Кошмарные сны, в которых Ян на собственной шкуре переживал чужую смерть, начались несколько лет назад, когда ему было всего двенадцать. Иногда наваждения отступали, оставляя его в покое на несколько месяцев, но всегда возвращались с новой силой. Так продолжалось на протяжении четырех лет. Сегодня, по подсчетам Яна, наступила сто седьмая смерть.
Говорят, тот, кто пережил собственную смерть, меняется. Что же до Яна — сотня смертей сделала его таким, каков он сейчас. Не изменила, а сформировала и помогла найти мечту всей жизни.
Единственное, что спасало парня от сумасшествия — собственный разум. Он не запоминал всех подробностей кошмара, как бы отсекая весь тот ужас. Часто даже полностью забывал сам момент смерти. Возможно, это был некий предохраняющий механизм. И всё же, видения смерти то и дело просачивались в обыденную жизнь Яна. Они напоминали ему, что каждому под небесами отведен свой срок.
Ян был готов поклясться, что Инь тоже преследовал морок. Несколько раз он заставал её кричащую во сне, всю в холодном поту, а когда расталкивал, его сестра лишь отмахивалась, говоря об обычных кошмарах. Как всегда, темнила.
Тревожные мысли о сестре притянули его взгляд к ней. Она мирно посапывала слева от него, всем своим видом показывая нежелание вставать в такую рань. Инь буквально вцепилась в циновку. Её спальное место было ближе к стене, в тени, подальше от лучей яркоцвета. Он поправил локон её черных волос, упавший на лицо — сестра поежилась, но не проснулась. Ян вздохнул, а потом накрыл её своей циновкой. До полудня от неё не будет никакого толку, только одни беды. Так что он оставил её досматривать сны.
Бросив быстрый взгляд в окно, Ян заметил, как в небо устремилось сверкающее золотом облако. Оно распространялось в стороны от бутона и медленно стелилось на землю. Благословение для крестьян и проклятье для его сестры — пыльца яркоцвета. Стоило ей только попасть в нос Инь, как та исходила на слезы и сопли. Из-за недуга сестра предпочитала вставать только к вечеру, когда вся пыльца уже улеглась.
Ян убрал бамбуковую палку, что держала вертикальные ставни раскрытыми, прикрыл окно. Так пыльца не потревожит сон Инь вплоть до вечера.
Третье спальное место справа пустовало. Тайцзи опять пропадал где-то всю ночь.
«Циновку он свернул и забрал с собой, значит, спал на улице. Если ночью его не задрал оборотень, то от нагоняя дедули Цао лентяю точно не уйти».
Ян достал из сундука брусок туши, размером с кулак, тушечницу, два чистых листа бумаги и кисть. Аккуратно разложил всё это на деревянном полу. Тушь, как его учили, он делал из сосновой сажи и костного клея. Приняв упор лежа, Ян начал отжиматься на левой руке. Правой рукой он налил воды на тушечницу и стал растирать по ней тушь плавными круговыми движениями.
Как закончил, смочил в тушечнице кисть, убрал лишнюю краску и принялся писать. Начинать день стоило с пробы пера. Не отрывая кисточки от листа, парень записал два иероглифа, вместе они обозначали слово «жизнь». Скоропись позволяло ему изливать на бумагу всю страсть и желание. Размашисто, с толстыми штрихами и небрежными линиями.
Рождение и судьба — два иероглифа в слове «жизнь». От рождения и до смерти, человека ведет его судьба. Ян скривился. Он сложил лист пополам и порвал ровно посередине, разделив на два слова. За неуважительное обращение с бумагой учитель всыпал бы и ему.
После нехитрого ритуала пришел черед настоящей практики. Чтобы не нарушать распорядок дня, его сначала нужно записать. Сегодня он изучал написание иероглифа «мужчина». Тот состоял из двух ключей: «рисовое поле» и «сила». Это прекрасно подходило для начала списка дел.
Под заголовком «один», он обозначил работу в поле. Раз сестра ещё спала, а Тайцзи опять куда-то улизнул, работать ему придется вплоть до позднего вечера.
«Время пересадки саженцев, чуть запоздаешь с ним — и сбор урожая тоже пойдет не по расписанию», — вспомнил он слова бабули Чухуань.
Ян аккуратно выводил каждый иероглиф — тут уже не до самовыражения. Когда первый пункт был записан, он согнул большой палец и стал отжиматься на четырех.
Следом пошли другие пункты: нарубить дров, сварить ужин и, конечно же, кульминация сегодняшнего дня — фейерверки дядюшки Мо. Под конец, Ян отжимался только на указательном пальце.
Закончив с разминкой, он убрал инструменты для письма обратно в сундук. Ян старался сделать это тихо и всё же несколько раз нашумел. Когда он повернулся проверить сестру, та даже ухом не повела, только крепче обняла циновку.
Из дома он вышел босиком и в безрукавке на голое тело, а мешковатые белые штаны подвернул до колен. Только так можно было работать на затопленных террасах.
Внутренний двор со всех сторон света прижимали стены четырех лачуг, построенных из бамбука. Выходить оттуда надо было через сквозной дом. У его порога уже стоял дедуля Цао. Старик приветствовал новый день, складывая ладони в молитвенном жесте. Он даже попытался выпрямить спину, на что та с хрустом воспротивилась.
Испещренное глубокими продольными морщинами лицо старика напоминало кору. Особенно, когда он улыбался. Его улыбка древесного духа не сулила ничего хорошего. Ян прошел к учителю и тут же решил взять инициативу в свои руки:
— В холодной воде у вас мышцы сведет, околеете и сляжете на весь сезон, кто тогда будет нас учить?
Дедуля Цао небрежно вытянул руку, её било мелкой дрожью. Ян тут же поклонился ему, ладонь старика легла на макушку парня.
— Не только Пламенный владыка смог обуздать огонь! — хрипло смеялся старик, всклокочивая рыжие волосы ученика.
— До расцвета ещё много времени, ложитесь спать.
— Эти ноги, — он постучал по бедру, — знавали холодную водицу, когда вы ещё с сестрой на перегонки из мамки лезли! Я рассказывал тебе как в молодости… — начал было старик.
— Старшая сестра проснется к четвёртому лепестку, Тайцзи тоже прибежит — его совесть заест. В поле я буду не один — не волнуйтесь.
Старик отвернулся и побрел внутрь сквозного дома, где он жил вместе с бабулей Чухуань. Сегодня его упрямство могло посоперничать с ослиным.
«И так каждую годовщину», — подумал Ян.
Внутри их уже поджидали. Сколько Ян себя помнил, старики просыпались раньше первых петухов. Возможно, не хотели упустить и часа уходящей жизни.
Бабуля Чухуань стояла с банкой чеснока в меду. Полная старушка с руками по-старчески мягкими, седые волосы собраны в жесткий узел, чтобы не мешались. От неё парень перенял рецепты и место у плиты. Готовка на семь человек — изнурительный труд, справиться с ним не каждому по силам, особенно, в таком преклонном возрасте.
Старушка достала деревянные палочки и зачерпнула кусочек липкой массы. Чесночные дольки плотно склеились, от них к банке тянулась тонкая медовая нить. Первая порция сразу пошла в дело. Дедуля Цао опомниться не успел, как у него во рту оказали головки чеснока. Несмотря на его сегодняшнюю непреклонность, сопротивляться старик не стал.
Бабуля не теряла времени зря — следующая порция уже направлялась к Яну. Ему опять понадобилось наклониться. Так же он взял её трясущуюся ладонь в свою и направил палочки ко рту. В прошлый раз она чуть было не лишила его глаза. Второй раз так рисковать парень не хотел. Шрамы красят воина, и всё же история о неравной схватке с бабулей и палочками не то, о чем он хотел бы рассказывать в будущем.
Ян раскусил дольки, распробовал на языке и проглотил. Настоявшийся в меду чеснок стал мягким, потерял резкий запах и остроту, зато приобрел нотки липы. Этот ритуал они проходили каждое утро, вот уже десять лет.
На столе уже стояла завтрак. Грибы, размоченные в горячей воде, и рыбный бульон из карпа с бамбуковыми побегами. Дедуля уселся и стал тщательно разжевывать грибы тремя оставшимися зубами.
Ели все дважды в день. Ян готовил только по вечерам, да так, чтобы хватило на завтрак. Однако, раз сегодня годовщина смерти — он сделал исключение. К ужину был готов рис и крольчатина, добытая им намедни. А бабуля сказала, что достанет из погреба кувшинчик рисового вина.
