Игорь присел на металлический табурет рядом с кроватью.
— Что ты чувствуешь? — спросил Игорь
— Пустоту. Боль. Ненависть.
— Ты должна принять это, Алена. Я знаю, это тяжело, но рано или поздно тебе придется пойти внутрь себя и принять.
— Что принять?
— То, от чего ты бежишь.
— Откуда тебе знать, от чего я бегу?
— А я и не знаю. У каждого свой путь, у каждого свой бег. Я не могу проникнуть внутрь тебя и познать твою боль. Но у меня есть своя.
— Так от чего бежишь ты?
— От зла. Я не умею принимать его. Я боюсь зла. Боюсь, что не справлюсь, что оно поглотит меня. И тогда — какой я священник?
— Мне не от чего бежать. Чтобы от чего-то бежать, нужно чего-то бояться, чего-то хотеть, на что-то надеяться. А на что надеяться мне? В мире для меня больше нет ни света, ни надежды, осталась только тьма.
— Если есть тьма, должен быть и свет. Если есть ненависть — есть и любовь.
— Ванька был моим светом…
— Свет внутри тебя, Алена. Сейчас он глубоко внутри, и ты его не видишь. Наберись смелости заглянуть туда! Для этого тебе придется пройти долгий путь, но, если ты будешь верить — ты придешь.
— Да откуда ты знаешь, что там внутри? Там тьма, пустота, там пустыня, выжженная огнем. Ничего больше не осталось — ни любви, ни жалости.
— Не заливай это чувство гневом.
— А чем еще? Чем? У меня больше не осталось желаний кроме одного — отомстить!
— Знаешь, что отличает нас от зверей? Право выбора. Мы можем выбирать.
— Да ничего мы не можем! — сорвалась Алена. — За нас уже все выбрали! Где, где здесь выбор? Я не могу выбрать пойти мне сегодня вечером в кафе или спрятаться в грязном бункере, боясь быть съеденной заживо! Я не могу выбирать отдыхать мне или работать, потому что, если я не буду доставлять посылки мы с братом умрем с голоду! А теперь я не могу даже выбирать заботиться о брате или нет, потому то его больше нет, понимаешь? Его нет!
В комнате повисла тишина.
— Я не могу выбирать между любовью и ненавистью, потому что кроме ненависти этот мир не оставил мне ничего другого.
— Это твоя темная ночь души.
— Что?
— Это время, когда душа человека пребывает на дне. Когда чаша страданий переполнена и утягивает вниз. Это хорошее время.
— Что же в нем хорошего?
— В том, что дальше дна двигаться некуда. И теперь только ты делаешь выбор — остаться на дне или оттолкнуться и всплывать на поверхность.
— А если не видишь смысла всплывать? — просила Алена. Игорь загадочно улыбнулся.
— Смысл всегда есть. Именно за ним ты и погрузилась на дно.
Здесь, на дне, не было смысла. Здесь не было ничего. Абсолютная пустота, заполненная злостью — на себя, за то, что не уберегла Ваньку. На мир, за то, что стал таким. На Игоря, за то, что все это ей говорит.
— Самый темный час перед рассветом. Поверь мне. Я тоже проходил свою темную ночь души.
Глядя на Игоря в это можно было поверить. Но вот в то, что он выбрался с этого дна Алена не верила.
— Мне от твоей философии не хуже и не лучше. Все это не имеет смысла, — без эмоционально произнесла Алена.
— Не хорони себя, — сказал Игорь и добавил, — Ты нужна нам.
— Как кто? — без единой эмоции спросила Алена. Игорь помялся.
— Как человек. Как часть нашего сообщества. Как курьер, в конце концов.
— Сообщество? Это так ты называешь медленно умирающие остатки выживших? — усмехнулась Алена.
— Не юродствуй! Все в руках божьих! Но и мы должны постараться, чтобы не пропасть.
— Уже постарались.
— Значит, старались без веры. Ты готова попробовать еще раз?
— Что попробовать? — не поняла Алена.
— Нам нужна твоя помощь.
— С этого и надо было начинать, — брезгливо поморщилась Алёна. — А не с бессмысленных разговоров о спасении души. Значит, я вам нужна как человек?
— Не вини меня, — замялся Игорь, — Я должен заботиться о своей пастве. Но я готов позаботиться и о тебе…
— Как кто? — посмотрев в глаза священнику резко сказала Алена.
Игорь опустил глаза, вздохнул и молча встал. У двери он остановился и бросил, не оборачиваясь:
— Как отдохнешь, ждем тебя у Сидоренкова. Дело важное. Приходи. Возможно, ты еще можешь увидеть брата.
***
В подземном городе царила суета. Это было похоже на муравейник, в котором тысячи суетливых муравьев совершали какие-то действия, на взгляд Алены бессмысленные — они лишь оттягивают свою кончину. Бетонные стены отражали топот сапог и эхо голосов. Все явно к чему-то готовились, но Алену это не интересовало.
Происходящее вокруг было для нее лишь фоном, а голоса возникали как помехи.
Алена спустилась на нижний этаж и открыла дверь, ведущую в комнату мэра подземного города.
Помещение красноречиво говорило о характере владельца. Просторный зал освещали яркие лампы — мэр не жалел на себя драгоценной энергии. Алене бросился в глаза советский плакат, висящий на стене, годов восьмидесятых. Яркая надпись гласила: «Остановим опустынивание плодородных земель!» На плакате желтые барханы обступили одинокое засохшее деревце, которое было не в силах противостоять натиску песков. Алена как-то прочитала в книге про пустыни, что деятельность СССР по изменению руслу рек на юго-востоке страны привела к опустыниванию тысяч квадратных километров. Песок захватывал все новые пространства, с ним боролись десятилетия. Борьба была проиграна. Теперь оставшимся выжившим приходилось ютиться в темных бункерах.
Правда, судя по комнате мэра, он не чувствовал себя обделенным. Обстановка была богатой, но ее сложно было назвать уютной, скорее она подчеркивала статус хозяина. Тут и там на полу лежали дорогие ковры, вынесенные из элитных квартир, оставшихся без хозяев, на них стояла антикварная мебель. Посредине зала, освещенный лампами, стоял резной стол.
За столом сидели двое. Алена хорошо знала их. Крепко сбитый статный мужчина пятидесяти лет с маленькими бегающими глазками, выглядящий немного полнее других, что было довольно необычно среди худых жителей подземной Москвы — мэр Сидоренков. На нем держалось все подземное сообщество. Говорят, что раньше он был какой-то мелкой чиновничьей шишкой и отлично умел находить брешь в сложно сплетенных коридорах людских взаимоотношений. Казалось, он знал все и про всех, в том числе и то, что многие хотели бы забыть. Но он помнил, и при случае использовал эту информацию, как ни странно — на благо города. Ему верили, люди шли за ним. Недалеко от него расположился его верный телохранитель — острый взгляд его подозрительных глаз Алена почувствовала кожей.
Напротив него сидел профессор Зиновьев. Он носил очки в толстой оправе и старомодный жилет. Насколько Алена помнила, он был заслуженный профессор физики или что-то типа того. Для убежища была удача получить настолько ценного жителя — именно Зиновьев проектировал насосы для добычи воды, солнечные батареи и все, что могло хоть как-то помочь выжить бывшим москвичам. Ему можно было дать от сорока до шестидесяти в зависимости от его настроения. Когда дела у Зиновьева шли хорошо, он прямо-таки излучал жизненную энергию и способен был работать сутками напролет, словно молодой студент. Если же дела не ладились ли процесс ему наскучивал, он вдруг превращался в старика, недовольно бубнящего себе под нос. Сейчас профессор был явно в приподнятом настроении, но при этом заметно нервничал, словно взбудораженный новым открытием.
Свет потолочной лампы падал на их лица, бросая тень на скулы и пряча глаза, придавая их выражениям таинственный и заговорщический вид.
Чуть в стороне от громоздкого стола стоял Игорь.
— Заходи, Алена, у нас здесь почти что тайная вечеря, — добродушно проговорил Игорь.
— Богохульствуете? — живо среагировал Зиновьев, — Думаете, бог под землей не увидит?
— У меня хорошее освещение, увидит, — подхватил Сидоренко. Они с Зиновьевым заговорщически перемигнулись — видно было, что они не гнушаются лишний раз подколоть священника.
— Неразумно смеяться над верой, — укоризненно ответил Игорь, — Придержали бы коней, хотя бы из уважения к горю Алены.
