— Прости, Маричка, — прошептал я.
— Не извиняйся. Просто обнимай меня.
Ее вторая рука тоже проникла ко мне под одежду, начала гладить спину. Я чувствовал, как ее маленькая ладонь осторожно скользит по толстым рубцам. Сейчас, когда во мне почти не было «Валькирии», прикосновения к старым шрамам тревожили меня. Омертвевшая кожа, казалось, пробудилась, и я почти физически ощущал эхо ослепительно-острой боли, которую испытывал, когда мою спину рассекало жало кнута.
— Тебе больно?
— Нет. Не знаю, — покачал головой я.
— Я почти чувствую, как больно было тебе тогда, когда остались эти шрамы.
— Эта боль — не самая страшная, — покачал головой я.
— У меня тоже есть шрам, — она осторожно взяла мою ладонь и переместила от своей груди ниже, в район бедер. — Вот здесь, на внутренней стороне бедра. Чувствуешь? Этот порез уже был у меня когда я попала в центр Хаберна. Я не помню, откуда он. Совсем пустяк, если сравнивать с твоими.
Мои пальцы теперь были буквально в паре сантиметров от ее лона. Я хотел осторожно убрать руку, но она обняла ее своими бедрами. Ее дыхание приблизилось ко мне, и я вздрогнул, ощутив осторожное касание ее сухих губ к своим. Ее губы едва ощутимо коснулись моих несколько раз, будто проверяя, насколько это безопасно. Я не отстранялся, лишь прикрыл глаза и отдался этим странным, полузабытым ощущением.
— Ничего не произойдет, — прошептал я после очередного касания ее губ.
— Не важно, — прошептала она в ответ, и я снова почувствовал ее уста.
Ощущение реальности размылось. В крови все еще беспокойно бродил самогон. «Кто ты?!» — донесся у меня в голове истошный крик майора-инструктора Томсона. — «Зачем ты здесь?!» «Триста двадцать четвертый!» — позвал меня из темноты бас генерала Чхона. «Валькирия» — это был шелестящий шепот Локи. — «Валькирия» спасет тебя от боли».
— Я больше не хочу к ним, — прошептал я, непонятно к кому обращаясь.
— Тебе и не нужно, — мягко ответила мне Маричка.
В перекрестье прицела застыла тощая грудь мальчика. Вспышка. Силуэт падает. К нему бежит женщина, вся в слезах. Черные волосы растрепаны, покрасневшее лицо в слезах. «Адам!» — кричит она. «О Боже, нет, нет, нет, только не это!!!»
— Я не хотел, — шептал я, словно в бреду. — Не хотел. Прости меня, пожалуйста…
Мой шепот прекратили ее губы, я ощутил их соленый, как кровь, вкус. Моя ладонь все еще была меж ее бедер, чувствовала их жар. Все это было странно, невозможно, сюрреалистично.
Я не мог видеть лица Марички в темноте, но вот же оно, прямо передо мной — в языках пламени, поглощающего Пожарево. «Ты всегда был слабым, триста двадцать четвертый», — услышал я холодный, осуждающий голос капрала Эллоя. На лбу у капрала было отверстие от пули, но он не обращал на это внимания.
— Славко, милый мой, — шептала она горячо, ложа свою ладонь на мою и пододвигая ее выше, туда, откуда мои пальцы чувствовали жар.
Славко. Наверное, так звали ее мужа. Я видел его в этот самый момент — высокого, полнокровного блондина с некрасивым, но очень добрым округлым лицом. Он стоял где-то поодаль, с младенцем на руках, и смотрел на нас — без гнева, без боли, лишь с какой-то тихой светлой печалью.
— Я схожу с ума, — прошептал я, покрываясь холодным потом. — Мы оба сходим с ума.
Сам не знаю, что происходило со мной в эти минуты. Я привык к тому, что я не могу больше быть мужчиной. Но что-то изменилось. Может быть, все дело было в Валькирии. А может быть, дело было в Маричке.
Ее губы продолжали касаться моих, а моя рука чувствовала тепло меж ее бедер. Я похолодел, услышав имя его покойного мужа, до меня дошел какой-то кощунственный и извращенный смысл происходящего, но я так и не нашел в себе сил, чтобы одернуть руку и отстраниться. Что-то странное пробуждалось во мне.
— Маричка, я не смогу… — прошептал я расстроенно, но замер, ощутив, как ее рука заползает ко мне в штаны и опускается ниже, к месту, о существовании которого я почти успел забыть.
Мы больше ничего не говорили. Ее губы жадно искали в темноте мои. Моя рука медленно двигалась у нее меж бедер, чувствуя ее жар и влагу, а ее пальцы нежно скользили по моему мужскому достоинству, пробуждая во мне давно забытые желания.
Сам не помню, как я оказался над ней. Она мягко и неторопливо помогла мне войти, и я не удержался от стона, будто девственник, впервые познавший женщину.
— Давай, милый, — прошептала она мне на ухо. — Люби меня.
Она больше не называла меня «Славко», но она все еще имела это в виду. Она представляла себе не меня, а своего покойного мужа, отдаваясь мне в этой темноте. От этого безумия шла кругом голова. Но я, словно заколдованный, не мог остановиться. Ее пальцы нежно гладили меня по спине, подчас вздрагивая, натыкаясь на шрамы, но не отстраняясь. Эти едва ощутимые касания пронзали меня, будто электрический ток. Наше дыхание становилось все более частым, я двигался все быстрее и быстрее, уже не помня, кто я и кто она, не помня где мы находимся и куда держим путь, движимый лишь одним неукротимым инстинктом — древним, как сам мир.
— Давай, любимый, — снова прошептала Маричка, обращаясь к кому-то, но не ко мне
Помню, что я закричал в тот момент, когда достиг вершины. Блуждающие в голове обрывки воспоминаний вопили о том, что что-то пошло не так, ведь я все еще был в ней, и на мне не было презерватива. Но думать об этом было уже поздно. Тяжело дыша, я продолжал висеть над ней на напряженных руках. Ее пальцы еще какое-то время оставались на моей спине, но затем мягко с нее соскользнули. Затем разжались ее бедра. Все еще тяжело дыша, девушка расслабилась и притихла.
Сам не знаю, но почему-то я почувствовал себя в этот момент очень гадко. Не знаю даже почему, но я резко отстранился и, кажется, даже чертыхнулся.
— Что случилось? — спросила она.
— Это было неправильно! Так не должно было быть! — я сам удивился, откуда в моем голосе появилось столько злости. — Ты разве сама не понимаешь, что это было?!
Так и не найдя нужных слов, я порывистым движением выбрался из-под одеяла и потянулся к выходу.
— Постой, — ее рука мягко легла мне на плечо, голос сделался несчастным. — Димитрис, прости. Ты прав, нам не стоило этого делать. Сама не знаю, что на меня нашло. Мне жаль, что так вышло. Только не уходи, ладно?
Некоторое время я сидел напряженный тяжело дыша. Перед глазами все еще проносился калейдоскоп лиц и воспоминаний, ярких, как живые. Не помню откуда, но я вспомнил, что в таких случаях стоит делать дыхательные упражнения. Несколько вдохов и выдохов исторгли из меня излишнее раздражение, как яд, и я почувствовал, как мышцы немного расслабляются.
— Нет. Это ты прости, — глубоко выдохнув, с сожалением произнес я. — Просто…
— Не надо ничего говорить. Просто приляг, останься тут, поспи, — продолжая гладить меня по плечу, с сожалением и стыдом прошептала Маричка. — Обещаю, я больше не стану…
— Да нет, ты вовсе не… Просто я…
— Не надо, прошу. Не говори ничего.
— Хорошо. Я не буду.
Я послушно приляг назад, на бок, спиной к девушке. Ее рука мягко соскользнула с моего плеча, и я ощутил там, где она только что была, странное ощущение пустоты. Краем уха я слышал, как она поворачивается спиной ко мне, съежившись и, как мне представлялось, крепко сжав веки, чтобы сдержать слезы.
— Маричка, мне так жаль, — прошептал я в темноте. — Но я не он.
— Знаю. Не говори этого, пожалуйста. Не говори о нем сейчас.
Погруженный в странные раздумья, я покачал головой.
— Что, если у тебя будет после этого ребенок? — в изумлении от самой этой мысли спросил я.
Она долго ничего не отвечала. Я даже подумал, не уснула ли она.
— Я не стану называть его как своего первого сына, — после долгого молчания ответила Маричка. — Я еще хорошо помню, какого это — жить на месте умершей, ощущая себя самозванкой. Я назову его в честь твоей мамы, если будет девочка. Или в честь твоего отца, если мальчик. Я буду любить его или ее.
