— У Германа неважно со здоровьем, — пробормотала девушка. — Он быстро устает.
Но через секунду от ее меланхоличной задумчивости не осталось и следа.
— Хочешь съесть еще чего-нибудь?
— Нет, я уже опаздываю, — ответил я, борясь с искушением остаться в ее компании под любым предлогом. — Думаю, мне пора.
Она не стала возражать и проводила меня в сад. Утренний свет рассеял туман.
Начало осени окрасило деревья медью. Мы прошли до ограды; Кафка мурлыкал на солнышке. Когда мы подошли к калитке, девушка осталась внутри и уступила мне дорогу. Мы молча посмотрели друг на друга. Она протянула руку, и я ее пожал. Пульс легко прощупывался под бархатистой кожей.
— Спасибо за все, — сказал я. — И извини за…
— Не важно.
Я пожал плечами.
— Хорошо…
Я уже вышел на улицу, чувствуя, что чары этого дома развеиваются с каждым моим шагом, как вдруг услышал за спиной ее голос.
— Оскар!
Я обернулся. Она прошла за мной вдоль решетки. Кафка лежал у ее ног.
— Зачем ты приходил к нашему дому вечером?
Я посмотрел по сторонам, как будто ответ был написан на тротуаре.
— Не знаю, — признался я, наконец. — Таинственность, наверное, привлекла.
Девушка загадочно улыбнулась.
— Тебе нравятся тайны?
Я ответил утвердительно. Спроси она про мышьяк, я бы ответил так же.
— Ты завтра занят?
Я покачал головой. Даже если у меня были какие-то дела, я бы придумал, как от них избавиться.
Вор из меня был никудышный, зато по части лжи мне, признаться, было мало равных.
— Тогда в девять встречаемся здесь, — сказала она и отступила в тень сада.
— Подожди! — окликнул я. — Ты не сказала, как тебя зовут.
— Марина… До завтра.
Я помахал ей рукой, но она уже исчезла. Я напрасно ждал, чтобы Марина снова выглянула. Солнце почти достигло зенита, и я подумал, что было около полудня. Когда стало ясно, что Марина не вернется, я возвратился в интернат.
Старинные порталы зданий как будто улыбались мне, разделяя мою радость. Я слышал эхо своих шагов, но их заглушали удары сердца, каждый из которых уносил меня все выше в небо.
Кажется, я не проявлял такой пунктуальности никогда в жизни. Город еще был в ночных одеждах, когда я пересек Плаза-Саррья. Колокольный перезвон к девятичасовой мессе спугнул с площади стаю голубей, которые взмыли с площади в небо. Солнце высушивало следы ночного моросящего дождя. Кафка встретил меня у начала улицы, которая вела к особняку. Стайка воробьев на оградке держалась на благоразумной дистанции от хищника, который наблюдал за ними с напускным равнодушием профессионала.
— Добрый день, Кафка. Уже успел кого-нибудь убить сегодня?
Кот ответил мне своим обычным мурлыканьем и, словно флегматичный дворецкий, проводил меня через сад к фонтану. Я различил на парапете фонтана силуэт Марины. Она была одета в платье цвета слоновой кости, оставлявшее плечи открытыми. На коленях у девушки лежала книжка в кожаной обложке, где она что-то писала шариковой ручкой. Она была очень сосредоточена и не замечала моего присутствия. Казалось, ее разум где-то в другом мире, который мне посчастливилось наблюдать в течение нескольких секунд. Я подумал, что эти ключицы должен был нарисовать Леонардо Да Винчи; другого достойного такой красоты описания я найти не мог. Кафке настойчивым мурлыканьем удалось отвлечь хозяйку. Ручка застыла над страницей, и глаза Марины встретились с моими. Она сразу закрыла книжку.
— Готов?
Марина повела меня по улицам Саррьи неизвестным маршрутом и на все вопросы относительно цели нашей прогулки отвечала лишь загадочной улыбкой.
— Куда мы идем? — спросил я через несколько минут.
— Терпение. Скоро сам увидишь.
Я послушно шел за ней, хотя у меня зародилось подозрение, что надо мной решили подшутить, а я еще просто не понял, как именно. Мы спустились к бульвару Бонанова, а оттуда пошли по направлению к Сан-Герваси и пересекли улицу напротив черного пятна на стене, которое было входом в бар «Виктор». Группа пижонов в солнечных очках пила пиво, сидя с равнодушным видом на сиденьях своих мопедов. Когда мы проходили мимо, многие из них лениво сдвинули очки на середину носа, чтобы обсмотреть Марину с ног до головы. «Глаза сломаете», — подумал я.
Как только мы попали на улицу Доктора Ро, Марина повернула направо. Мы прошли несколько кварталов по узкой не асфальтированной дорожке, которая поворачивала возле высокого здания под номером 112. На губах Марины опять заиграла таинственная улыбка.
— Это здесь? — спросил я, заинтригованный.
Казалось, ничем не примечательная дорожка никуда не ведет. Марина же молча пошла по ней. Она довела меня до другой дорожки, поднимавшейся к окруженной кипарисами крытой галерее. Чуть дальше в голубоватой тени располагался красивый сад с множеством крестов, могильных плит и красных мавзолеев. Старинное кладбище Саррьи.
Кладбище Саррьи — один из самых таинственных уголков Барселоны. Если вы будете искать его на картах города, — не найдете. Если спросите местных жителей или таксистов, они точно не будут знать, хотя все о нем слышали. А если кто-то вдруг набредет на него случайно, скорее всего, не найдет дороги во второй раз. Те немногие, кто знает секрет, полагают, что на самом деле это старинное кладбище — всего лишь островок прошлого, который исчезает и появляется по собственному желанию.
Именно туда привела меня Марина в то сентябрьское воскресенье, чтобы открыть мне тайну, почти столь же интересную, как ее хранительница. По ее настоянию мы расположились в северной части огороженной территории, в укромном уголке на возвышенности. Оттуда нам открывался вид на безлюдное кладбище. Мы молча сидели, глядя на могилы и увядшие цветы. Марина ничего не говорила, и с течением времени я начал беспокоиться. Единственная тайна, которая меня тревожила, — это какого черта мы там забыли.
— Как-то тут безжизненно, — начал иронизировать я.
— Терпение — мать знания, — сказала Марина.
— … и безумия, — ответил я. — Нет здесь ничего.
Марина бросила на меня взгляд, значение которого я не понял.
— Ты ошибаешься. Здесь воспоминания сотен людей, их жизни, их чувства, их иллюзии, привязанности, мечты, которым не суждено было сбыться, интриги, ложь, безответная любовь, отравлявшая их жизни… Все это здесь, навеки погребенное.
Я наблюдал за ней с интересом и некоторым смущением, хотя и не очень понимал, о чем она. Что бы это ни было, для нее это имело особое значение.
— Ты не сможешь понять ничего в жизни, пока не поймешь смерть, — добавила она.
И опять я не вполне понял ее слова.
— По правде говоря, я об этом особо не думаю, — сказал я. — В смысле, о смерти. По крайней мере, всерьез.
Марина покачала головой как врач, обнаруживший симптомы неизлечимой болезни.
— Так значит, ты один из тех непросвещенных плебеев… — подытожила она, разжигая во мне интерес.
— Непросвещенных? Вот теперь я сбит с толку. Окончательно.
Марина опустила взгляд, и ее лицо приобрело серьезное выражение, делая ее старше. Она вводила меня в состояние, близкое к гипнозу.
— Судя по всему, ты не слышал легенду, — начала Марина.
— Какую легенду?
— Так я и думала, — изрекла она. — Так вот, рассказывают, что у смерти есть посланники, которые бродят по улицам в поисках невежд с пустыми головами, которые ни о чем не думают.
Дойдя до этого места, она впилась в меня взглядом.
— Когда один из этих несчастных сталкивается с посланником смерти, — продолжала Марина, — посланник заводит его в ловушку, о которой тот даже не подозревает. Это дверь в ад. Эти посланники закрывают лицо, чтобы не было видно, что у них нет глаз, — только две черные дыры с червями. Когда жертве уже не спастись, посланник открывает свое лицо, и невежда понимает весь ужас своей участи…
Ее слова эхом отдавались от могильных плит, и мой желудок болезненно сжался.
Только тогда Марина перестала скрывать свою злорадную улыбку. Улыбку кошки.
— Ты меня водишь за нос, — наконец сказал я.
— Само собой.
Пять или десять минут, может, больше, прошло в молчании. Целая вечность. Ветерок обвевал кипарисы. Между памятниками кружились два белых голубя. На мою штанину заполз муравей. Ничего не происходило. Я почувствовал, что нога немеет, да и мозг идет той же дорогой. Я хотел было заговорить, как вдруг Марина подняла руку, показывая мне, чтобы я пригнулся. Она указала на крытую галерею у входа на кладбище.
Кто-то пришел. Кажется, это была фигура женщины в черной бархатной накидке. Лицо закрывала вуаль. На руках, скрещенных на груди, были перчатки того же цвета. Накидка ниспадала до земли и закрывала ноги. Отсюда казалось, что фигура без лица перемещается, не касаясь земли. Меня прошиб озноб.
