Люся, смущаясь, кланялась в ответ. Ей было жарко в кримпленовом брючном костюме, новые туфли натирали. На столе угощение – все жирное, жареное, обильно сдобренное майонезом. Друзья жениха наперебой звали танцевать, а ей вспоминался пошлый анекдот: «Выходишь ты на пляж, а там станки, станки…» Ей было до странности горько смотреть на Раечку. Короткое и узкое, по моде сшитое платье обтягивало ее фигурку так, что заметен был округлившийся живот. И внезапно Люся впервые в жизни ощутила некое томление. Ей вспомнился рассказ, прочитанный недавно. Там было про кухарку, которая каждую весну начинала тосковать, садилась у окна и вздыхала: «Родонуть бы мне!» Вскоре она уже ходила с животом, к зиме опрастывалась, отправляла ребенка в деревню, а в апреле начиналось снова: «Родонуть бы мне!» Бунина, кажется, рассказ.
Так она смеялась про себя – над собой же, над своим томлением, от которого ныли суставы и сладко кружилась голова. Томление можно было забыть, отвлечься на выматывающие репетиции, на ежедневные занятия, заглушить звучными французскими словами, звучащими, как приказы – но у Люси была такая же неуемная, как у Раечки-массажистки, мама. Близнецы Козыревы, к несчастью, как-то быстро выросли, исправно служат в армии, пишут Александре Гавриловне письма. Звали даже на присягу: «Вы нам как родная, вы нам как мать, как бабушка!» Родная-то мать, когда им было по десять лет, выскочила-таки замуж за летчика, нарожала новых детишек. До воспитания уже готовеньких мальчишек у нее руки так и не дошли. Теперь они служили на границе, а мать тиранила Люсю:
– Охо-хо, жизнь моя! Ты замуж не выходишь – это твое дело, но я-то как же? Неужели не придется и внучат посмотреть!
Кричала, если Люся, на ее взгляд, слишком задерживалась после спектакля:
– Где ты шляешься? Уж не в подоле ли собралась принести? Родишь без мужа, я нянькаться не буду!
Вот и пойми ее.
Уже отчетливо было ясно, что Люся не станет звездой первой величины, мировой балетной феей, как Лепешинская или Уланова, не угонится за Плисецкой. Вот странно – первые партии она танцевала, критики ее хвалили, но своего зрителя у нее словно не было, большой народной любовью она не пользовалось, где же тут загвоздка-то?
И дожила бы она свой век с холодным сердцем да близорукой душой, когда б ее не включили в состав труппы для гастролей в Иране. Ковалеву вообще охотно брали в зарубежные поездки. Непривередливая, стойкая, конфликтов не любит, скандалов не затевает. Вот в Англию она не поехала, и чем дело кончилось? Репетитор труппы Трубникова очень просила Люсю:
– Людмила, будьте добренька, уступите свое место Дашеньке.
– Пожалуйста, – пожала плечами Люся. Ей было все равно – ехать, не ехать. К тому же не хотелось противоречить репетитору – та покровительствовала своим ученицам, продвигала только их, а Люся в их число не входила. Но Трубникова не удовольствовалась кратким ответом Ковалевой, пустилась в объяснения:
– Вы же видите, тут ей совершенно негде развернуться. Для дарования такого масштаба танцевать попеременно «Лебединое» и «Жизель» – это просто гибель. Из года в год одно и то же. Ведь ей почти тридцать. Мы-то с вами, Людмилочка, знаем, как это важно – вовремя поддержать талант.
– Да, да, – мямлила Люся. Разговор принимал неприятный оборот. Выходило, что она, Люся, должна уступить свое место в поездке молодой исполнительнице. Не зажимать, так сказать, юное дарование. Интересно, а о ней кто позаботится? Она тоже – из года в год «Лебединое» и «Жизель», а ведь ей уже скоро почти сорок, возраст для балерины преклонный. Шейный остеохондроз, изуродованные стопы, позвоночник. Что дальше? На секунду Люсе показалось, что жизнь обманула ее, поманила блестками и перьями, ослепила огнями, оглушила волшебной музыкой и… сбросила, искалеченную, в оркестровую яму. Какая подлость, так портить человеку настроение!
– Чего ж вам еще? Я согласилась, – стараясь, чтобы голос не дрогнул, сказала Люся.
А через неделю на репетиции она услышала потрясающую новость. Новость уже знали даже театральные уборщицы, но до Люси всегда все доходило в последнюю очередь.
– Теперь, значит, меня больше не выпустят, – пожаловался Люсе партнер, словно продолжая какой-то ранее начатый разговор.
– Отчего? – для виду удивилась она. – Ты что же, Димочка, нашелопутил где-нибудь?
Димочка с недавних пор был постоянным Люсиным партнером. Он перевелся в Кировский театр из Риги. При блестящих балетных данных в танцах он не блистал, но хорошо держался на сцене и был надежен в поддержках. О его победах на любовном фронте ходили легенды – впрочем, с Люсей он обращался запанибрата, а она не упускала случая над ним подшутить.
– Нет, не то. С тех пор, как Дарья соскочила…
– Что сделала? – не поняла Люся.
– Господи, ты как вчера родилась! Соскочила, ну, осталась за границей, понимаешь?
– Разве так можно?
– Да ты что – не знаешь ничего?
– Н-нет.
– Исчезла прямо из гостиницы. Даже не подумала о том, как она всех нас подводит. Теперь директора – вон, руководителя труппы – в шею. Трубникову уже попросили на выход. И нам достанется. Говорят, холостых, бездетных, бессемейных не будут выпускать. У тебя с семьей как?
– У меня мама.
– Мамы по нынешним временам маловато. Но ты не волнуйся. Тебя-то выпустят, ты благонадежная.
Выпустили их обоих.
В театре закончился ремонт. Он длился полтора года, репертуар был сильно сокращен, спектакли шли во Дворце культуры Горького и Дворце культуры Ленсовета, где работать было сложно – в общем, натерпелись. Но было бы из-за чего терпеть! О да, балет получил четыре новых репетиционных зала, с раздевалками и душевыми. Но в бочке меда оказалась ложка дегтя. Полы в новых залах были без амортизации. На первой же репетиции, сделав свой коронный grand jetи и приземлившись, Люся ощутила весьма болезненный толчок в многострадальном позвоночнике. Скоро в новых залах никто не хотел репетировать. Полы пообещали перестелить. Сцена явно требовала доработки – люки перенесли с привычных мест, поставили неровно, кое-где пол ненадежно прогибался, покрытие «гуляло» под ногами. Режиссеры и дирижеры тоже выражали недовольство ремонтом… Так что поездка пришлась как нельзя более кстати.
К тому же и гастроли ожидались не совсем обычные – не так давно шахиня Ирана навестила город на Неве, посмотрела «Щелкунчика» и пришла в восторг.
– В Иране любят зрелища. У нас есть театр при Тегеранском университете и частные театры, а недавно открыли музыкальный театр имени Рудаки и создали симфонический оркестр, – с гордостью сообщила шахиня. Ее звали Фарах Диба, и она была азербайджанкой из Тебриза, коронованная шахбану[3] Ирана.
– Театр самый современный, а вот труппа еще не набрала силу.
– У нас тут все наоборот, – ехидно заметил кто-то.
Теперь шахиня возжелала показать русский балет у себя дома и для этих целей предоставила свой личный самолет. Он-то и должен был отвезти советскую труппу в Тегеран и обратно.
– Иметь свой самолет! Это потрясающе! – восторженно заметил Димочка, которого все-таки выпустили. Не без Люсиного вмешательства, нужно заметить. – Ковалева, можешь себе представить! Собственный самолет! А я даже на «Запорожец» накопить не могу!
– Наверное, у шаха деньги крепче в кармане держатся, – поддела его Люся.
– Просто у него их больше. А что, Ковалева, ты шахиню видела? Красивая она?
– Размечтался…
Внутри самолет был похож на шкатулку для драгоценностей – розовый бархат и позолота.
– График, товарищи, у нас напряженный – за три дня четыре спектакля, два «Лебединых», две «Жизели». Завтра «Жизель» начинается в три пополудни, заканчивается в пять тридцать, потом небольшой фуршет прямо в помещении театра и в семь часов «Лебединое озеро», – суетился руководитель труппы. – На обеде, возможно, будет присутствовать шах, так что смотрите вы у меня!
Выражение лица у него было самое драматическое. Возможно, шах представлялся ему непременно в парчовом халате, с окладистой черной бородой и ятаганом на поясе. Но Мохаммед Реза Пехлеви, Его Императорское величество Шахиншах Арьямехр был скорее похож не на жестокого владыку из «Тысячи и одной ночи», а на доброго университетского профессора. Шахиня рядом с ним казалась старшеклассницей в скромном коричневом шерстяном платьице. От Валентино…
Виллисы из кордебалета держались стайкой и вовсю пялились на шаха.
– Держите меня, у него ботинки из крокодиловой кожи!
– Откуда ты знаешь? Ты и крокодила-то видела только в передаче «В мире животных»!
– Ой, да поди ты! Вот спроси хоть у Людмилы Николаевны!
Но Люся не была настроена болтать. Она устала. В заграничных турне ее прежде всего утомляла иностранная речь вокруг – катастрофически неспособная к языкам, она усваивала только самый необходимый словарный запас, всегда возила с собой разговорники и старалась свести общение к минимуму. Она и на этот раз надеялась тихонько улизнуть в гостиницу и лечь спать, отдохнуть перед вечерним спектаклем, но оказалось – нельзя. Она – личный гость шаха и шахини. Знакомство прошло удачно, только Димочка проштрафился, поцеловав шахбану руку, чего делать, разумеется, не следовало. Затем Люся церемонно поклонилась царствующей паре, выслушала свою дозу комплиментов. Так, «бьютифул» – это понятно, «вандерфул» – тоже ясно, «экстаси» – почти по-русски. Потом шах спросил что-то, и Люся разобрала – интересуется, как ей понравился театр. Но для ответа ей слов не хватало, оперировать теми же «бьютифул», «вандерфул» и «экстаси» казалось неудобным и, побарахтавшись некоторое время (о, как она «плавала» в свое время у доски, с каким укором смотрела на нее Раечкина мама!), она прибегла к помощи сопровождающего.
