сварливые ноты. — Скотина ты безрогая! Всю жизнь мне испоганил! Когда ж это закончится?!
— Не могу я, понимаешь, не могу! Мочи больше нет! Раньше-то красавиц был, статный, крепкий, взгляд пылает! А сейчас гляну на своё отражение, и утопиться хочется.
— Смотрю, ты и утопился. Сколько? Бочку опорожнил аль две?!
— Не бранись, хозяюшка! Единственную капельку на язык капнул да кружку понюхал.
Что-то опять загремело. Я замер, вслушиваясь в аудиоспектакль под названием «семейная драма». Васян, оказывается, пьянь редкостная! Нужно у Агриппины узнать, где в деревне выпивку достать можно. Он завтра с похмелья проснётся, я же ему пивка холодненького подгоню или сидра. Сразу и подружимся.
Вернулась травница. Растрёпанная, раскрасневшаяся. Взор потупила. С чего б, интересно?
— Ты, молодяжнек, не подумай лишнего, — глаз не подняла, говорит заискивающе, — Василий хороший. Держится строго три луны, на четвёртую срывается. Тяжко ему. Смириться с потерей не желает. Вот и пьёт иногда. А мне по утрам слушай: «Лебёдушка моя, снеси водицы студёной доброму молодцу перед смертью! Пришёл час расставания! Схорони меня под дубом столетним, навещай по праздникам!»
— Юрой меня зовут, — напомнил я. — Где, говоришь, кладовка у тебя?
— Кладовка?.. — не поняла девушка.
— Василий-то в слюни упоролся. Сторожить меня некому, запирай на ночь.
— Упоролся в слюни... Метко подмечено, запомню... Юра... Ты на печку полезай. Перина мягкая, уснёшь быстро. Мне она в ночь не надобна. До зорьки с пропойцей на сеновале проторчу. А ты почивай. Лучину загаси обязательно, а не то пожар учинишь!
Ушла. Я задул лучину, потом влез на печь. Не обманула. Перина оказалась необычайно мягкой, буквально засасывающей в себя. От неё пахло сдобой, сегодняшней репой, пряными травами... А ещё сюда примешивался едва уловимый запах женского тела. Он оказался настолько приятным, почти родным, что я зарылся лицом в мягкие складки и мгновенно провалился в сон.
Глазам предстала картинка, напоминавшая кат-сцену. Несуществующая камера ходила из стороны в сторону, показывая тёмное помещение. Вот лежит моё тело, вот печка, вот стол табуреты и лавка... Постойте, кто же стоит посреди горницы?! Мама! Я видел её со спины, но сразу узнал. Обрадовался, будто ребёнок, хотя всё ещё в глубине души дулся на то, что она поддержала отца, назвавшего меня неудачником. Волосы матери странно шевелились. Нет, не на ветру или от сквозняка. В движениях присутствовало нечто неестественное. Я крутанул колесо несуществующей мышки, приблизив картинку, всмотрелся и заорал. В маминых волосах, оказавшихся спутанными клочками паутины, копошились крупные лоснящиеся пауки. Каждый раз, когда они шевелились, раздавался звук, напоминавший металлический скрежет по стеклу.
Разбуженный собственным криком я подпрыгнул, свалился с печи, и в тот же момент «камера» вновь вернулась к виду от первого лица. Я вытер пот, успокоил дыхание. Приснится же дрянь! Потом взглянул в окно и потерял дар речи. Там, едва подсвечиваемый луной, клокотал и перекатывался густой туман. Он не подступал к самому дому, словно чего-то опасаясь, и между избой и границей мглы колыхалась полупрозрачная дымка. Дальше всё утопало в белёсом мареве, поглотившем окрестности.
Мной овладело необъяснимое любопытство. Даже не пытаясь воспользоваться дверью, я вылез в окно, приземлившись босыми ногами на мокрую землю. Повёл плечами. Холодно! Расстояние до «облака», по моим прикидкам, составляло метров семь. Я посмотрел наверх. Нет, это не облако. Колодец тумана, края которого теряются в ночных небесах.
Шаг, другой... Внезапно стена тумана придвинулась, или это я неведомым образом перенёсся в пространстве, ткнувшись носом во что-то плотное и пружинящее. Провёл ладонью по поверхности, убедившись, что так и есть. Мглу будто покрывала влажная плёнка, отталкивавшая руку назад. Я надавил сильнее, пальцы ощутили сопротивление, тем не менее, начали погружаться внутрь. Хлюпнуло. Рука провалилась по локоть. Лишь бы никто не пожал. Иначе инфаркт гарантирован.
Её не пожали. Облизнули. Чей-то язык, полностью накрывший ладонь и выступивший за её пределы, медленно прошёлся по поверхности кожи, давая возможность каждому сосочку насладиться вкусом соли и пота. «Как куском тухлого мяса провели», — мелькнула мысль. Вслед за ней в глубине тумана кто-то сладко причмокнул.
Я ощутил резкую боль в гортани. Её разрывало и жгло. И лишь потом до меня дошло, что я ору на пределах возможностей голосовых связок. Во рту появился привкус крови, уши заложило, в глазах помутнело. В спину ударило, я ощутил, как меня волочёт вглубь тумана.
Темнота.
Вокруг перекатывался многоголосый рык. Низкий, утробный, достающий вибрациями до самых костей. Раздавался жуткой музыкой, сотрясая меня всего. Рык вытряхивал меня из тела. Требовал, чтобы я немедленно покинул его, и стал бесплотным духом. Он тянул во тьму, в небытие. Не позволял вспомнить, кто я. И что я есть.
Тьма разрывала на части, потрошила, выворачивала наизнанку. Бурлила вокруг вздохами, шёпотом, скрипами, скрежетом миллиардов паучьих лапок.
Но вдруг знакомый травяной запах ударил в нос. Я ухватился за него, как за соломинку, сосредоточился. Что же так пахло совсем недавно? Один из запахов в сенях у травницы — сплетённый с огромным числом других, — сейчас расплетался из этой толстой сложной косы, чтобы потянуть меня за собой, тончайшей нитью.
Я держался за этот терпкий, дразнящий аромат, и словно шёл за ним. Хотя не мог пока ни вернуть ощущение тела, ни увидеть что-то. Звуки стали слабеть, рык теперь не пробивал череп, пытаясь добраться до мозга. Меня перестало рвать на части, и воспоминания, кружась, залистопадили перед глазами.
Лаборатория, дежурство, спёрли ужин, тревога, кадка на коврике, рубильник... Твою же котью мать! В голове закружило сильнее: Агриппина с её травами и загадочным забулдыгой Василием, дом на краю села, сон на печи, кошмар и туман...
Туман, в который меня понесло — в одних трусах, за каким-то лысым чёртом. Нет, ладно бы, действительно за чёртом погнался! Зачем же я сюда полез?
В глазах чуть прояснилось. Вокруг сиреневатый туман, сквозь густые клубы с трудом пробивается намёк на лунный свет. Вижу траву под босыми ногами, ручей впереди, несколько валунов, отбрасывающих неверные, еле заметные тени.
Руку, которой проверял туман на ощупь, неприятно щипало. Взглянув на неё, я поморщился. Толком не видно, но она будто в слизи. Чертыхнувшись, вытер о траву, как смог. Ногти грызть сегодня точно не буду.
Звуки стихли, но не исчезли. Со всех сторон доносился бессвязный шепоток, тихий шелест и на грани слуха — скрежетание паучьих лапок из моего кошмара. Странно, в таком густом тумане звуки распространяться не должны. Может,
