, но точно никто не знает). Около двух лет в домике обитал еще и племянник хозяина, как его хозяин отрекомендовал. Примерно за сутки до того, как в город вошли наши, хозяин с племянником погрузили в «опель» несколько чемоданов, усадили Рекса и укатили, никому из соседей ничего не объясняя. То ли провидцы такие, то ли располагали более точной информацией, чем прочие горожане.
— Думается мне, товарищ майор, что этот племянник — фигура загадочная и интересная, — сказал старлей. — Соседи его описывают как рослого парнягу под тридцать, кровь с молоком. Хозяин, правда, вскользь упоминал, что его племянник из вермахта списан по ранению, но вот лично мне плохо верится. Конечностей — полный набор, видимых следов тяжелого ранения нет, нисколечко не прихрамывал… Подозрительно как-то. Даже если допустить, что его серьезно зацепило по организму. Наверное, сами знаете (я знал), что немцы сейчас гребут в фольксштурм всех мало-мальски пригодных, от подростков до стариков. Никак не прошли бы мимо, да и сам инженер отчего-то так и не попал под мобилизацию. А если учесть, что в подвале мы нашли натуральнейшую лабораторию… Есть у меня версия, что это не племянник, а ассистент или что-то вроде. Да и хозяин с этой точки зрения смотрится подозрительно: соседи говорят, что он гораздо больше времени проводил дома, чем на работе, — а кто бы такое позволил чиновнику, тем более в войну? И выглядит лаборатория как-то очень уж солидно для простого увлечения. Когда балуются радиолюбительством или модельки клеят, все гораздо скромнее выглядит. А в подвале — очень уж солидно все оборудовано. Прямых доказательств нет никаких — мы после того, как собрали о нем сведения, и дом, и подвал обыскали тщательно. И не нашли никаких следов его профессиональной деятельности — ни единой бумажки, даже по Министерству почт и телеграфа. А ведь бумаг должно было быть немало, но они, похоже, все выгребли, когда смывались. В шкафу у него, правда, висят мундиры этого именно министерства, парадный и два повседневных, но это вполне может оказаться камуфляжем, прикрытием. А на деле он занимался какими-то серьезными работами. Мало ли примеров?
Действительно, мало ли примеров? И у немцев, и у нас, и у многих других. Для всех окружающих он — чистый почтарь, вот как тот, а на деле занимается чем-то гораздо более серьезным и секретным…
— Очень солидно выглядит лаборатория, — повторил старлей.
— Какое у вас образование? — спросил я. — Часом, не кадровый офицер?
— Да нет, — сказал он. — Я на войну ушел после двух курсов ИФЛИ, в сорок первом…
Что же, ни с какой стороны не технарь, но парень должен быть весьма неглупый и интеллигентный. Московский институт истории, философии и литературы был, говоря современным языком, очень престижным вузом, с большим конкурсом. Недалекие ребята туда просто не попадали, не то что в другие вузы, обычные, так сказать, стандартные, что гуманитарные, что технические…
— Ну что же, — сказал я. — Если у вас все, пойдемте посмотрим…
Он прихватил сильный шахтерский фонарь (не наш, а трофейный), и мы трое цепочкой спустились и подвал по узкой каменной лесенке. Подвал, тут и гадать нечего, выглядел современником дома, перестройке так и не подвергавшимся. Вот уж здесь мне быстро стало ясно, никакого камуфлета[1] ни за что не заложишь так, чтобы он остался незамеченным. Сплошной камень — плиты пола, сводчатый потолок, стены… Две самых обычных двери, справа и слева. Старлей кивнул на левую:
