А вот Магнус оказался настроен не так оптимистично:
«Чтобы наладить с ней отношения, тебе не только вину придется загладить. Я же тебе говорил – за ней следуют боги. Одна богиня вообще от нее не отстает. Ты должен помочь Мэй освободиться, вернуться к ее собственному богу. Ты же видел, что на нее находит во время боя».
«Тьма», – согласился Джастин. Он видел ее – почти физически ощутимую тень, которая опускалась на Мэй во время схватки.
«Все оттого, что боги не могут заговорить с ней нормально».
«Как же, интересно знать?».
«Во сне».
«А почему нет?» – спросил Джастин.
«Это я у тебя хочу спросить», – ответил Магнус.
И Джастина осенило:
«Естественно. Потому что она не спит».
«А ты умный, – одобрительно заметил Гораций. – Жаль только, что глупый такой».
«Будь осторожен, – предостерег Магнус. – Богиня, что следует за ней, может заподозрить еще чье-то присутствие. Ты, конечно, упрешься и станешь все отрицать, но в тебе видна сила. Не всем, конечно. Но видна. И ей уж точно не понравилось, что Мэй пытались перехватить и отобрать в том храме».
Джастин сначала не понял, о чем речь. А потом вспомнил: Мэй, стоящая перед статуей богини – огромной, сияющей, как день. В ней чувствовалась мощь, сравнимая с той, что опускалась на Мэй во время боя. Только та была темная и жуткая, а эта – теплая, зовущая и полная жизни.
«А что это было?» – спросил он.
«Другой бог хотел вырвать Мэй из-под власти черной», – ответил Магнус.
«Владычица с книгой?»
Не слишком вероятно, чтобы богиня учености – и вдруг позарилась на Мэй.
«Нет, другое божество. Весьма предприимчивое, кстати. Увидело шанс – и воспользовалось. Но вообще боги часто слабеют на чужой территории».
Мэй всмотрелась в лицо Джастина:
– Почему ты так на меня смотришь?
Тут он понял, что таращился на нее все время, пока разговаривал с воронами. Но он быстро нашелся:
– Ты только Син об этом не рассказывай, ладно?
– Я и не собиралась.
– Син тебе оладушек нажарила, ты их съела несметное количество. И вы, дамочки, спелись…
Кстати, в ходе совместных трапез выяснилось, что поддержание сверхчеловеческих мощностей преторианского организма требовало просто чудовищного количества еды.
– Так вкусные же были оладьи, – согласилась Мэй. – И она много нажарила. Она всегда много готовит. Как на армию.
Джастин улыбнулся:
– А знаешь почему? Это сверхкомпенсация.
– В смысле?
Тут он задумался над ответом. Пытаясь избежать разговора на тему, которую не хотела затрагивать Мэй, он нечаянно завел другой – не слишком приятный ему.
Были времена, когда он мог с одного взгляда узнать и потом пересказать всю историю жизни человека – но предпочитал держать это знание при себе. Но тут он заглянул в ее глаза – а сегодня в них переливалось синее и зеленое, и они завораживали – и почувствовал, что не может сопротивляться странной боли внутри, которая заставляет говорить и говорить. Может, она его и вправду ненавидит. А может, думает, что он слаб и может только людьми манипулировать. Но ему вдруг нестерпимо захотелось ее понимания. Ну, хотя бы чуточку понимания того, как он дошел до такой жизни.
– Знаешь, как началась карьера блестящего следователя департамента? Среди пыльных лотков летней ярмарки в Анкоридже. Мы с Син зарабатывали на пропитание тем, в чем ты считаешь меня профессионалом, – жульничеством и шарлатанством.
Мэй возмутилась:
– Ничего подобного! Я так не считаю!
– Да ну!
И он пристально посмотрел ей в глаза, и она отвела взгляд – точно, именно так она и считает.
– Ты считаешь, что я все говорю исключительно затем, чтобы облапошить людей и заставить их исполнять мою волю. И это, в принципе, верный ход мысли, потому что в пятидесяти процентах случаев так оно и есть. У нордлингов есть карнавалы, ярмарки?
– Конечно.
– Наверняка там играют в игры типа «отгадай, сколько мне лет, сколько я вешу» и прочие? Так вот, именно этим мы и занимались. Представляешь, да?
И он протянул руки – входил в роль рассказчика.
– Двое очаровательных детишек – мы и тогда выглядели как сущие ангелы! – приводят в восхищение приезжих, угадывая вещи, которых совершенно точно – знать не могут! Син прекрасно угадывала вес. Она гений – причем недооцененный! Ведь подобный талант предполагает колоссальные математические способности! А я рассказывал людям их биографию. Говорил, сколько им лет. Откуда приехали. Имитировал акценты. Естественно, недостающие сведения я восполнял с помощью пары невинных детских вопросов – зато мог выведать практически что угодно.
– Жульничеством здесь и не пахнет, – заявила Мэй. – Наблюдательность – только и всего.
Он пожал плечами:
– Но ведь похоже на жульничество, верно? Ты бы видела, как люди на нас реагировали. Они считали, что это – волшебство чистой воды. И платили щедро – правда, деньги уходили подлому ярмарочному деятелю, чтоб ему пусто было… Он с нами почти не делился. Но на еду хватало.
– А почему вы должны были зарабатывать себе на еду? Вы же были детьми? – спросила Мэй.
Ну, в ее-то детстве еду готовили повара, а приносили слуги.
– Потому что дома еды не было. Наша мама не работала. В смысле, деньги она получала – но на нас почти не тратила.
– А как же ваш… отец?
Джастин покачал головой:
– Не было никакого отца. Был просто анонимный донор спермы, которого выбрали как подходящего генетического партнера для мамы. И пособие было.
Мэй кивнула – она явно чувствовала себя не в своей тарелке.
– Но… вам же наверняка выдавали федеральный паек.
– Выдавали, – спокойно ответил он. – Мама его продавала – чтобы заполучить очередную дозу.
Мэй молчала некоторое время. Потом сказала:
– Я просто представить себе не могу, что дети голодают в РОСА. И что это за мать такая? Как она могла?
– Ну… у нее было много проблем.
Хорошо он так сказал. Обтекаемо.
– Син считает, что я весь в нее. Вечно на что-нибудь подсаживаюсь.
И он нахмурился, осознавая, насколько странно это прозвучало в контексте разговора.
– Но не так, как она, конечно. А она просто берегов не видела, когда… Я не такой.
– Потому что ты сумел сделать из своих проблем образ жизни, позволяющий тебе работать и зарабатывать.
– Судя по твоему определению, это больше не проблемы, – сварливо отозвался он. – Я и мои близкие – в полном порядке. Я о них забочусь.
Он сам удивился, откуда столько злости в голосе. Что бы ни случилось, он прежде всего думал о Синтии, Квентине – и теперь Тессе. О том, на что им жить. Может, он в отношении зависимостей был весь в мать и зря отрицал это, – но одно он знал точно: бросать близких он не будет. Именно поэтому он едва не умер от горя в изгнании.
– Согласна, – произнесла Мэй безо всякой иронии. – Ты заботишься о них, причем очень хорошо. И теперь посмотри на себя сейчас. Ты получил потрясающее образование в детстве – мало у кого такое было. И сейчас служишь родине.
– Мало у кого было такое – это в самую точку. К тому же… не таким-то уж и сложным делом я занимаюсь.
– Я бы, к примеру, не справилась, – сказала она.
В палату вошла доктор – женщина с суровым лицом, которая быстро дала понять, что он ей совершенно не симпатичен. Она прочла ему длинную лекцию о вреде наркотиков и о том, как опасно смешивать их с алкоголем. А еще она мягко намекнула на то, что если бы при нем нашли запрещенные «Врата рая», ему бы светили крупные неприятности. Она также выдала ему базовые инструкции по реабилитации – отдыхать, пить много воды. И просканировала его эго – чтобы прислать очень полезные ссылки на то, что случается, если злоупотреблять всякими гадостями. Джастин с кротким видом выслушал ее нотации – во-первых, потому что он их заслужил, а во-вторых, так их быстрее выпустят из больницы.
Мэй и Джастин не перемолвились ни словом, покидая больницу. Но она искоса на него посматривала иногда. Он не сомневался: валькирия считает, что его порочные наклонности – признак слабости, но оказалось, что фраза про уважение и рассказ о детстве действительно подняли его в глазах Мэй. А самое ужасное, ему это нравилось. Она верила в него и гордилась им – он читал в ее глазах. Сердце его замирало от счастья. И он тут же напомнил себе, что Мэй – высокомерная девица из касты, которая на всех сверху вниз смотрит и которая недавно его презирала. Он должен держаться соответственно – ради собственной безопасности и потому, что он только такого отношения и заслуживает. Как Гораций выразился? Надо проявить себя полным идиотом пару раз.
