Уступ и впрямь оказался природной достопримечательностью, и к тому же с него открывался удивительный вид. Каменная площадка оказалась на удивление ровной и длинной, а на ней — неприятно симметричным образом — лежали огромные валуны. По мне, никакой ледник не смог бы оставить столь очевидный для человеческого глаза рисунок… На исхлестанных непогодой камнях проступали древние идеограммы, едва видные сейчас. Индейцы, подумал я, исчезнувшие ныне племена обитателей здешних мест. Конечно, этнографы без умолку болтали о рисунках, приписывая им чуть ли не магические свойства. Так мне сказал Энейбл, однако кто сейчас мог сказать что-либо наверняка, глядя на эти практически стертые ветром и дождем линии? Впрочем, специалисты утверждали, что подобные наскальные изображения можно увидеть в далеких горных районах Вермонта и Мейна, а также в покидаемой жителями холмистой окрестности Данвича.
По окончании курса в июне наша дружба настолько окрепла, что Энейбл решился мне предложить разделить стол и жилище после перехода на второй курс.
— Винзор, я ведь заметил, — осторожно начал он нашу беседу (а сидели мы, как сейчас помню, в Крысятнике, то бишь столовой для младших, и сидели над кофе, который друг мой предпочитал очень и очень сладким), — ты человек весьма… чувствительный. Понимающий. Способный на глубокую привязанность. До поступления в колледж я жил с матушкой и весьма дряхлой бабушкой, и у меня не так-то уж и много было возможностей проявить себя. И я решительно не хочу оставаться дальше дома — и также не желаю селиться в мерзостном общежитии со всей этой толпой недоумков. Так что я ищу кого-нибудь — прямо скажем, финансовые резоны тут главенствуют, — чтобы снять пополам какую-нибудь квартиру.
Видишь ли, я нахожусь на пороге… мнэ… впрочем… одним словом, я вполне могу совершить… прорыв. Да, прорыв. Но какой, куда — пока об этом ни слова. Я не смогу ни рассказать, ни объяснить тебе суть дела. Скажем так, это связано с тем самым чувством напряженного, зовущего пуститься в приключения ожидания, что я неизменно испытываю, созерцая прекрасные пейзажи: старинные сады, гавани, георгианские шпили, на которых сверкают золоченые флюгеры…
Большие карие глаза его вспыхнули, словно он смотрел на купол работы Чарльза Булфинча, а не на уродливую стену студенческой столовки.
— Просто мне кажется, что мои разыскания настолько поглотили меня, что я вот-вот утрачу чувство реальности. Совершу что-либо решительно подобающее. И потому я особенно нуждаюсь в друге, который находился бы поблизости и чьему суждению я мог бы доверять… Одним словом, мне нужен приятель, способный удержать меня от опрометчивых действий.
В целом его предложение мне даже польстило, а вот последние загадочные намеки изрядно напугали. Мое беспокойство, видно, отразилось на моем лице, и потому Энейбл резко переменил тему разговора, вернувшись к изначальному предмету обсуждения:
— Я тут нашел весьма приличную квартирку — меблированные комнаты на Хейл-стрит, 973, рядом с конечной остановкой трамвая на северной окраине. От кампуса, конечно, далековато, но трамвайная остановка всего в двух кварталах от дома. Я туда уже наведался — по объявлению в «Эдвер-тайзере». Хозяйка, леди Делизио, предоставляет полный пансион. Так что, если желаешь, можно прямо сейчас пойти и все осмотреть.
Надо сказать, предложение Энейбла не на шутку заинтриговало меня — судите сами, как я мог упустить такую замечательную возможность укрепить нашу дружбу! Позабыв про странные намеки, я немедленно дал мое согласие. Мы допили кофе и отправились к трамвайной остановке напротив Мискатоник-холла.
Здание по адресу Хейл-стрит, 973 казалось маленьким, обшитым изрядно обветшавшей доской особняком восемнадцатого века, и хотя выглядел он потрепанным жизнью, сохранил большую толику очарования старины. Меня весьма впечатлило, что дом стоял на самой окраине города — сразу за небольшим задним двором начинались унылые болота.
«Квартира наверху» — две спальни, разделенные общей гостиной — оказалась весьма аскетично и скудно обставленной, но вполне чистой. Из окон открывался вид на акры и акры болотистых земель и заросшие лесом холмы, ныне нарядные из-за распустившихся зеленых листьев, — и на Уступ Дьявола, едва видный серый выступ над горизонтом, на который Энейбл не преминул показать.
Миссис Делизио запросила более чем умеренную арендную плату, и мы тут же подписали договор о съеме сроком на год. Хозяйка, пожилая вдова, осталась очень довольна тем, что заполучила двух приличных юношей в жильцы. Энейбл предупредил, что желает въехать в квартиру уже летом и согласен платить арендную плату в полном объеме сам, пока осенью я не присоединюсь к нему. Он также сказал, что матушка его наверняка воспротивится подобному плану, но помешать уже не сможет. Она и прежде всегда уступала, завидев, что сын уперся намертво — естественно, в пределах разумного. А кроме того, он недавно нанялся в книжную лавку помощником хозяина — проштамповывать и надписывать конверты и заниматься прочей необременительной ерундой, и ожидал, что новые расходы практически полностью покроются из летнего жалованья.
III
Я перевез скудные свои пожитки в нашу новую квартиру на Хейл-стрит и помог с переездом Энейблу, а затем сел на поезд до Бостона, вовсе не ожидая вернуться в Аркхэм ранее сентября. Некоторое время мне пришлось провести в фамильном особняке на узкой, мощенной булыжником Экорн-стрит, а потом я к несказанной своей радости присоединился к остальному семейству в нашем загородном доме в Вест-Чопе, что на острове Марта’с Виньярд, кое уже перебралось туда на летние месяцы. Учебный год в Мискатонике выдался нелегким, и я, признаться, с удовольствием предвкушал целые месяцы праздности: парусные регаты, теннис и солнечные ванны — так я видел свой отдых. Ну а чтобы не предаваться нечегонеделанью совершенно, подыскал необременительную работу для Исторического общества графства Дьюкс — волонтерам вроде меня поручалось проводить экскурсии в «Читальной комнате» достопочтенного Ричада С. Нортона. Клавесинная фабрика моего отца в Кембридже процветала, и батюшка теперь мог провести все лето с нами — о, как мы все обрадовались! — препоручив все хлопоты младшим партнерам.
И, устроив дела таким приятным образом, я погрузился в веселую круговерть летних развлечений: днем мы занимались спортом на свежем воздухе (ну и иногда я выходил на работу в музей), а вечерами отправлялся на балы и танцы (в особенности привлекали меня еженедельные выходы в казино). Время от времени я отсылал Энейблу исполненные добродушного юмора открытки, приглашая его приехать к нам с дружеским визитом. В конце концов, с нарастающим изумлением и даже недовольством подумывал я, какой смысл все лето торчать в тесной квартирке, выходя из нее лишь в университетскую библиотеку для штудирования книжек по эзотерике да в книжную лавку клеить конверты — ну и, конечно, бродить за городом по болотам. Разве так молодой человек должен проводить летние каникулы? Перемена обстановки и немного развлечений пошли бы на пользу моему мрачному другу-затворнику.
Однако на мои послания из аркадской идиллии воспоследовал ответ, в полной мере свидетельствующий, насколько Энейбл к тому времени погрузился в исторические разыскания, и ранее столь его привлекавшие. (Меня безмерно подивила цифра «1728» в начале письма, но затем я догадался, что Энейбл, живший прошлым, по случайности датировал свою корреспонденцию двумястами годами ранее, чем нужно). Вот полный текст его письма:
«26 июня 1728 г.
Дражайший мой Винзор!
Мне весьма приятно слышать, что ты там развлекаешься, беспрерывно танцуя и играя в теннис, и я признателен тебе за приглашение присоединиться к тебе в столь вздорных забавах. Однако откровенно признаюсь: у меня нет времени на пустяки и глупости. Полагаю, ты поймешь меня, ежели сумеешь осмыслить написанное ниже.
Пока ты там жарился на солнце (кстати, я, чтоб ты знал, терпеть не могу загорать), я совершил важнейшее открытие. Надеюсь, ты не забыл, что я тебе рассказывал о своих планах по поводу странных индейских рисунков на Уступе Дьявола? Что я намеревался перерыть всю библиотеку в поисках материала по ним? (Нет, конечно, кое-какие общие сведения у меня уже имелись — но по правде недавняя история этой примечательной скалы оставалась мне неизвестной; время после Гражданской войны не сильно меня интересовало.) Так вот, изучая содержимое полок, я наткнулся на прелюбопытную монографию, озаглавленную „Сатана и дела его в нынешней Новой Англии“, отпечатанную в частной типографии в 1879 году неким Томасом Хазардом Кларком из Аркхэма. Книга эта посвящена странной религиозной секте, собиравшейся у Уступа Дьявола в конце прошлого века. Они в свое время отделились от Шейкеров (к которым Кларк принадлежал и от которых ушел в эту секту), и постепенно это пестрое собрание благочестивых фанатиков всех мастей отошло от христианской ортодоксии. Самые безумные приняли на веру некоторые положения языческих мифов и легенд, коими окружен был тот самый Уступ Дьявола (старинные предания им поведали одни из последних выживших в тех местах индейцев), и принялись проводить у скалы весьма безобразные ритуалы — поначалу тайно (как говорится в книге, „в сих обрядах нет места Иисусу“), Многие члены секты, несколько десятков мужчин всех возрастов, выглядели сущими дегенератами, вырожденными потомками многочисленных близкородственных браков, — глупые, далекие от просвещения люди. Кларк и другие члены общины продолжали придерживаться христианской веры, и обращение в язычество большей части членов их весьма тревожило. Число отпавших от веры множилось, и не в последнюю очередь потому, что обратившиеся распространяли сведения, что, мол, их боги, или, как они их называли, „Древние“ (в рассказах они фигурировали под экзотическими именами „Азатот“, „Ньярлахотеп“, „Йог-Сотот“ и „Ктулху“ — согласно Кларку, все они являлись демонами — прислужниками Сатаны), отвечают на молитвы гораздо быстрее и полнее, чем традиционный Бог христиан, которому нет дела до мелких дел копошащихся под небом людишек. В конце концов, когда сектанты заполучили в свои ряды прежнего главного священника, Джона Г. Хартнетта, „культ Ктулху“ (так они себя назвали) стал проводить свои собрания, ни от кого не таясь, а кроме того, они уже не скрывали, что рисунки на скале нужны, чтобы „призвать с небес“ некую таинственную сущность, кою Кларк уклончиво называет „безумием из космоса“. Несколько раз Кларк прокрадывался к скале, замешавшись в толпу тех самых недалеких вырожденцев, и он свидетельствует, что до него с Уступа доносился немыслимо мерзкий запах, а над скалой разливалось тусклое белесое сияние. Однако собственно обряда он не увидел, испытывая для этого слишком сильные страх и брезгливость. Когда положение стало критическим, Кларк, воспользовавшись своими полномочиями начальствующего над остатками общины, призвал своих последователей искоренить гнусную ересь. К несчастью, с этого места обычно подробное повествование становится крайне неясным, и вместо рассказа о событиях в книге обнаруживаются сплошные намеки и обтекаемые формулировки, из которых, тем не менее, становится ясно, что после „великих испытаний“, в ходе которых им с друзьями пришлось прибегнуть к средствам, используемым в нечистых ритуалах самих „ктулхистов“, а также помощи городских властей Аркхэма, ересь искоренили. Кларк указывает точную дату „казни Божией“ — 31 октября 1878 года, когда секта Ктулху претерпела окончательное уничтожение: их поселение у подножия скалы полностью выгорело, и огонь пожрал всякое их жилище (большею частью шалаши и палатки). Большая часть сектантов погибла в пламени пожара, немногие уцелевшие бежали, и более о них ничего не известно. Кларк вернулся в Аркхэм, потрясенный и растерянный, однако вера и помощь психиатра (этого он тоже не скрывает) весьма поддержали его. Он предупреждает читателя об опасностях, подстерегающих каждого, отпавшего от истинной веры в Иисуса, и завершает книгу длинным педантичным перечислением достоинств церкви Конгрегационалистов, к которой под конец жизни он примкнул.
Кларк весьма подробно описывает место, где стояло поселение сектантов к западу от Уступа, и я уверен, что завтра после работы прогуляюсь туда. Пламя, конечно, сровняло все с землей, и я наверняка не раз проходил по этому месту, и не подозревая, что ступаю среди остатков людского поселения. За пятьдесят лет вырубка могла прилично зарасти деревьями.
Если найду что-либо стоящее, непременно сообщу. А пока — до встречи и удачи в регате на выходных.
Твой преданный слуга
ГВЭ».
