— Твоя мать пережила инсульт, она в реанимации. В очень тяжелом состоянии.
Правая половина лица горела. Похоже, я уснул прямо за столом. Во рту пересохло. Все так же светила отцовская лампа. Который теперь час? Мама…
— Надо же ехать! — прохрипел я, окончательно просыпаясь. Бабушка стояла в дверях, как всегда, облаченная в строгое темное платье:
— Нет, Андрей, ты никуда не поедешь. Ты не в том сейчас состоянии, посмотри на себя — проспись!
— Труп… трупик? Куда ты его дела? — Я поморгал, по очереди закрыл и открыл правый глаз, затем — левый, чтобы убедиться: правым я вижу отчего-то хуже.
— Зачем тебе это… — Она повернулась к двери.
— Бабушка.
— Не было никакого… трупа, Андрей!
— Не было? Конечно, не было! — Я встал со стула, взбешенный. — Мертвого не убьешь! Кто это был?
— Зачем спрашиваешь? Ты же наверняка все понял, — Бабушка взглянула мне прямо в лицо.
— Значит, брат? Младший, старший? Но почему? Он так и родился мертвым?
— Нет, — коротко ответила бабушка.
В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, ровно сорок лет назад, это здание существовало только лишь в виде фундамента. Зофья Вуйцик, моя бабушка, с молодой замужней дочерью жила неподалеку в небольшом доме, который отец снимал для них. Сам он большую часть времени проводил в разъездах, но возвращался часто — узнать, как идет стройка, проведать жену. Мама была беременна, и срок подходил. Пора уже было переезжать в город, поближе к родильному дому, но женщины все оттягивали. Ребенок родился раньше срока в отсутствии отца, родился мертвым, как они потом сказали. Но это было не так. Камень преткновения, petra scandali. Так называли в свое время Христа. Среди ночи, приняв роды у собственной дочери, с помутившимся рассудком Зофья Вуйцик отнесла свой личный камень преткновения к фундаменту строящегося дома и закопала его там.
Шли годы, молчаливая женская тайна разлагала семью. Дом был построен, а вместе с ним и детская комната, предназначенная для будущего ребенка. Для Анны же это была комната ее первенца. Спустя восемь лет на свет появился я, и еще через какое-то время зерно зла, посеянное в основании фамильного гнезда, дало свои первые всходы. Шум в подвале, случайное прикосновение в темноте. Отец велел разбрасывать крысиный яд, женщины своими догадками не делились. Одна заточила меня здесь, другая позволила. Меня любили какой-то двойной любовью. Я пытался походить на отца, но воспитывала меня бабушка, а мама всегда была готова приласкать. В восемьдесят втором умер отец. Что он знал, о чем догадывался — неизвестно.
Не помню точно, как закончился наш с бабушкой разговор. В какой-то момент она замолчала, а я просто не смог ничего сказать, пошел мимо нее к выходу. Бабушка что-то говорила вслед, предостерегала, я уже не слушал, хватило. До заката я был в городе, провел ночь в больнице. Спрашивал, ждал. В пять утра ко мне подошел дежурный врач, и я двинулся прочь. В пять утра мамино сердце остановилось.
Здесь для меня история заканчивается. Остальное — просто вынужденная приписка.
После полудня я вернулся в дом на болоте. Я туго соображал и с трудом держался на ногах. Меня ни о чем не спрашивали; наверное, все было ясно по выражению лица. С собой я нес белую канистру, именно из-за нее мне пришлось задержаться в городе. Я знал, что бензин не поможет, огню с этим делом не справиться. Поэтому все утро я провел в телефонной будке, обзванивая знакомых технарей, вытаскивая их из теплых постелей или отрывая от завтрака. И теперь был готов поставить точку. Канистру я оставил на крыльце, взял в сарае лопату и рукавицы, зашел в дом, поднялся наверх за фонарем, спустился. Марина, бубня что-то себе под нос, суетилась, путалась под ногами, бабушка только провожала меня взглядом. Я обзавелся мешком на кухне и во всеоружии направился в подвал. Что здесь произошло этой ночью? Что было сном, а что — явью? Место, где обнаружилась лужица, я помнил хорошо. От вчерашней грязи не осталось и следа. Отложив лопату и мешок, я опустился на колени и ощупал землю. Оглядел с фонариком кирпичную стену… Мне не могло все это привидеться, ну уж нет! Я приладил фонарь так, чтобы освещался нужный участок, встал, надел рукавицы, поднял лопату, осторожно начал копать. Углубившись в почву где-то на полметра, я то и дело останавливался, светил в яму фонарем. И я нашел. Ветхая грубая тряпица. Я склонился над находкой, потянул за лоскуток, ладонью в рукавице стал разгребать землю. Когда понял очертания завернутого в материю предмета, вновь взялся за лопату. Я не разглядывал его. Главное, извлечь, положить в мешок. По небритым щекам сбегали слезы, капали с носа и подбородка.
Выходя из тьмы, сжимая в руке мешок, я ни на кого не смотрел. Лопата и угасающий фонарик остались в подвале.
На дворе было так светло! Свежий воздух захлестывал легкие, а меня душило рыдание. Прихватив на крыльце канистру, я обошел дом, так чтобы меня не было видно из окон. Уселся в траву, короткую, кошенную мной же пару дней назад. Скинул рукавицы, достал сигарету и закурил. Похоронить такое уже нельзя. Это же упырь. Невинно убиенный, но… Сигарета размякла в мокрых пальцах, и я выбросил ее, не выкурив трети. Встал на колени и развернул мешок. Ом лежал, свернувшись в комок. Почти черное то ли от времени, то ли от земли тельце. Затылок мне припекало солнце; показалось, будто младенец поежился в непривычном ему свете. Не стоило больше ждать. Я отвинтил крышку у канистры и, прикрыв воротником нос, опрокинул горлышко сосуда. Прозрачная желтоватая жидкость блеснула на солнце, коснулась мертвой потемневшей плоти, и что-то зашипело, поднялся едкий пар. Я старался задерживать дыхание, жмурился, отворачивался. Я надеялся, что шипение вызвано лишь химической реакцией. Сквозь густые испарения трудно было различить, что кислота делает с телом. И думаю, мне показалось, что в какой-то миг я разглядел вдруг лицо, это маленькое круглое лицо, со всеми морщинами, болезненной гримасой и глазами… Глаза были открыты, да, открыты, но пусты. Только чернота между век.
Надеюсь, я убил его. Я верю в это. Кислота сделала свое дело, от тела, да и от всех этих тряпок, от мешка — ничего не осталось. Не знаю, будет ли еще расти трава на этом месте. Не знаю, сделал ли я все правильно. В дом я зашел только за вещами, не забыв тетрадь на письменном столе. Напоследок заглянул в свою прежнюю комнату, ту, что под скатом крыши. Кроватка, игрушки, стул. Мама, чья во всем этом вина?
Я ушел, направляясь в сторону станции, и вернулся в эти места только четырнадцать лет спустя, чтобы по завещанию вступить в права собственности. Бабушка умерла в возрасте девяноста восьми лет, совершенно выжив под конец из ума. Я так ни разу и не зашел в дом. Библиотеку вывезли без меня, я же приезжал только за Мариной. Она живет теперь недалеко в квартире, которую я ей снимаю, получает пенсию по инвалидности, смотрит телевизор. Радуется, когда я приезжаю. А дом через полгода снесли, раньше не вышло. Я потом приезжал, ходил вокруг развалин, присматривался. Все не мог понять, вправду ли посреди деревянных обломков выпирает кусок кирпичной стены… Хотел привезти священника из городского костела, чтобы освятить землю, но так и не собрался. Сейчас мне сорок семь, во второй раз я не женился. Полностью ослеп на правый глаз. Работаю в издательском деле, заметил, что многие меня побаиваются.
Стопка отпечатанных на машинке листов, словно заряженный пистолет, пролежала все эти годы в шкафу в моем кабинете. Страницы перепутаны, среди них попадаются исписанные тетрадные листочки. Перенести на бумагу эту историю я попытался почти сразу, как вернулся в городскую квартиру, но безрезультатно. Теперь я достаю эту кипу бумаги, этот заряженный пистолет из прошлого, начинаю раскладывать вокруг монитора и клавиатуры. Зачем? Может быть, я хочу застрелиться. Расскажу ли я, что увидел сквозь черную дырку в стене в подвале? Нет, не расскажу. Картины, ужасные картины являются мне очень часто в кошмарах и наяву. Иногда мне кажется, я продолжаю видеть все это. Правым глазом. Возможно, я и хотел бы описать весь несказанный противоестественный неземной ужас, существующий в других мирах, одновременно далеких и близких. Но я не могу, это невозможно, неописуемо.
Просто я знаю, откуда это приходит к нам.
Формально в графе «составитель» антологии «Самая Страшная Книга» указана лишь одна фамилия. Но на самом деле одному человеку подобного масштаба проект осуществить было бы не по силам. Слова благодарности мы адресуем всем, кто помогал нам в нашем пусть и «черном», страшном, но благом (для всех любителей ужасов и мистики!) деле.
Низкий поклон писателям и фэнам, стоявшим у самого истока этого проекта: Александру Подольскому, Борису Левандовскому, Антону Вильгоцкому, Александру Нюхтину, Андрею Сенникову, Павлу Черепюку и другим участникам форумов allhorros.com, что с самого начала поддержали идею создания «Самой Страшной Книги», обсуждали ее и прорабатывали все детали на подготовительном этапе.
