— То ли дело наш херувимчик! Посмотрите! Красавец! И имя у него такое хорошее, русское. Емельян. А фамилия — и того лучше — Пугачев! Мы его только раз по телевидению показали, и народ тут же за него горой!.. — воскликнул Берия. — Давно надо было такого симпатягу найти.
— Имидж у него хороший — устойчивый… — поглядывая на артиста, сказал Никита Сергеевич.
— Бабы не жалуются, — скромно подтвердил Емельян.
— И молодой… — продолжал Хрущев.
— Проживет долго… — вздохнул Лазарь Моисеевич.
— Если наш Лавруша его не ухлопает… — сказал Никита Сергеевич.
— Генсеками у нас не разбрасываются, — строго посмотрел Сталин на Лаврентия Павловича.
— А как же вы, товарищ Сталин? Кем вы-то будете? Генсеком будет Емелька, а вы?..
— Я оставляю за собой пост вождя всех времен и народов… И вообще я намерен жить вечно…
— Как это? — перепугался Берия.
— А так. Я помирать не намерен. Задумался я недавно, сосредоточился сильно-сильно и твердо решил быть вечным… И буду!..
— Этак каждый сосредоточится…
— А с каждым, Лаврентий, — усмехнулся Сталин, — с каждым это не пройдет…
— Правильно! Это вопрос надо рассмотреть на политбюро и утвердить на пленуме ЦК. Чтобы вернее было. И товарищ Сталин будет жить вечно! — вскричал Никита Сергеевич.
— С тобой, Иуда, проживешь вечно… — пробурчал Берия.
— Я вообще-то смерть не обожаю, — задумчиво произнес Каганович, — если там кто другой помрет — это еще туда-сюда, а вот если, к примеру, я сам… Нет! Не согласен я! Я тоже хочу быть вечным…
— Один вечный Жид уже был… — пробурчал себе под нос неугомонный Берия.
— Товарищ Сталин! — обратился к вождю Ворошилов. — Мне сегодня докладывали из Академии наук, что вашим именем названа комета, которая летит в сторону Земли…
— Когда…
— Вчера и назвали, товарищ Сталин. Вчера вечером, на заседании президиума академии…
— Дурак! Идиот проклятый! — набросился на него Сталин. — Я спрашиваю тебя, олух ты царя небесного, когда она врежется в землю, эта окаянная комета?
— В сторону Земли — это не значит, товарищ Сталин, что — в Землю… Сказывали, что пролетит мимо…
— Сказывали, пролетит мимо… — передразнил Иосиф Виссарионович. — Если пролетит мимо, тогда какого черта эти долбаные академики назвали ее моим именем? Кто там сейчас президент Академии? Осипов? Не понимает товарищ… Надо бы его заменить… Кого назначим?
— Президента Академии выбирают тайным голосованием, товарищ Сталин…
— Вот мы им и поможем с тайным голосованием. Так кого назначим?
— Предлагаю товарища Берию, — сказал один член политбюро с совершенно круглым лицом, — он умеет находить общий язык с учеными, он бы и атомную бомбу…
— Бомба — это хорошо… — поддержал круглолицего Сталин. — Ну что, утверждаем Лаврентия? Кто "за"? Единогласно… Поздравляем тебя, Лаврентий! Иди, руководи наукой, иди, дорогой, делай бомбу… Отнесись, Лаврентий, к этому добросовестно, мы все знаем, ты умеешь… Чтобы бомба была первый сорт… Как огурчик! Чтобы в случае чего жахнула не слабее кометы… Бомба может понадобиться в любой момент… Силы международного империализма не дремлют… Но сначала — маленькую…
Берия понимающе улыбнулся и вытащил из кармана чекушку с коньяком…
— Ты, кажется, заразился идиотизмом у Ворошилова?! — рассвирепел Сталин. — Сказано тебе, сначала сделай маленькую бомбу. Понимаешь? Не большую, а маленькую! Такую маленькую атомную бомбу. Бомбочку. Понял? Испытаем ее на Кавказе. В Чечне. И увидите, с террористическими актами будет разом покончено. Все гениальное просто.
— Вот это по мне, — воодушевился Лаврентий Павлович, — я их ка-а-ак!..
— Но ты, Лаврентий, надеюсь, понимаешь, что Академия для тебя — это вроде общественной нагрузки, а главное — это органы! У тебя будет очень много работы по малым народам Кавказа, по гнилой интеллигенции, по Аль-Каиде… Хорошие там ребята подобрались, вот бы их на нашу сторону переманить, подумай, Лаврентий… У всех у нас, товарищи, будет работы невпроворот… Так… Кроме нашего художника, все свободны! Да, чуть не забыл. Следующее заседание в Кремле. В настоящем Кремле, товарищи! Пора перебираться, а то товарищ Сюхов на нас обидится. Ему ведь тоже работать надо. Создание шедевра — дело сложное, — он вздохнул и скромно добавил: — по себе знаю…
Мы со Сталиным остались вдвоем. Наступил момент, которого я ждал, из-за которого вернулся домой, в Россию. У меня в чемоданчике маузер, заряженный двенадцатью патронами. И я знал, что буду с ним делать. И мне никто не в силах помешать…
— Товарищ Сталин, — торжественно сказал я, — встаньте к стенке!
— Охотно, — с достоинством произнес вождь. Он поднялся, подошел к любимому портрету, под которым и встал, выставив правую ногу слегка вперед и привычно вытянув правую же руку, сжатую в кулак, навстречу коммунистическому будущему. — Так хорошо?
— Вы даже не можете себе представить, как хорошо, дорогой товарищ Сталин, — сказал я, — лучше не придумаешь…
Я не торопясь открыл чемоданчик, порылся в нем, вынул пистолет и, не давая себе времени на возможные сомнения и внутренние колебания, принялся всаживать пулю за пулей в мутное пятно, в которое после первого же выстрела превратилась фигура стоящего передо мной человека.
Страшный грохот вбивался в уши, пороховой дым разъедал глаза. Огромный пистолет прыгал у меня в руках.
Нажимая на спусковой крючок, я получал не знакомое мне прежде садистское наслаждение. И, если бы не кончились патроны, я готов был стрелять хоть до скончания века.
Ну вот. Конец… Вот я и стал убийцей… Как, оказывается, это легко… Я услышал слабый стук. Это мой пистолет упал на казенный ковер с жестким ворсом.
Всего несколько месяцев назад я, обмирая от страха, в одном исподнем, босиком, стоял здесь, на этом же ковре, и слушал бредни безумца, наводившего ужас на весь мир в течение тридцати лет.
Пока в наших сердцах живет мечта о сильной руке, Сталин — бессмертен… И вот он лежит у моих ног… Тиран повержен… Дым рассеялся и…
— Ну и канонаду вы тут устроили, — услышал я, — вы совсем оглушили меня!..
Потом раздался резкий сталинский смех. Я вытаращил глаза. Жив?! Он стоял все в той же позе — с протянутой вперед рукой — и хохотал. Потом он опустил руку, разжал кулак, и я увидел на ладони двенадцать пулек…
— Холостыми даже по воронам не стреляют, — с укоризной произнес Сталин. — А тут, как-никак, глава государства. Вождь, так сказать…
Я сделал шаг назад.
— Понимаю. Берия. Его работа…
Сталин наслаждался моим поражением. После паузы он сказал:
— Пистолетик-то спрячьте. Нечего ему здесь валяться — не ровен час, кто-нибудь подберет. Кто-нибудь — кто стрелять умеет, — и он опять засмеялся. Веселый он человек, этот Иосиф Виссарионович!
…Я шел по вечернему городу, ощущая пустоту где-то между сердцем и желудком. Но не от голода, хотя и не ел ничего со вчерашнего дня, а от сосущей меня душевной грусти.
— На том свете хорошо! — услышал я замирающий от восторга голос. — Там весело! Там нашего брата покойника — пропасть! Там оживленно! Там нас куда больше, чем на земле!
Прохожий поравнялся со мной, изучил меня пронзительно-сияющим взглядом и унесся вперед, смешно выбрасывая ноги.
Слава мне вчера сказала, что кто-то распорядился открыть психиатрические лечебницы и выпустить на волю всех умалишенных. И сейчас эти несчастные рыщут по Москве, распугивая редких прохожих…
Я подошел к пустынной набережной Москвы-реки. Долго стоял, глядя в черную воду. Я не знал, что мне делать… Вернее, знал, но не мог решиться!..
…Дома меня встретила Слава. В последние дни она как-то посерела, поблекла…
— Все, — сказал я твердо, — все, хватит! Уезжаем!
…Прошло два дня. И вот мы на вокзале. Всех вещей — одна огромная сумка.
— Что мы будем есть в дороге? — волнуется Слава. — Я забыла взять макароны и тушенку!
— И напрасно… Хотя можно и поголодать пару дней…
Слава с ужасом посмотрела на меня…
Двухместное купе. Проводник, конечно, тот же… с противной рожей… От бериевских молодчиков никуда не деться…
Проводник забирает наши билеты, подозрительно рассматривает паспорта…
