для обезвреживания (уничтожения) опасных фито- и биологических отходов. Их же использовали в концлагерях. Контрольный вопрос:
— Почему в фильмах о войне печи лагерных крематориев, туннельные по конструкции, дымят? И так было на самом деле.
— Их перегружали!
— Верно! Нарушали регламент эксплуатации.
— … Так и жили. Муниципалитет платил, семья Енном собирала, вывозила и уничтожала городские отходы термическим способом. И так, из года в год. И все были довольны. Чистый город, это же здорово, согласитесь!
— … И всё было бы и дальше хорошо и спокойно, — продолжаю я свой исторический экскурс, — Только, повадились к ним в долину местные языческие жрецы, которые молились неким языческим идолам и вместе с иерусалимскими отбросами в жертву тем идолам сжигали в этих печах… некоторое количество ханаанских младенцев, производя при этом воздевания рук к небу и произнося какие-то невнятные бормотания. И ведь не откажешь… проклянут и еще каких-нибудь пакостей наделают…
— … Всё это о-очень не понравилось главному еврейскому пророку Моисею, который только что вывел к Мёртвому морю своё неспокойное племя после 40-летних скитаний по пустыне и, как раз, разбирался, что и как устроено на земле, обещанной им его Богом — Шем ха-Мефорашем.
— … И Моисей, от лица этого своего Бога, анафемствовал язычников по грехам их! И язычники анафемствовались — в основном, разбежались. И Ханаанское Царство пало.
— … А первый в мире мусоросжигательный завод, коротко, МСЗ, прекратил свое существование. «Геена Огненая» стала символом. А, туннельные печи со временем развалились, но места установки их фундаментов можно угадать в долине до сих пор. А Иерусалим перестал быть чистым городом.
— … Таким образом, с мусоросжиганием человечество живёт более десяти тысяч лет и знает о нем все, и плюсы и минусы, тогда как с другими способами избавления от мусора, предлагаемыми сегодня «зелеными» как панацею, ничего не ясно. Всё же определяется в бою! Вот, пройдет, десять тысяч лет, и скажем про эти способы…
СЮЖЕТ 30/1
Декабрь
Они отбывают точно в десять и по дороге большей частью молчат. Сэнсей сидит на обычном своем месте (самом безопасном, справа сзади) и вообще не произносит ни слова — только в самом начале, усаживаясь, тихонько здоровается с Тенгизом.
Новость насчет Интеллигента его просто раздавила. Никогда прежде не видел его Роберт таким тихим и покорным. С самого раннего утра, с момента, когда звонит какой-то доброхот от Аятоллы и преподносит подарочек — он ничего не хочет, на все согласен и только кивает, как носом клюёт, причем каждый раз — с некоторым запозданием, словно до него не сразу доходит.
Тенгиз, оказывается, о вчерашнем знает все и даже, видимо, больше. По своим каналам. О деталях — умалчивает и вообще, увидевши Сэнсея, делается молчалив. Он управляет машиной с необычной для себя осторожностью, никаких разговоров не заводит и только иногда сквозь зубы отпускает очередную порцию (вполголоса) «блинов» пополам с энергичными инвективами в адрес «долбаных наледей, выледей и проледей».
А Роберту уж совсем не до разговоров. Он думает о «странных превратностях бытия», о несчастном Интеллигенте-Профессоре, о бедолаге Ядозубе, но более всего — о предложении Вадима, безусловно интересном. Но, вот что скажет Сэнсей?
Прибывают на место ровно в двенадцать. Тенгиза оставляют в машине. У дверей палаты Сэнсей останавливает Роберта и говорит ему тихо:
— Подождите здесь. Только не исчезайте, пожалуйста. Может быть, я вас позову. И я не хочу, чтобы мне мешали.
Это хоспис для богатых. Для очень богатых. А может быть на самом деле и не хоспис даже. В хосписах доживают безнадежные. А здесь — дворец надежды. Дом Самой Последней Надежды… Роберт старается не прислушиваться к невнятному голосу Сэнсея из-за дверей палаты (голос этот вдруг выкристаллизовывается из тишины — то ли Сэнсей дверь закрывает недостаточно плотно, то ли звукоизоляция здесь, как в доходном доме)…
И вдруг…
СЮЖЕТ 30/2
… за спиной, за дверью, голос Сэнсея становится вполне различим, и, совершенно того не желая, Роберт слышит:
— … Ничего не изменится, пока мы не научимся что-то делать с этой волосатой, мрачной… наглой, ленивой обезьяной… Голос снова делается невнятным (словно бы Сэнсей расхаживает туда-сюда по палате и сейчас поворачивается спиной к двери). И вот ведь что поразительно: все довольны! Это как неграмотность, представь это себе на минутку. Тысячелетиями неграмотные люди — норма. Надо что-то предпринимать. Немедленно и решительно…
Но Роберт не предпринимает ничего. Он слушает. Подслушивать дурно. Но ведь он не подслушивает. Он — слушает!
— … И это совсем не то, что читать поганую цепь времен. Цепь пороков и нравственной убогости. Ненавистный труд в поте лица своего и поганенькая жизнь в обход ненавистных законов… Пока не потребуется почему-то этот порядок переменить.
Тут, Сэнсей, видимо, и сам замечает, что дверь плохо прикрыта — голос его приближается, и дверь захлопывается. Со щелчком. Но без скрипа. Роберт переводит дух.
«Может он тренируется в произнесении какой-нибудь там нобелевской лекции перед зеркалом в пустой прихожей. Или, может быть, она сегодня в себе? Бывает же она в себе. Хоть и редко очень. И с каждым месяцем, все реже…»
Новое там, у Сэнсея, есть. Пополам со старым. Это сильно у него получается, с отчаянием и страданием. Что-то загадочное и даже сакральное, может быть, должно произойти с этим миром, чтобы Человек Воспитанный стал этому миру нужен. Но, вот, беда: не знаем мы, что надобно нашему бедному сволочному миру и что с ним еще должно произойти, чтобы он захотел, наконец, Человека Воспитанного. Да только мы ведь вообще массы вещей не знаем. Причем гораздо более элементарных. Например, что Вальтер Скотт писал свои самые знаменитые романы под псевдонимом, а точнее говоря, вообще анонимно? Что кровавый Пол Пот — изначально мягкий, интеллигентный, скромный человек, любящий и даже нежный отец, и звали его в молодости Салот Сар? Какие, например, последние, предсмертные слова Василия Львовича Пушкина? «Как скучны статьи Катенина!» — говорит он напоследок. (Вот как надо любить литературу!)
СЮЖЕТ 30/3
Роберт пытается вспомнить еще что-нибудь — неожиданное, из недавнего чтения, — и даже вспоминает… но тут в коридоре начинаются перемещения и он отвлекается на суконную реальность. По ковровой дорожке не спеша, но уверенно, приближается довольно странная пара. Кресло-каталка, толкает её невысокий, но явно очень крепкий, широкоплечий человек в черном спортивном костюме с неразборчивой красной эмблемой на сердце, а в кресле восседает нечто совсем уж
