— Таким как ты не бывает стыдно, — и попыталась пнуть его носком ботинка.
Он увернулся. Как ни странно, это было началом наших дружеских отношений. С врагом я в том возрасте вообще не стала бы даже пытаться разговаривать.
Я словно моргнула, и мне невольно вспомнилась совсем другая сцена. Мне было двенадцать тогда. Джефф умудрился убедить всех, что забирает меня к себе, сумел оформить надо мной официальную опеку, а потом и удочерить, но так толком не убедил в своей бескорыстности меня.
Такое понятие — «бескорыстный взрослый» — просто не укладывалось в моей голове тогда. Я привыкла, что за все нужно платить. Или казаться в глазах благодетельниц очень хорошей, чтобы им было приятно тебе помогать. Или не отсвечивать. Или поднять майку и дать потрогать намечающуюся грудь, чтобы мимо проходящий мужчина купил тебе поесть. Да, я не торговала собой. Но вот такие мелкие услуги считала в порядке вещей. Просто за все надо платить. Просто — с чего бы им меня кормить просто так? Зачем?
Даже в банде Скалы меня не стали бы держать, не приноси я пользу. Если бы я взяла и перестала красть для них без какой-либо причины — или потому что воровать плохо, что, на самом деле, примерно то же самое — то меня не стали бы долго терпеть рядом. Выгнали бы из заброшенного недостроенного дома, где была наша база, да и все. И это при том, что для этой среды у нас были очень теплые отношения. И Скала часто помогал кому-то просто по доброте душевной. Но — недолго.
Тот, кто долго тратил свои ресурсы без отдачи, считался дурачком. В лучшем случае. И долго такие никогда не жили. То, что в более «цивилизованном» мире могут быть другие правила, мне не могло прийти в голову, потому что я в этом жила, росла и взрослела. А Джефф… он действительно просто захотел мне помочь. Я думаю, он сам от себя этого не ожидал. Но раз уж так сложилось — начал делать все возможное, и прикладывать максимум усилий.
А я убиралась у него дома, когда он пропадал на работе, кое-как готовила, хотя никогда и не любила, и не умела это делать. Даже старалась встречать ужином. Но чем дальше, тем больше мне казалось, что этого мало. Что меня в любой момент могут выкинуть из этого теплого дома, где можно есть вдоволь, купаться в горячей ванне, спать не на подстилке из чужих выброшенных шмоток, а на настоящей кровати. Где никто не кричал. И где были книги. Много книг, которые можно было неограниченно читать.
Мне казалось, что за его подарки, помощь, за то, что он учил меня всему, что знал, я точно должна дать что-то взамен. Иначе он поймет всю убыточность моего содержания и вернет на улицу. Или, того хуже: действительно найдет мою мать, и оставит меня ей. А она снова будет кричать, ненавидеть, плакать и причитать, как я сломала ей всю жизнь, и как замечательно было бы, если бы я никогда не рождалась.
Этого я боялась больше всего на свете. Это значило, что не будет ни друзей, ни вкусной еды, ни тем более книг и горячей ванной. Будут только крики, тяжелая работа и тоска, грызущая изнутри. И вскоре я снова буду хотеть, чтобы меня и в самом деле никогда не было. Мечтать об этом, как о желанной цели, сладком плоде. А я смутно подозревала, что подобные мечты — это признак чего-то очень плохого. Что так не должно быть. Хотя и не понимала, почему.
В общем, я надолго задумалась, что могу для него сделать, чтобы он точно не вернул меня матери. А весь мой опыт на тот момент говорил, что у молодой «соски» из ценного для мужчины есть только одно. Особенно у такой, как я: без денег, без знаний, без красивых вещей или ценной информации.
То, что воровать для него не нужно, и даже более того — он будет меня за это наказывать, я уяснила еще в первый месяц. Я вообще быстро понимала и принимала чужие правила, когда от этого зависело мое выживание и нормальное состояние. А вот это ему в голову не пришло. Он-то не жил на улице. Да и с подростками оттуда дел имел совсем немного: ловил их и передавал службам по надзору за несовершеннолетними. Это со мной схема дала сбой.
Думаю, я кого-то ему напомнила. Кого-то, кто был дорог ему в прошлом. Но он никогда не рассказывал, как так получилось, что он дожил до благородной седины, заработал очень серьезный авторитет в полиции, но так и не обзавелся семьей. Не рассказывал мне про свою жизнь до меня. Я лишь иногда находила у него фотографии, но не решалась спрашивать. Как он никогда не спрашивал про фото матери, что я продолжала хранить и носить во внутреннем кармане куртки даже попав к нему.
Но тогда я еще не успела понять, что он за человек. Тогда я вообще не особенно понимала, что люди на самом деле очень разные. Так что, решив, что я обязана отплатить за добро, я в тот же вечер принялась за воплощение своего решения.
Для начала я нашла самую красивую скатерть, белую с серебристыми узорами, и постелила ее на стол, где Джефф обычно обедал. Потом я принесла туда большую кружку крепкого чая, плеснув туда пару капель бренди — я видела, что он иногда так делал. Положила к кружке большую сигару. Пожарила кусок мяса, хотя оно и получилось несколько пережаренным. Даже картошку к нему запекла — я и сейчас умею готовить только это.
А после того, как я приготовила и оставила ему ужин, рассчитав, что он не успеет остыть к приходу Джеффа, я ушла в ванную. Налила туда самой приятной на запах жидкости вместо пены, натерлась ею — это был гель с каким-то цветочным ароматом, который Джеффу посоветовала консультант в магазине, когда он покупал все для меня.
А тщательно, со скрипом отмывшись, и даже худо-бедно попытавшись побрить тело от лишних волос, я пришла к нему в комнату, и, не зажигая свет, обнаженная легла в его постель. Мне казалось, что я все делаю правильно, и никаких сомнений я не испытывала. Если больше заплатить нечем — почему бы и не так, раз уж для меня так много делают, и ничего не просят взамен?
Все ведь это делают, чем я лучше? А он даже не просит. Наоборот, когда я говорила, что не буду, и била за это камнем, не пытался заставить. Но это же не значит, что ему не надо, верно? А то, что я не видела его с женщинами, только подталкивало меня к мысли, что я все делаю правильно. Мужчинам это нужно, это я усвоила крепко. Даже Скала часто уводил к себе девчонок постарше, хоть и только тех, которые сами были не против. А этот коп, забравший меня к себе домой, совершенно точно мужчина. Несмотря на всю свою седину и трость.
Когда он обнаружил меня в своей постели, он остолбенел. Просто стоял надо мной, и на лице был написан полнейший шок. Я помню, какими широкими были его чуть раскосые глаза в этот момент. Помню, что у него открылся рот. И помню, как он очень глубоко вздохнул, чего-то подождал — уже потом я узнала, что он просто считал до десяти, чтобы не наговорить лишнего, и тихо проговорил:
— Немедленно иди в свою комнату, Миа. Оденься там. После этого я приду к тебе, и мы с тобой очень серьезно поговорим. Хорошо?
Я кивнула. На глаза навернулись слезы. В голове роились мысли о том, какая я плохая и страшная, что я ему не нужна. И я сразу же нарисовала себе картинку, как он говорит мне собирать свои вещи и везет в какой-нибудь приют. Но я не смогла возразить. Что-то было такое в его тоне, пусть он говорил спокойно и доброжелательно, как будто выверяя каждое слово, но я физически чувствовала, что перечить сейчас лучше не стоит.
И поэтому послушно выбралась из мягкого одеяла, в котором уже успела даже подремать, и прошмыгнула в свою комнату. В небольшую и очень уютную комнатку с большой кроватью, стеллажом для книг и огромным сундуком со всяческими платьями, которые я все равно не носила. Я уже привыкла, что это моя комната, но была уверена: Джефф придет, и скажет, что я должна уехать.
И несмотря на это, я покорно оделась в черные джинсы и майку до колен, нацепила сверху толстовку и даже собрала рюкзак. Зашнуровала черные кроссовки, которые он мне недавно подарил, надеясь, что он не из тех, кто станет отбирать свои подарки. А потом села с совершенно прямой спиной на застеленную покрывалом кровать, положила руки на колени и стала ждать.
