Было очень больно. Как живому.
«Я что, гребаный ноут? — подумал Антон — Можно взять и включить меня в любой момент?»
Мысли долго не собирались в кучу. Пару раз перед глазами мелькнул портрет Алисы — конечно же, не с аватарки, не из толк-рума, где Антон увидел ее впервые, а с фотографии в планшете Сергея, со съехавшим от выстрела лицом. Как все же смерть пугающе искажает красоту. Особенно насильственная смерть.
Менты вернулись довольно быстро. Без особого труда они скрутили Антона, отволокли обратно в бобик и бросили в «стакан». По старой традиции на голову натянули мешок. Уазик рванул с места, запылил по дороге. На каждой кочке Антон вскрикивал от боли.
Потом менты выволокли Антона непонятно где, стащили мешок с головы и кинули в снег. Не говоря ни слова, уехали.
Антон, скрючившись, словно червяк, поелозил ногами. Тело болело, но сознание он уже не терял. Антон со стоном сел. Подождал, пока перестанет кружиться голова, огляделся. Перед ним ширился волжский обрыв с невпопад расставленными по кромке соснами. На рассветном горизонте виднелись очертания Коммунара-на-Волге — трубы котельной, холмы, редкие сигнальные огни.
Когда-то, еще при жизни, Антон пытался представить себе рай без стереотипов. Вечность ассоциировалась у него с волжским обрывом: сидишь на нем, вокруг никого, только плещутся волны. Сто лет сидишь, тысячу. Даже линия отлива не движется. Скучно безумно. Но в шумном опенспейсе Антон нередко мечтал променять обед на пятнадцать минут подобной вечности. И, кажется, променял.
Совсем недалеко, под соснами, сидел какой-то старичок. Услышав стоны, он обернулся. Антон шатался, но стоял, придерживая сломанную руку.
— Наконец-то! — обрадованно воскликнул старичок.
— Как-то непохоже на тюрьму, — прошамкал разбитым ртом Антон.
— Да уж, нехило они тебя… — сочувственно сказал старичок. — Этот амбалище — натуральный маньяк, надо его изолировать от общества. Скандинавы, знаешь, выгоняли берсерков жить и тренироваться подальше в лес… Впрочем, тебе не до этого. Не обращай внимания, Валентиныч с подчиненными любят свежачков попугать. Про тюрьму — давняя страшилка. С советских времен в моде. Если не с царских.
— А вы кто?
Старичок не ответил.
— Отчаянный ты человек, Сережа! Один раз помер — второй захотел.
— Я Антон.
Старичок смущенно улыбнулся:
— Точно, это седого зовут Сережей. Путаюсь.
— И куда теперь? Раз не в тюрьму.
— Как куда? Тебя же грозились оживить? Вот, оживили. Считай это вознаграждением за хорошие поступки: отказ от убийства, попытку спасения. Правда, избили зря. Но это, уж извини, «перегибы на местах»… Разберемся. Подожди тут немного. Сейчас Валентиныч с ментами договорится и приедет, заберет тебя.
— Так вы… бог? — спросил Антон.
Старичок довольно крякнул:
— Ну уж сразу! Бог… До Бога еще знаешь как далеко! Впрочем, для живого ты и так слишком много знаешь.
— Последний вопрос… — пробормотал Антон. — Алису тоже оживили?
— Такой ты опытный айтишник, Антон, а фотошоп не распознал.
Сопя сломанным носом, Антон кивнул и повернулся в сторону города.
Старичок удивленно поднял брови:
— Ты куда это?
Антон промолчал. Окажись он здесь в первый день после разрыва аневризмы, принял бы все за чистую монету. Но сейчас не поверил.
— И вправду Фома неверующий! — удивился старичок, но уговаривать не стал, уставился на горизонт.
Ноги в кроссовках коченели, в ту, что осталась без шнурка, забился снег. Антон доковылял до берега и ступил на протоптанную кем-то тропинку. Ветер усилился, поднялась метель: сначала кожа на лице мерзла, затем ее закололо, защипало, а вскоре лицо исчезло, и больше он ничего не чувствовал. Антон механически перебирал ногами и понимал — не дойдет он до противоположного берега. Берег этот и не приближается вовсе. Наврал старик, наврал, чтобы перед отправкой в тюрьму, перед грядущим тяжелым наказанием за непослушание Антон хоть на секунду почувствовал себя счастливым. Впрочем, так оно и было; Антон ни о чем не жалел. Алело небо. Ноги превратились в две ватные палочки, которые Антон поочередно втыкал в наст. Он шел, шел, шел, воздух густел, и он вяз в этом воздухе, звук ветра стихал, пока не стих окончательно, не загустел до конца — и Антон застрял в нем, как мошка в сладкой вате.
* * *
— Где-то через полчаса я решил звякнуть в скорую. Ща… Это было в тот момент, когда я понял, что все, пиздец: на часах что-то типа восьми, а на улице никого, прикинь! Я ж спецом к окну дернулся, увидеть хотя б пару человек… И увидел, что мужик — ну, тот, которого я два дня уже выпаливал, я тебе утром рассказывал, — он, короче, стоит на табуретке прямо посреди кухни, привинчивает что-то к лампочке. Петлю. В бинокль четко видна была веревка. Белая такая, толстая. Бельевая.
Ну, тут я подорвался, напялил на себя пуховик. Полетел по лестнице, все скачет, дышать нечем. Ну, че — побежал в дом напротив… У нас ключи подходят ко всем подъездам, маман в УК заявы катает чуть ли не каждый день, но они гасятся, не отвечают ей. Я ж знал, на каком этаже он живет, и просто дергал все ручки подряд, в двери ломился. И вот крайняя дверь, ровно такая же, как у меня, открылась. Я — в квартиру и мигом узнал обстановку, я ж глядел на нее больше суток. А мужик уже на веревке, и у меня у самого в глазах потемнело от такой дичи, башку сдавило, как клещами. Я ломанулся к нему, не знал, как подобраться, и зачем-то схватил его за ноги, развернул лицом… А в петле мой двойник.
Бритый наголо парень перебросил ногу на ногу и потянул пачку сигарет из кармана.
— А потом, по ходу, бледного словил. Очнулся уже здесь, в палате. И они меня каждый день, прикинь, таскают к себе в кабинет и грузят, что у меня чайник свистнул, что я «пытался совершить суицид». И никто не может мне просто и ясно рассказать — выдернули того мужика из петли или все-таки не успели?
Парень закурил. Они сидели спиной к больнице.
— Ну а ты-то че? Почитал про этого своего Корсара… Катара?
— Котара, через «о». Почитал, куда ж я денусь. — Антон жестом попросил сигарету. — Получается, что из-за стресса у меня это все. И, возможно, генетически передалось. Врач говорит, я почти не ел несколько недель, шатался по городу, потом по Волге ушел в леса. Ни голода, ни холода не ощущал. Зачем-то решил вернуться, зачем — не помню.
— А про выписку сказал че?
— Пообещал, что через неделю выпустит на реабилитацию.
— Живые считают себя мертвыми. Прикольно! — Парень почесал затылок. — Как в
