Архипов вытаращил глаза. Такого он никак не ожидал. Цыбарь на моём месте от радости с ума сошёл бы, подумал он со скабрезной ажитацией и тут же покраснел от неуместности этой мысли. Цыбарь — бывший однокурсник — числил среди своих кумиров Стью Мида и Брайена Бабински и рисовал обнажённых юниц, которых называл гебочками, утверждая, что этот термин гораздо правильнее, чем набоковские «нимфетки». С ним не спорили — и вообще старались не иметь никаких дел, — но признавали, что он просто мастер карнации. Самая целомудренная из его работ карандашного цикла «Hebbies of Specterburg», показывающего гебочек, беспечно играющих с механическими зверюшками на неправдоподобно солнечных улицах опустелого, руинирующего, поросшего буйно цветущей зеленью Питера, в прошлом году вошла в очередную компиляцию премии «Spectrum».
— Вы сразу показались мне человеком, которому я могу открыться, и препоручить судьбу Киры мне больше просто некому... — Тимофей Гермогенович не смог далее сдерживать слёзы и они потекли по его морщинистым щекам. — Я, разумеется, понимаю, что требую невозможного, что я совершенно не вправе взваливать ни на вас, на кого-либо ещё эту тяжелейшую ношу, но подумайте только, что будет с Кирой, если её тайна раскроется!..
Архипов против своей воли необычайно живо вообразил Киру, привязанную к операционному столу и с бессловесным ужасом наблюдающую, как руки в резиновых перчатках вынимают из стерилизационной коробки и с лязгом раскладывают на лотке разнообразные инструменты: диссектор, нож-распатор, стернотом, ангиотрибы, костные кусачки, корнцанги и другие штуковины со зловещими названиями, скользким хитиновым блеском хирургической стали напоминающие лапки и жвала гигантских насекомых.
— А вы умеете убеждать, — нехотя сказал он, содрогнувшись. — Но я сам здесь временно, я занимаю квартиру друга, который сейчас в Японии, и понятия не имею, сколько ещё он там пробудет, так что в случае чего Кира пусть и сюда напишет, и в Москву — адрес я дам...
Старику — хотя какой он старик, ему и шестидесяти нет — чертовски повезло, что в прошлом году я свалил от родителей, тускло подумал Архипов. Интересно, что̀ я сказал бы им, однажды приведя домой немую десятилетнюю девочку?.. А главное, что̀ они сказали бы мне?..
— Спасибо, — устало прошептал Тимофей Гермогенович. — Кира гораздо менее прихотлива, чем кошка или собака, её не надо ни кормить, ни выгуливать, она будет требовать от вас лишь немногим больше внимания, чем самая обыкновенная интерьерная кукла...
Он потерял сознание.
— Кира! — завопил Архипов. — Где здесь телефон?!
Прибежала Кира, поманила Архипова в прихожую. Он вызвал неотложку и вернулся проверить, не пришёл ли больной в себя.
Кира сидела на стуле и заботливо приглаживала Тимофею Гермогеновичу влажные растрёпанные волосы. Она с вопросительной тревогой посмотрела на Архипова.
— Не бойся, всё будет нормально, твой папа поправится, — пообещал он. Немного помедлил, затем всё-таки осмелился: — Слушай... А это правда, что ты это... ну... не совсем такая, как все?..
Кира охотно протянула ему левую руку. Не сразу догадавшись, что от него требуется, Архипов тремя пальцами, с опаской, словно к ядовитой змее, прикоснулся к прохладному запястью, недоверчиво ощутив, что бледная плоть оказалась не твёрдой и скользкой, как фарфор, а по-человечески мягкой и шелковистой.
Он взялся покрепче. Пульс не прощупывался. Едва заметные голубые жилки, как и редкие родинки, были нарисованы тончайшей кистью. На белоснежной поверхности не росло ни единой пушинки. Сгорбившись и сощурившись, Архипов так внимательно рассмотрел длиннопалую ладошку, словно был хиромантом или дерматоглифистом.
— Немыслимо! — прошептал он. Кира отдёрнулась — выдох щекотнул её изумительно гладкую, лишённую папиллярных линий кожу.
Тимофей Гермогенович застонал и зашевелился.
— Лежите, лежите!.. — успокаивающе сказал Архипов. — Врачи уже едут!
— Мне бы хотелось объяснить... — едва слышно начал старик.
— Вам нельзя разговаривать! — Архипов попытался прервать его.
— ...Почему, собственно, я отважился приехать сюда, — упрямо докончил тот. — У вас нет детей, поэтому вы и не представляете себе, какое это колоссальное счастье — иметь возможность пойти с любимой дочерью в кино, на пляж или по магазинам... В своём городе я этого себе позволить не мог, поэтому подкопил денег... копить пришлось долго, учителям платят гроши... и привёз Киру сюда, к морю... Вы любите море?..
— Терпеть не могу, — признался Архипов. — По-моему, оно похоже на толпу — такое же большое, глупое и шумное...
— А Кире оно понравилось... Правда, Кира?..
Кира кивнула, обеспокоенно глядя на Тимофея Гермогеновича.
— Да угомонитесь вы уже!.. — вспылил Архипов. — Поберегите остатки здоровья — хотя бы ради Киры!..
Это подействовало, Тимофей Гермогенович присмирел.
Минут через пять прибыла бригада скорой помощи.
— Инсульт, — проворно определила немолодая врачиха. — Будем госпитализировать...
Архипов помог фельдшерам уложить Сефериадиса на носилки и вышел следом. Кира увязалась за ним.
— Вы ему кто будете? — поинтересовалась врачиха.
— Я сын, — нашёлся Архипов, — младший... А это внучка — от старшего.
— Племянница твоя, значит?.. Как звать-то тебя, милая? — обратилась врачиха к Кире.
Архипов ответил, скосив на Киру глаза и скорчив врачихе свирепую рожу.
— Понятно... Сурдомутизм или как?
— Или как, — наугад ответил Архипов, разбирающийся в медицине непозволительно слабо для отпрыска стоматолога и акушерки.
— Это ещё повезло, — вздохнула врачиха, залезая в машину. — Вот у моей двоюродной сестры внук, три годика в мае исполнилось, вообще слепоглухонемой, представляешь?..
— Сочувствую, — сказал Архипов захлопнутой двери.
«Скорая» уехала.
Архипов нерешительно, словно дикого зверька — вдруг укусит или испугается и убежит? — потрепал смятенную Киру по голове. Кира обернулась, посмотрела снизу вверх огромными, отчаянно тоскующими глазами.
— Ничего, — смущённо пробормотал Архипов, — всё образуется...
Чтобы подбодрить Киру, он хотел было предложить ей сходить в кафешку и умять по мороженому, но вовремя опомнился.
— Ты, кажется, хотела, чтобы я тебя нарисовал? — нарочито бодро спросил он. Кира печально кивнула. — Ну так пошли... племяшка!..
Кира оказалась великолепной натурщицей: сидела с похвальной смирностью — кажется, даже не моргнула ни разу, одобрительно подумал Архипов, — и не донимала художника ни идиотскими вопросами о его личной жизни, ни дилетантскими размышлениями об искусстве. Он рисовал несколько часов кряду, сделав лишь один стремительный перерыв — на посещение туалета, — и вымотался так, словно не пастелью по ватману шоркал, а кирпичи на пятый этаж таскал. Зато, кажется, я прыгнул выше головы, удовлетворённо подумал он, сканируя рисунок себе на память.
— Держи, Кириэль, — он протянул лист, на котором юная чернокудрая эльфийка всматривалась в будущее и отчётливо видела как пышное ликование победы, так и мучительную тоску расставания. Кира обомлела, затем подняла на Архипова сияющий взгляд и сделала жест со вполне очевидным значением.
— Пожалуйста, — сказал Архипов. — Ты пока здесь побудь, а я пойду в больницу звякну — спрошу, когда можно будет навестить твоего папу.
Он взял мобильник и вышел из комнаты.
...Пальцы, набиравшие номер, дрожали вовсе не от усталости, а от волнения и бесконечно дурного предчувствия...
Тимофей Гермогенович скончался два часа назад от субарахноидального кровоизлияния.
Архипова бросило в жар — мгновенно отхлынувший, но успевший выжечь все мысли и чувства. Гулкий ледяной вакуум, образовавшийся на месте Архипова, выключил телефон, не спеша вошёл в гостиную и присел на корточки напротив Киры.
— Даже не знаю, как тебе и сказать... — пробормотал вакуум, стараясь не глядеть на неё. — В общем, твоего отца больше нет.
Кира сорвалась со стула, прижалась к Архипову, обняв его за шею, и страшно, беззвучно разревелась. «А с другой стороны, — сердито рассудил он, похлопывая Киру по содрогающейся спине, — лучше сейчас, чем лет через десять, когда я бы уже успел забыть про своё дурацкое обещание и обзавестись женой и детьми!.. Это только в американском кино приличная семья может спокойно держать дома хоть инопланетянина, хоть снежного человека, а вот в российской действительности — вряд ли!..»
— Вот такие дела, племяшка, — выдохнул Архипов, изо всех сил цепляясь за спасительную для рассудка мысль, что Кира и вправду его осиротевшая родственница. — Такие дела...
...Кира, обессиленная долгими рыданиями, спала на диване, свернувшись калачиком так, как умеют только несчастные дети и счастливые кошки, а Архипов стоял у вечереющего окна и прикидывал, во сколько обойдётся погребение Тимофея Гермогеновича по более-менее пристойному разряду. В дверь тихонько, словно догадываясь о спящем ребёнке, постучали. Надеюсь, Кира подтвердит, если будет нужно, что я её дядя, подумал Архипов, открывая.
