Мне же шикнул Ростопчин, взмахом руки призывая исполнить свой долг. Я сначала прошла по кругу спальни, проверяя ее на присутствие чужих озарений. Но нет, ничего в стенах не пряталась, нить Энгельгардт все так же оставалась на месте. У окна вдруг зашевелилась портьера, что мне с трудом удалось сдержать испуганный вскрик – это обнаружилась Катерина Бакунина. Мелькнула мысль о несуразном выборе фавориткой Императора платья, что почти слилось с занавесью, но, разумеется, сейчас она об этом думает меньше всего. Судьба княгини висит на волоске, и та это прекрасно понимает. На щеках подсохшие дорожки слез, губы сжаты добела.
К кровати Государя я подошла, стараясь не шуметь и не задеть никого из врачующей братии. Разумовский глянул искоса и нервно кивнул, разрешая начинать. Что ж, посмотрим.
Государь показался мне совсем плохим, от его всегдашней энергии не осталось и следа. Черты лица заострились, от ложа веяло могильным холодом, а еще мне почудился дурной запах, но не дух немытого тела, а какой-то чуждый. Но ни на кровати, ни возле нее никаких следов применения таланта я так и не подметила. Посмотрела на Ростопчина, покачала головой, как вдруг почувствовала руку на своем локте. Это Николай Павлович, беспокойство и неуверенность которого можно было почти услышать.
– Проверьте внимательнее, Александра Платоновна, прошу Вас.
Я кивнула и только что на четвереньки не встала, просматривая каждую пядь вокруг, но мнения своего так и не изменила – никакого подтверждения озарения не было.
– Пустое, Ваше Императорское Высочество. Нет здесь Света… или Мрака.
– Нет, – подтвердил Лев Кириллович. – Боюсь, что здесь естественные причины. Возраст Государя уже позволяет предполагать такие причины.
Рядом на банкетке примостился младший сын Императора – Михаил, задумчиво рассматривающий сейчас меня. От его взгляда сделалось неуютно, и я отвела глаза. Константин сейчас в Варшаве, наместничает.
Подумалось, что если Павел Петрович сегодня преставится, то сейчас последствия предугадать сложно. Точно известно, что есть некая партия, поддерживающая идею воцарения старшего наследника, несмотря на указ о престолонаследии. Я-то точно знаю, что он категорически не хочет принимать корону, но некоторые люди в своих иллюзиях не послушают и его самого. Имеются и желающие увидеть на троне Михаила. Ему сейчас двадцать два, и кое-кому кажется, что таковым императором можно будет легко управлять.
И меньше всего сторонников из высшей знати у Николая, скорее даже можно сказать, что его не хочет никто. Все же средний сын кажется знати непонятным: и не разгулена, как старший брат, но и не угрюмый любитель больших пушек, как младший, не замечающий ничего кроме них. Наследник же свои мысли привык больше держать при себе, не вступая в бессмысленные споры, только вежливо кивая в ответ на поучения старших по возрасту. Непонятного все боятся, к тому же чем-то поведением Ники напоминает отца, а при всем величии пока еще живого, уже не здравствующего Императора, его боятся, но не любят.
– Кто здесь?!
Хриплый голос Павла Петровича посреди деловитых перешептываний прозвучал натурально громом. Один из врачей выронил слуховую трубку, Екатерина вскочила, а Николай рядом со мной одними губами вознес молитву Мани. Государь открыл глаза и теперь осматривал собравшихся.
– Все вон, кроме детей, Феди и Катеньки. Шурка, ты здесь? Ты тоже останься. Где Алешенька?
– В отъезде, Ваше Императорское Величество, – поклонился Ростопчин.
– Незадача! Все вон!
Разумовский не стал спорить и увел своих подопечных. Последним вышел Виллие, тяжело вздохнув.
Государь вновь закрыл глаза, и я испугалась, что он снова уйдет в беспамятство, но нет, Павел Петрович потребовал помочь ему приподняться, чтобы устроиться на подушках полусидя. Выглядел он плохо, на лбу выступили капли пота, дыхание перемежалось хрипами.
– Ведаю я, друзья мои, что душа моя скоро присоединится к Свету, станет частичкой будущей битвы его с силами Мрака. Не смей реветь, – прикрикнул Император на Бакунину и зашелся кашлем. – Господом отведено мне было ровно столько, сколько ему ведомо было, да вот Платоша расстарался, продлил мои годы. Ники, – обратился Павел к сыну, – тебе править, всех, кто против выступит, повелеваю на виселицу отправить! Прошу тебя проявить милосердие к той, с кем я оказался счастлив.
Император взял в свою сухую ладонь руку Екатерины, и та, нарушив приказ господина своего, разрыдалась. Павел Петрович погладил девичьи волосы и грустно улыбнулся.
Бакунину Николай не любил никогда, но сейчас твердо кивнул. Михаил поморщился, из всех царских детей он единственный, кто с некоторой нежностью относился к своей матери, и фаворитку отца едва ли не ненавидел. Интересно, что Марии Федоровны здесь нет: то ли весть до нее еще не дошла, то ли она не сочла нужным явиться к смертному одру мужа.
– Сашка, – обратил свое внимание на меня Император. – Помоги мне.
– Нет, – я в испуге даже прикрыла рот ладошками. – Это убьет Вас, Ваше Величество!
– Дура! Я уже на пути в Свет! Делай, что должно!
Если бы не кивок Николая, наверное бы ослушалась, но в глазах будущего правителя России была твердая решимость и недвусмысленный приказ. Теперь уже я разревелась, понимая, что своим талантом приближу конец этого великого человека. Сквозь слезы скользнула в озарение и сначала осторожно, а потом со всей силы приложила Павла Петровича Светом. Прошлась по его страхам, ударив сразу по всем.
Зрачки Императора просто исчезли, он вошел в такое глубокое озарение, из которого вернуться и здоровому было бы тяжело. Воздух превратился в воду, мне постыдно захотелось сбежать, но и пошевелиться было сложно. Что-то подобное ощутили и все остальные.
– Николай! – голос Павла Петровича, казалось, заполнил всю спальню, отчего сделалось еще более жутко. – Не лобзайся с англичанами! Продолжи мое дело! Обещай!
Наследник замялся, и Император рыкнул снова, буквально придавив всех присутствующих своей волей:
– Обещай!
– Клянусь, отец!
– Федора на покой! – Ростопчин при этих словах дернулся, но в ответ ничего сказать не посмел. – Послужил верно, впору ему и отдохнуть. Дщерь его – мягкое место, будут через нее давить[2]! Аракчеева слушай, но будь готов одернуть всегда! Возгордился Лешка очень уж! Катерина! Не смей даже думать о троне! Береги Сереженьку, но не мысли о власти для него! Поняла!
– Да, мон шер, – пролепетала Бакунина.
Были, значит, у нее мысли о том, как разыграть отпрыска своего, явившегося на свет чуть больше года назад – помогла Марго. Глупо же! – никто не позволит незаконнорожденному примерить корону.
– Миша! Даже не думай!
Михаил Павлович с честными глазами замотал головой: мол, и в мыслях не было!
– Ники, Сашку Платошину выдай за Мишку! Или отправь ее в Индию с походом головой… Не пойму, – пробормотал Государь, – и так, и так правильно, а если не так, то неправильно. Не вижу. Нет! Вижу! Свет…
И это были последние слова Павла Петровича Романова, Императора Российского.
– Не хочу я на ней жениться, – вдруг возмутился Михаил.
Я с удивлением посмотрела на Великого Князя. Ужель это то, что сейчас волнует его больше всего?
– Не о том думаешь, – резко ответил Николай Павлович, Император Российский, первый таким именем нареченный. Он плакал, не стараясь сдерживаться, глядел на тело отца, отказываясь принять его смерть. – Что теперь делать?
– Продолжить дела его, Ваше Императорской Величество, – тихо ответил Ростопчин. – Много хорошего Павел Петрович сделал, многое не успел. Ваш долг теперь – нести бремя это.
– Вы нужны мне, Федор Васильевич.
– Нет, – устало махнул рукой граф. – Император свою волю дал, я не буду перечить. И устал я, Государь. Годков-то мне сколько.
– Не старый Вы еще.
Ростопчин вздохнул и не стал отвечать.
– Надо объявить, – тихо сказала я.
Николай Павлович поднялся от постели, одернул мундир и надел на лицо маску холодной невозмутимости. Он сам распахнул двери и посмотрел на людей, собравшихся в зале. Было их значительно больше, чем выгнанных покойным Императором из спальни. Невысказанный вопрос у всех был один, и был он понятен без слов.
