"Скоро, очень скоро все сложится, все сложится", — повторяла Лена про себя.
— Всё правда, ни одного лишнего слова! — отвечал Борис, прижимая к груди сжатый кулак. — Дальше, как ты знаешь, были тяжелые будни. Упорная борьба за выживание. Каторжный труд с рассвета и до заката. Со станцией твоим родителям повезло, факт. Василич умный мужик, кто бы чё ни болтал. Быстро смекнул, какие барыши сулит общине соседство с Веселым поселком и какие опасности в себе таит. И мама твоя с выбором не ошиблась. Слава оказался именно таким человеком, какие в метро нарасхват. Пусть он и не успел закончить Корпус, но научился многому. И его увлечение пятиборьем оказалось очень кстати, ведь сталкер не только стрелять, он и бегать должен уметь.
— Через два года родилась ты, — продолжал рассказывать Борис. — Слава и Юлька были вне себя от счастья. Мечтали о втором ребенке. Примерно в это время я их видел мельком. Ты была такой забавной крохой, точная копия мамы. Хочешь знать, как она выглядит — посмотри в зеркало. Или в пруд, — добавил Борис, вспомнив, что в жилище Данзана зеркал не водится. — Счастливая молодая семья, все трое — воплощение любви…
* * *
Молот вспомнил свой первый визит на Проспект Большевиков. Туда по каким-то делам отправился с "Пушки" его отец. Мальчика оказалось не на кого оставить, поэтому Боря, которому исполнилось тогда четырнадцать лет, тоже оказался на правом берегу. На Бориса сразу произвели впечатление порядок, царивший на этой окраинной станции, относительная чистота и опрятные жители, не опустившиеся до состояния бомжей. На Славу Рысева, уже совершившего несколько выходов на поверхность в качестве добровольца, Борис смотрел с восхищением. Князь казался ему настоящим мужчиной. Юлия, хоть ее красота и поблекла за два года, прожитые под землей, на станции слыла первой красавицей. Она всегда была бодра и энергична, заражая всех вокруг радостью и оптимизмом.
— Мы живем под землей. Это данность, которую не изменить, — говорила Юля Романова. — Давайте же изменимся сами.
— Мутируем, что ли? — осмелился пошутить Боря Молотов, услышав эту реплику.
— Нет, — отвечала жена Святослава, поворачиваясь в его сторону, — перестанем грезить о том, что уже не вернуть. Будем радоваться тому, что имеем.
Все соседи Юли и Славы закивали, соглашаясь с ее словами. На руках Юлии сладко спала очаровательная рыжеволосая кроха: новорожденная дочка Лена.
Картина, всплывшая в памяти Бориса, была столь умилительна, исполнена такой теплотой и добротой, что даже сейчас, спустя восемнадцать лет, сталкер мягко улыбнулся и украдкой смахнул слезу.
— Дальше рассказывать? — спросил Борис, с беспокойством поглядывая на Лену, глаза которой поблескивали от слез.
Самую трагическую страницу этой истории она знала отлично. Юля заболела и за считаные дни угасла. Пытаясь спасти любимую женщину, Святослав ринулся на улицу, обошел все окрестные аптеки, притащил кучу лекарств… Но спасти Юлю ему не удалось. И именно Лена, крохотная несмышленая девчушка спасла Рысева от депрессии. У отца просто не было времени на то, чтобы предаваться горю. То пеленки стирать, то попу подтирать… Хлопот с Леной, как и с любым ребенком, было море. И Святослав выдюжил, превозмог себя. Он не забыл Юлю и не стал скрывать от дочери, что именно произошло с ее матерью.
Подросшая Лена старалась не приставать к отцу с вопросами, касавшимися мамы. Ей всегда казалось, что для Святослава они будут как пригоршня соли, высыпанная на рану. Так и вышло, что история их первой встречи на набережной Невы осталась для Лены неизвестна… Вплоть до сегодняшнего дня. Эту, последнюю, деталь огромного пазла подарил ей Борис Молотов…
* * *
— Не надо, Боря, — тихо отвечала девушка. Молотов кивнул и молча вышел из комнаты.
"А ведь она в первый раз назвала меня Борей, а не Борисом", — размышлял сталкер, принимаясь за работу.
Прошло еще несколько дней.
Однажды Данзан обратил внимание, что в свободное от работы время Лена забивается в уголок и что-то шепчет про себя. Сначала отшельник думал, что девушка молится, и не приставал с расспросами, но потом прислушался и понял, что это стихи.
Мороз трещит, и ночь светла.
— Это кто написал? — полюбопытствовал Данзан. До начала Третьей мировой войны он читал многих поэтов, как российских, так и зарубежных, но строчки, которые шептала Лена, нигде не встречал.
— Это я, — отвечала девушка и слегка покраснела, она всегда ужасно волновалась, читая стихотворения посторонним людям. — Дальше хотите услышать?
Данзан кивнул, присел рядом, отложил ветку, которую только что строгал, и весь обратился в слух. Лена приободрилась и дочитала стихотворение до конца.
Мы вышли ночью из метро,
За КАДом где-то.
Найдем мы, всем смертям назло,
Дорогу к свету.
Домов развалины на нас
Глядят сурово,
А с неба светит мертвый глаз
Луны багровой.
Всё дальше — снежной целиной,
Пока есть силы.
Вдали раздался волчий вой,
Кровь стынет в жилах.
В снегу по пояс мы бредем
И верим — где-то
Среди полночной тьмы найдем
Дорогу к свету.
— Ну как? — спросила девушка, едва смея вздохнуть от волнения.
Она уже не воспринимала Данзана, как великого мудреца, и благоговейного трепета перед ним не испытывала, но зато прониклась к отшельнику глубоким уважением. К его житейской мудрости, к его простой и оптимистичной философии, к умению отвечать просто на самые трудные вопросы.
— Ничего, — отвечал Данзан после короткой паузы, — красивый образ у тебя получился. Не помню, есть ли за КАДом метро.
— Разве это важно? — перебила девушка с нотками обиды в голосе.
— Все важно. Мелочей не бывает. Да и в снегу по пояс ты вряд ли ходила, хе-хе. Ничего, скоро придется. Я вот предпочитаю писать только о том, что сам пережил. Так оно убедительнее выходит.
— Значит, чтобы писать, скажем, про ужасы войны, надо обязательно кого-то самому убить? — воскликнула Лена, горячась все сильнее.
— Нет. Но можно про такое и не писать, — отвечал Данзан примирительным тоном. На это Рысева не нашлась, что возразить.
Отшельник посмотрел задумчиво за окно, где, кружась, падали на лужайку разноцветные листья. Потом повернулся к девушке и произнес с мягкой улыбкой:
— А что ты там еще такое бормотала? Про грозу над стрелкой. Сильно придираться не буду, обещаю.
Первым желанием девушки было промолчать. Стихотворение, отрывок из которого процитировал Данзан, она писала по старым фотографиям, где была запечатлена стрелка Васильевского острова. Сама она ничего этого не видела, и даже о том, что такое гроза, знала только по рассказам отца. Она боялась, что Данзан раскритикует ее стихи в пух и прах, но все же собралась с духом, сделала глубокий вдох, и на одном дыхании выпалила:
Гроза над стрелкой полыхает яростно.
Кислотный дождь стоит сплошной стеной.
Ракеты уничтожили безжалостно,
Красивый древний город над Невой.
Спастись и выжить тут смогли немногие,
Лишь те, кто до метро смог добежать.
Домой обратной нет дороги им,
И к новой жизни надо привыкать…
Данзан слегка поморщился, но замечаний вслух не высказал. Лишь произнес тихо, как бы продолжая разговор, начатый с самим собой:
— А я о другом думаю. Зачем вообще все это было нужно.
— Что? — осторожно переспросила Лена.
Легкую обиду, вызванную тем, что Данзан не дослушал до конца ее стихи, быстро сменило любопытство. Наклевывался очередной "умный разговор". Последние дни она почти не общалась с Данзаном. Все время поглощали хлопоты по хозяйству: утепляли спасательную станцию, запасали продовольствие… Готовились к зиме. Все свободное время Лена проводила с Борисом. Они не сказали друг другу ни слова на тему любви. Никакого специального разговора о чувствах между ними не произошло. Просто они стали слушать друг друга еще внимательнее, делились самыми сокровенными мыслями, вместе смеялись и вместе грустили. И работали вместе, и нелегкий труд сближал сердца сталкера и девушки надежнее, чем любые горячие признания. Ни он, ни она не торопили события. Данзан и Бадархан смотрели на Бориса и Лену и одобрительно кивали.
