— Ну, очухался? — проговорил старик. — Ну и хорошо. А то Альма пришла, зовет, говорит, спугался ты сильно… А чего спугался-то, ась? Нешто в тайге лучше было? — бормотал старик, что-то наливая в кружку из стоявшего на столе кувшина. — Пить небось хочешь?
Алексей, во все глаза глядевший на деда, кивнул. Тот, нагнувшись над ним, легко приподнял его голову и поднес кружку к губам.
— Пей, сынок, пей. Не вкусно, зато пользительно. Тута и мать-и-мачеха, и подорожник, и девятисилу я положил, да и так, еще кой-чего маленько. Они лихорадку прогонят да сил придадут. Пей, — приговаривал старик, вливая в него небольшими порциями горьковатое нечто с выраженным травянисто-мятным вкусом. — Ну и ладно, ну и молодец, — укладывая его обратно на подушку, проговорил старик. — Посудину-то подать чтоль? По нужде не пригорело пока?
Алексей снова прислушался к себе. И впрямь «пригорело»…
— Я сам… — хриплым, каким-то чужим голосом с трудом прошептал он и попробовал подняться. Не вышло.
— Ну, сам так сам… — вздохнул дед и положил руку ему на грудь.
От руки деда по телу волнами расходилось живительное тепло, руки и ноги наливались силой.
— Вставай, провожу… — проворчал старик и поднялся с табурета.
Алексей уставился на него. Только что он не смог головы оторвать от подушки, а дед говорит "вставай"… Но ослушаться не посмел. Оперся на руку и… сел. Голова закружилась, но быстро прошла. Алексей осторожно поднялся. Сделал босыми ногами шаг, другой… Дед, поддерживая под руку, вывел его во двор.
— До нужника не дойдешь, — спокойно проговорил он, заведя его за угол. — Тут давай… Дождь смоет, — и отошел от него на пару шагов.
Когда Алексей справился, он проводил его обратно. Последние метры старик буквально тащил его на себе — силы стремительно заканчивались. Едва упав на кровать, Алексей попросту отключился. Он уже не слышал, как дед уложил его поудобнее, и, что-то бурча себе под нос, укрыл его одеялом.
Два дня старик отпаивал его травами и бульоном, на третий начал давать жидкую кашку и легкий вермишелевый супчик. К тому времени у Алексея стало хватать сил, чтобы самостоятельно сесть. И только по нужде старик, предварительно подержав у него на груди руку, выводил его во двор.
На четвертый день его разбудили голоса: деда Михея — спокойный, и раздраженный женский. Алексей прислушался.
— Я столько к вам ехала! Думала, вы мне поможете! — возмущался женский голос. — Знакомая сказала, вы и не такое вылечить можете!
— Так не надо же тебя лечить, — спокойно прогудел голос деда Михея.
— Как это не надо? У меня язва страшенная! Врачи говорят оперироваться, желудок отрезать совсем будут, а вы говорите — лечить не надо! — в голосе женщины появились слезы. — Что, у меня язвы нет?
— Почему нет? Есть. И большая… Но то не болезнь, то ты сама. И операцию делать большого смысла нету, — голос деда Михея был ровным и глубоким. — Отрежут желудок, ты себя в другом месте есть станешь, покуда совсем не съешь.
— Вот! Вот и вылечите меня! — настаивала женщина.
— Не могу. Вылечить болезнь можно, а у тебя нету болезни, — проговорил дед. — Лечить-то нечего.
— Как нечего? А язва? — уже перейдя почти на крик, возмущенно наезжала на деда женщина.
— А то не болезнь. То ты сама себя ешь. Злоба да зависть грызут тебя. Вот как перестанешь людям завидовать, да злобу в себе изживешь, так и исчезнет твоя язва, как не было.
— Чтоо? — почти прошипела женщина. — Я что, сюда за оскорблениями перлась в такую даль?
— Зачем ты перлась, я не знаю. А оскорблять я тебя не оскорблял. Но и обманывать тож не стану. Потому уходи. Все я тебе сказал. Боле помочь мне тебе нечем, — парировал старик.
Некоторое время еще слышалось возмущенное сопение женщины, но внезапно раздался цокот когтей по деревянному полу и глухое ворчание Альмы.
— Аааууаарррыы! — проворчала та своим нежным голоском, от которого у Алексея до сих пор все волосы на теле вставали дыбом.
Женщина взвизгнула, полным ужаса голосом проорав:
— Сейчас же уберите собаку! Вы людей еще и собаками травите! — визжала она.
— Ступай, не тронет она тебя. Нужна ты ей больно, — сквозь визг раздался спокойный голос деда. — Ступай, говорю.
По полу осторожно цокнул каблук. Раз, второй, третий… А затем каблуки застучали часто-часто, удаляясь. Простучав по деревянному крылечку, они стихли.
Глава 3
Алексей поднялся, и, шатаясь, выбрался из комнаты.
— А! Поднялся, опамятовал… — взглянув на него, довольно пробурчал дед. — Ну садись, кушать будем. Тебе сил набираться надобно. Как грудь-то, болит?
— Немного, — плюхнувшись на табуретку возле стола, накрытого цветастой клеенкой, ответил Алексей. — Дедушка, давно я здесь?
— Да уж седьмой день. А сколь помнишь? — с интересом взглянул на него старик, возясь с кастрюльками.
— Немного… Дня четыре вроде насчитал… — произнес Алексей. — Спасибо вам большое! Как вы меня нашли?
— А то не я, то Альма вон тебя сыскала, да меня привела. Ее благодари, — отозвался дед.
— Альма, спасибо тебе! Если бы не ты… — Алексея передернуло.
— Аауумм, — отозвалась лежавшая возле печи Альма, не поднимая головы. Алексей дернулся, уставившись на собаку.
— Я думал, мне показалось… Что брежу… — проведя по лицу рукой, пробормотал ошарашенный мужчина.
— Ты о чем? Альма, чтоль, разговаривает? — усмехнулся старик. — Она такая, любит поговорить, — добродушно улыбнулся он.
— Дедушка, как вас зовут? Я даже имени вашего не спросил… Как вас благодарить, и не знаю… — опустил голову Алексей. — В долгу я перед вами…
— Как все зовут, так и ты кликай. Дед Михей я. А платы мне никакой не надобно. Вот окрепнешь чутка, по хозяйству поможешь — да и ладно, — ставя перед ним тарелку с супом, проговорил дед.
— Конечно… Вы говорите, что делать надо, я помогать буду! — Алексей торопливо закивал.
— Скажу, скажу, не боися… — усаживаясь напротив, кивнул дед. — Ты, Алеша, жуй давай, оголодал ты сильно. Тебе силы восстанавливать надобно. И выкать мне заканчивай. Не люблю того.
За пять следующих дней Алексей выучил расписание деда. Вставал дед Михей рано, и, приняв душ на улице, готовил завтрак. После занимался со своими травками — перебирал их, отделял листья от стеблей, стебли от корней, какие сушить раскладывал да развешивал, какие сразу в ступке перетирал, сок с них отжимал да уваривать ставил, а выжимки тоже сушить раскладывал. Вообще, Алексей заметил, что у деда вся кухня в различных баночках да берестяных туесках, и буквально всюду травы развешаны, оттого в доме уютно пахло летом и сенокосом.
После к деду начинали тянуться страждущие. Иногда сам дед выходил к калитке, но чаще он встречал людей на просторной террасе, обставленной как комната. В такое время Алексей старался не мешать, и тихо сидел в доме, выполняя поручения старика. Пообедав, старик брал Альму, и они уходили в тайгу, за травами.
Вечерами, уютно устроившись за столом, они разговаривали. Алексей рассказывал деду о жене, о своей жизни, о вахте, о том, как блуждал по тайге… Рассказал, как мечтают они с женой о ребенке, и уже совсем решились на усыновление. Вот только ЭКО еще попробуют… Вот из-за того самого ЭКО Алексей в тайге и оказался. Потому и взбесился — не труда своего ему было жалко, а мечты порушенной. Надеялся он, что денег заработанных на ЭКО хватит. Старик в основном слушал, одновременно возясь с чем-нибудь.
Лишь на пятый день Алексей сообразил, что рюкзак-то он потерял. А в рюкзаке том лежали все его документы. Схватившись за голову, он застонал — как домой возвращаться теперь? Куда он без документов? И как их теперь восстанавливать, если у него ничего не осталось? Вообще ничего? Даже одежду ему дед Михей выделил!
Вернувшийся старик, сев ужинать, заметил потерянное состояние Алексея.
— Чего пригорюнился? — отправляя в рот ложку, поинтересовался у него дед.
— Да вот думаю, как домой добираться теперь. Рюкзак-то свой я потерял, а вместе с ним и все документы, — развел руками Алексей. — Придется на базу возвращаться, ждать там конца вахты, да вместе с ними прорываться… Может, получится без документов до дома добраться… Там-то я уж восстановлю их, — задумчиво проговорил Алексей.
