— А потом был Всемирный Потоп… — прошептал в тишине Товий.
— Да, — кивнул, очнувшись, Рафаил, — потом был Потоп, который завершил очищение.
— И все… как их… вампиры погибли.
— Мда? — Ангел скептически поднял бровь, — Я бы на месте людей не был так в этом уверен. Очень живучий вид!
— Но тогда получается, что до сих пор среди людей… этого просто не может быть!
— Предположим, что они стараются не проявлять себя. И потом, страх перед солнечным светом и огнем ощутимо ослабил их. Теперь их время — только ночь.
— Даже если они скрываются… а где доказательства? Как они могли спастись?
— Хм… не напомнишь мне обстоятельства рождения патриарха Ноя?
— «У моего сына Ламеха родился сын, образ и вид которого не как вид человека. Его цвет белее, нежели снег, и краснее розы, и его головные волосы белее, чем белое руно, и его глаза как лучи солнца; и он открыл свои глаза, и вот они осветили весь дом…»
— Именно. У тебя отличная память! И его отец испугался, что он подобие ангелов небесных.
— Но… ведь патриарх Енох развеял его сомнения.
— О, безусловно, — улыбнулся Ангел, — Будем надеяться, что на этот раз он ничего не перепутал.
— Азария! — Рафаила ощутимо пихнули локтем в бок, — Ты шутишь!
— Шучу, — кивнул Ангел.
— И давно?
— А ты как думаешь?
— Азария!!!
Интересно, сколько проблем создают людям дети! А еще большая проблема — если этих детей нет. Трудно быть родителем. Рафаил, сразу признанный хозяином дома, во-первых, старшим, а во-вторых, опытным человеком, с которым можно иметь дело, принимал пассивное участие в неторопливой обстоятельной беседе о хозяйстве, наследстве, приданом, которое можно или нельзя дать за дочерьми. Новые знания о людях поступали непрерывным потоком, Ангел даже со всеми своими сверхъестественными способностями едва успевал их усваивать, поэтому просто поддакивал и тихо надеялся на то, что не задаст невпопад какого-нибудь совсем нелепого вопроса. Судя по реакции Рагуила, который был вполне удовлетворен кивками собеседника, ему это удавалось. Лишь один раз лицо хозяина омрачилось: он коротко взглянул на Товия, который ни на шаг не отходил от встреченной ими на улице темноволосой худенькой служанки, и нахмурился. Рафаил хотел было спросить, чем вызвано недовольство, но Рагуил уже говорил о другом, а сам Ангел не видел ничего плохого в том, что Сара с детской серьезностью принимает помощь его спутника, и даже один раз грустно улыбнулась какой-то его шутке. Причина выяснилась ночью сама собой, когда все легли спать.
— Азария, а ты знаешь, что Сара — вовсе не служанка, а старшая дочь?
— Старшая? Да она же совсем девочка. — Рафаил улыбнулся доверительному шепоту в потемках.
— Вообще-то, ее младшей сестре, той, которая все строила тебе глазки, уже давно пора замуж…
— Погоди… глазки? Мне?
— Только не говори, что ты не заметил! Такие взгляды из-под платка… а как она головку вскидывала, чтоб сережки в ушах качались!
— Д-да? Не помню такого…
— Нет, ты определенно не такой, как простые смертные! Это ж слепым надо быть, чтобы не заметить! — Товий насмешливо фыркнул.
— Значит, я слепой, — Рафаилу не хотелось распространяться на эту тему, и он был рад, что темнота не позволяет видеть румянец на его лице.
Насколько он успел понять, взять женщину в жены было равноценно приобретению ее в личное пользование, а представить себя в роли такого пользователя он не мог даже гипотетически. Кроме того, в памяти исцелителя всплывало еще и кое-что из области физиологии такого приобретения… и это создавало дополнительные поводы для смущения.
— Погоди-ка, ты говоришь, ей пора замуж? — он решил блеснуть недавно приобретенными сведениями о людях, — Так она же все равно не сможет выйти замуж, пока не выдана старшая дочь!
— Да, конечно. И из-за этого она так ненавидит Сару.
— Мне показалось, ее вообще не очень ценят в семье. То есть, Сара не замужем?
— Нет. Если бы это было так, думаешь, ею помыкали бы, как служанкой? Она красивая, да? Мне жаль ее. Она сказала, что никогда не выйдет замуж. Здесь какая-то тайна.
— Да какая тут может быть тай… — Рафаил осекся, — постой-ка, а как она про это сказала? Повтори дословно.
— Мне было неприятно расспрашивать — казалось, ей больно об этом говорить…
— М-м… Она не говорила что-нибудь о проклятии?
— Откуда ты знаешь? Да. Она сказала, что видит во сне кого-то, кто хочет отнять у нее душу. Что он пугает ее и грозится убить того, кого она полюбит.
— И он наверняка держит слово, — пробормотал Ангел, все больше мрачнея.
— И что у него черные кудри и глаза, а голос как шорох листьев…
— …пальцы обжигают, но холодны как лед, а тело — темное пламя.
— Азария! Откуда? Ты слышал, что она говорила?
— Нет-нет… — Рафаил успокаивающе коснулся его руки, — Просто вспомнилось описание из одной древней книги…
— Хм… У меня такое чувство, что ты читал книги обо всем на свете. Странные книги…
— Почему странные? А ты сам-то умеешь читать, Товий?
— Немного. В Ниневии, когда отец занимался торговлей и был богатым, я изучал Закон, счет и письмо. Но потом… когда нас лишили всего и изгнали, мне было уже не до занятий. Отец ослеп, все хозяйство было на матери, а я помогал ей, как мог.
— Ничего. У тебя еще будет время на книги, — Рафаил тихонько вздохнул, понимая, что от предназначения, похоже, все-таки никуда не деться, — и одну из них ты точно напишешь сам.
— Я? Книгу? А о чем…
— Автобиографию, — отозвался Ангел непонятным словом в лучших традициях пророчеств Даниила, которые ему потом мучительно долго (хоть и не без удовольствия, как выяснилось) растолковывал Гавриил. — Историю своей жизни. Спи.
Товий, не вполне удовлетворенный полученными ответами, повозился немного и притих, задремав. Ангел лежал, глядя в темноту, спать ему совершенно не хотелось.
Все бы было иначе, когда бы можно б было совсем не дышать,
Все бы было иначе, когда б он не знал бы, как ты хороша.
Только речи его горячи, только прочь сомнения, прочь.
Самый громкий крик — тишина, самый яркий свет — ночь…
Третий Ангел прислушивался к разлитому в воздухе темному напряжению. Наверняка всем в доме в этот миг снятся душные бессвязные кошмары. Что ж, их создатель очень силен. Так вот почему понадобился сам Ангел! Ну что ж, поднимайся и иди делать то, что должен. Рафаил, прикрыв глаза, коснулся разума спящих людей. Что бы ни случилось сейчас, они под его защитой. Третий Ангел вышел из дома и направился в сторону заката. Шаг, еще один…
— Я ждал тебя, Ангел.
Он произнес это, не оборачиваясь, и продолжал сидеть, спокойно обхватив сильными руками колени, тяжелые черные крылья неподвижно замерли за спиной.
— Я искал тебя, Демон.
Рафаил остановился перед ним, и только тогда Демон поднял голову. Его глаза были такими же черными, как и крылья, и казались непроницаемо спокойными и тусклыми.
— Что тебе нужно от меня, Ангел?
— Ты знаешь. Впрочем, я не хочу унижать тебя, не ответив. Оставь девочку в покое.
— Узнаю ангельские методы, — усмехнулся тот, — Почему я должен тебя слушаться?
— На твоей совести семь человеческих жизней.
— Ха! — его глаза насмешливо заблестели, — и почему мне кажется, что тебя интересует только одна жизнь, восьмая? Маленькая слабость, а? Я видел предмет твоей заботы. Никогда не понимал Ангелов…
— На то ты и Демон. Оставь ее.
— Она моя! Я люблю ее.
— Она не выбрала тебя, ты решил за нее, не спросив.
— А хоть бы и так. К чему спрашивать о чем-то смертных? Разве ты спрашивал своего мальчика…
— Люди имеют право на выбор. Он наделил их свободой воли.
— Слова, слова… Ангел! Давай меняться: мне — она, тебе — твой очаровательный юный спутник. Я даже могу тебе помочь, — он неожиданно поднялся гибким неуловимым движением и прямо посмотрел в глаза Рафаилу. Ангел и Демон были одного роста. — Чуть-чуть подтолкну его — и ты узнаешь, что такое человеческое счастье, Ангел. Здесь, на земле. Хочешь?
— Ты будешь смеяться, но я знаю, что это такое.
— Нет, Ангел! В том-то и дело, что не знаешь! — усмехнулся тот в ответ. — Подумай…
— Сделка, Демон? — приподнял брови Рафаил, — Ты поможешь нарушить закон тому, кто любит меня, а я взамен позволю тебе завладеть той, которая не любит тебя, а лишь боится?
— Хм… у Ангелов всегда лишь черное или белое. Любит, боится… Любовь человека столь разнообразна! Не тебе о ней судить, девственник. Соглашайся, это честная сделка.
— Я отвечаю тебе… — голос Рафаила стал тихим, он коснулся руки Демона, и тот вздрогнул, не сумев скрыть удивления: жест был почти обольстительным, — «Нет».
