— Кто дает жизнь, может и отнять жизнь. — Обезьяна водила своим длинным пальцем по грязной земле. — Но кому принесет пользу это убийство? А погибнут очень многие.
С берега раздался отрывок нежной песни, той песни, какую поют пастухи в полуденные часы ясных, весенних дней. Попугай весело закричал, склонился на бок и опустил голову, когда песня стала громче, и в полосе яркого лунного света явился молодой пастух, идеал мечтательных дев и матерей, ожидающих рождения ребенка, — Кришна многолюбивый. Он остановился, чтобы закрутить свои длинные, мокрые волосы, и попугай сел к нему на плечо.
— Веселье и песни, песни и веселье, — проворчал Бхайрон. — Из за этого ты, брат, и на совет опоздал.
— Ну, так что же? — сказал Кришна, смеясь и отбрасывая назад голову. — Вы мало можете сделать без меня и без Кармы.
Он погладил попугая и снова засмеялся.
— Что вы тут собрались, о чем разговариваете? Я слышал, как мать Гунга ревела в темноте и поспешил придти из одной хижины, где мне было тепло лежать. Что вы сделали с Кармой, отчего он такой мокрый и молчаливый? И что здесь делает мать Гунга? Неужели на небе стало так тесно, что вам приходится топтаться в грязи, точно скотам? Карма, что они тут делают?
— Гунга требовала отмщения строителям моста, и Кали с нею вместе. Теперь она просит Ганумена залить водой мост, чтобы ее могущество возросло, — прокричал попугай. — Я ждал здесь, зная, что ты придешь, о мой господин!
— И небожители ничего не возражали? Неужели мать Гунга и мать Печали переспорили их? Неужели никто не заступился за моих людей?
— Нет, — сказал Ганеш, смущенно переминаясь с ноги на ногу, — я сказал, что все это прах, и нам нет надобности топтать его.
— Я был очень доволен, что они работают, очень доволен, — сказал Ганумен.
— Какое мне дело до гнева Гунги? — проговорил олень.
— Я Бхайрон, бог простого народа, и мой жезл есть Котваль всего Каши. Я говорил за простой народ.
— Ты? — глаза молодого бога засверкали.
— Разве не чаще всех других богов поминают они меня нынче? — возразил Бхайрон, не смущаясь. — В защиту простого народа я сказал… очень много умных вещей, которые я теперь забыл… но этот жезл…
Кришна с досадой отвернулся, увидел Муггера у своих ног и, став на колени, обвил одной рукой холодную шею.
— Мать, — кротко сказал он, — иди назад в свои воды. Это не твое дело. Как может твоя честь пострадать от этого живого праха? Ты из года в год оплодотворяешь их поля и твои воды придают им силу. В конце концов, все они приходят к тебе. К чему же убивать их теперь же? Будь милостива, мать, потерпи еще недолго.
— Если недолго… — начало неповоротливое животное.
— Да разве же они боги? — со смехом отвечал Кришна, устремив глаза на мутные глаза Реки. — Будь уверена, что недолго. Небожители слышали тебя и окажут справедливость. Иди теперь, спать, назад к своей реке. Люди и стада стоят в воде. Берега обваливаются, деревни погибают из-за тебя.
— Но мост, мост стоит! — Муггер, ворча, скрылся в кустах, когда Кришна встал.
— Все кончено, — злобно заметила тигрица. — От небожителей нечего больше ждать справедливости. Вы потешались, вы насмеялись над Гунгой, которая просила себе всего несколько сот жизней.
— Жизней моих людей, людей, что ютятся под тростниковыми крышами той деревни, молодых девушек и молодых парней, что в ночной тиши поют песни, ребенка, который должен родиться завтра, того, что родился сегодня, — сказал Кришна. — И если бы ее желание было исполнено, какая в том польза? Завтра же они снова примутся за работу. Если вы даже разрушите весь мост с одного конца до другого, они выстроят новый. Послушайте меня! Бхайрон вечно пьян. Ганумен насмехается над своими поклонниками, задавая им все новые загадки.
— Какое, новые! все те же старые, — засмеялась обезьяна.
— Шива слушает болтовню ученых и бредни монахов; Ганеш ни о ком не думает, кроме своих жирных торговцев. А я, я живу с моим народом, я не требую у него даров, а он ежечасно подносит мне их.
— И ты очень нежно относишься к этому своему народу, — заметила тигрица.
— Да ведь они мои. Когда старуха ворочается на постели, она видит во сне меня, девушки ищут меня глазами, прислушиваются к моим шагам, когда идут к реке со своими сосудами. Я хожу около молодых людей, когда они в сумерках ждут за воротами, и нашептываю слова одобрения белобородым старикам. Вы знаете, небожители, что из всех нас я один постоянно хожу по земле и не хочу находить удовольствия на наших небесах, пока хоть одна зеленая былинка вырастает из земли, пока хоть одна парочка шепчется в сумерках под сенью рощи. Вы мудры, но вы живете слишком далеко, вы уже забыли, откуда произошли. А я не забыл. Вы говорите, что огненные кареты питают ваши храмы? Что огненные кареты привозят сотни пилигримов туда, куда в прежнее время приходили лишь десятки? Это правда. Это правда на сегодня.
— А завтра они умрут, брат, — сказал Ганеш.
— Молчи! — закричал бык, видя, что Ганумен снова выдвигается вперед. — А завтра, возлюбленный, что же будет завтра?
— Вот что. Новые слова прокрадываются в речи простого народа, слова, которые ни боги, ни люди не могут задержать, — дурные, бездельные слова (неизвестно, кто первый пустил их в ход): будто они устали поклоняться вам, небожители.
Все боги тихонько рассмеялись.
— Ну, а дальше что, возлюбленный? — спросили они.
— Чтобы скрыть эту усталость, они, мои люди, станут сначала приносить тебе, Шива, и тебе, Ганеш, более щедрые жертвы, будут громче славословить вас. Но слова расходятся все дальше, и скоро они станут меньше давать вашим жирным браминам. После этого они забудут ваши жертвенники, но это будет делаться постепенно, так что никто не скажет, когда именно началось это забвение.
— Я так и знала, я так и знала! Я то же самое говорила, но они не хотели меня слушать, — сказала тигрица. — Мы должны были убивать, мы должны были убивать.
— Теперь уже поздно. Вы должны были убивать с самого начала, когда люди, пришедшие из-за моря, еще ничему не учили мой народ! Теперь мой народ видит, что они делают, и это заставляет его думать. Он думает не о небожителях. Он думает об огненных каретах и о других вещах, которые сделали строители мостов, и когда ваши жрецы протягивают руку и просят милостыни, он дает неохотно и мало. Этим начинается у одного, у двух, у пяти, или у десяти, а я, живя среди своего народа, знаю, что делается в сердцах людей.
— А в конце концов, утеха богов? Что будет в конце? — спросил Ганеш.
— В конце будет то, что было в начале, о, ленивый сын Шивы! Пламя угаснет на жертвенниках и слова молитвы на устах, и вы снова сделаетесь мелкими божками, божествами джунглей, имена которых крысоловы и собаколовы шепчут, охотясь в кустах и в ямах, бедными богами, богами дерева, богами деревенской межи, как вы были вначале. Таков будет твой конец, Ганеш, и твой, Бхайрон, от простонародья.
— Это еще очень не скоро будет, — проворчал Бхайрон. — Значит, это неправда.
— Многие женщины целовали Кришну. Они рассказали ему все это, чтобы развеселить собственные сердца, когда на головах их появились седые волоса, а он передает нам эти сказки, — пробормотал бык.
— Их боги пришли и мы подменили их; мы можем переделать всех их богов, — сказал Ганумен.
— Их богов! Дело вовсе не в их богах. Дело в народе. Народ двигается, а вовсе не боги мостостроителей.
— Пусть будет так. Я заставил одного человека поклоняться огненной карете, когда она стояла и пускала дым. Он и не подозревал, что поклоняется мне, — сказал Ганумен, обезьяна.
— Они только немножко переменят имена своих богов, вот и все. Я буду по прежнему руководить мостостроителей; Шиве будут поклоняться в школах все те, кто сомневается и презирает своих ближних; Ганешу будут принадлежать его магаюнсы, а Бхайрону погонщики ослов, пилигримы и продавцы игрушек. Возлюбленный, они только переменят имена… а это мы видали тысячу раз.
— Конечно, они только переменят имена, — повторил и Ганеш, — но видно было, что боги не спокойны.
— Они переменять не одни только имена. Только меня одного они не могут убить, пока девушка и мужчина ищут встречи, пока весна следует за зимними дождями. Небожители, я не напрасно ходил по земле. Мои люди теперь еще не знают, что они знают; но я, живущий среди них, я читаю в их сердцах. Великие владыки, начало конца настало. Огненные кареты кричат имена новых богов, и это вовсе не старые боги под иными именами. Пейте и ешьте, как можно больше! Наслаждайтесь дымом жертвенников, пока они не остыли! Берите приношения, слушайте музыку барабанов и кимвалов, небожители, пока вам еще приносят цветы и песнопения. По тому, как люди считают время, конец еще не близок, но по тому, как рассуждаем мы, всеведающие, он придет сегодня. Я сказал.
