– Мам, не плачь, пожалуйста… – Джерри протягивает мне одноразовую салфетку. Мы сидим в его автомобиле на парковке напротив ветеринарной клиники, в которой остался Вольт. Джерри пообещал похоронить моего лучшего друга на кладбище домашних животных и полностью оплатить расходы. – Это просто собака, мам. К тому же, он прожил долго, по собачьим меркам ему было даже больше, чем тебе.
Вольту было даже больше, чем мне. Всё равно как: даже больше, чем динозаврам. То есть больше чем тем, кому уже можно и умереть.
– Прости, что в прошлый раз не смог сбежать с собрания, чтобы свозить тебя в больницу. Ты ведь знаешь, какой Леонард настойчивый, – я не знаю, кто такой Леонард, и молча утираю уже почти остановившиеся слёзы, мы продолжаем ехать… – Пришлось напрягать Закари.
– Ты уже извинился перед братом? За то, что напряг его поездкой со мной в больницу?
– Да, конечно, мы с братом дружны, вы ведь с отцом нас этому учили.
Он даже не понял, что именно я имела в виду, что мой вопрос был неискренним, а ведь это с моей стороны была даже не ирония, а вполне неприкрытый сарказм. Чему же мы с Геральтом научили своих детей, раз они даже не способны различать сарказм? Может, чему-то толковому и научили, но основное явно упустили – но как? Как?! Я думала, что мы были хорошими родителями, а оказалось… Да нет, это не наша с Геральтом вина, хватит уже винить себя во всех смертных грехах, идеализируя тех, кого мы приручили. Ведь мы с Геральтом – не всё, что было и что есть у этих людей, наших детей. У них есть ещё целая жизнь, которая лепит из них личностей, и вот… Вот что слепилось. Безразличная любовь. Разве бывает такая? Оказывается, бывает. Оказывается, я сама же и позволила ей слепиться, разрешив детям не беспокоиться обо мне, разрешив им задвинуть меня даже не на второе место, а совсем уж на запылившуюся антресоль… Сегодня умер мой самый верный друг, а для моего старшего ребёнка это “просто собака”, о которой я не должна плакать всего лишь потому, что она была старой, а значит, пригодной для смерти, в то время как остальным моим детям… Вообще плевать.
Мы припарковались у моего дома. Я сжала промокшую насквозь салфетку в своих сухих руках, но и слёзы не оживили мою иссушенную, старческую кожу, лишенную той красоты, которая мне всё ещё помнилась. Когда-то у меня были очень нежные руки. Геральт любил сжимать мои хрупкие ладони в своих больших и переплетать свои сильные пальцы с моими тонкими, особенно когда мы танцевали под чарующий звук грампластинок. Он любил гладить своим большим пальцем тыльную часть моей ладони, приглашая меня на танец, он целовал мою смело протянутую вперёд руку…
– У Закари и Присциллы кредит на образование детей, – решил начать издалека Джерри, – у Тиффани работа двадцать часов в сутки, у меня, сама знаешь… Мы беспокоимся. Ты обожглась. А если снова произойдёт нечто подобное? Если ты обожжешься еще сильнее или упадешь, и тебя некому будет поднять? Или еще чего хуже? – он пытался поймать мой взгляд, но я продолжала смотреть на зажатую в руках, пропитанную моими слезами салфетку. У-меня-умер-лучший-друг. А он про то, что пора уходить на покой и мне… Ну как так? Ну как же так?.. – Если ты будешь сопротивляться, всем нам будет только тяжелее, ты ведь это понимаешь, правда? – его сильная рука легла на моё предплечье и слегка, будто по-дружески, пожала его. Я по-детски непроизвольно хлюпнула носом. – Мы тебя так любим… Ты ведь знаешь. Мы всего лишь хотим, чтобы у тебя был достойный присмотр, – с этими словами он вдруг протянул мне голубую брошюру, которую я сразу же узнала. Интересно, где именно он её взял? Они бесплатно распространяются у касс супермаркетов. Так они придумали меня сплавить? Стоя у кассы с молоком и печеньем? Увидели брошюру престарелого дома “Дом Счастья” и подумали обо мне? Кто из них всех? Джерри, Закари, Тиффани? Кто-то из невесток или внуков? А ведь “Дом Счастья” даже не лучший из двух имеющихся в нашем городе домов престарелых. Но они хотят отдать – отдать, как устаревшую игрушку! – меня именно туда. Притом что все они хотя и не особенно богаты, но всё же могли бы позаботиться о лучшем из двух самых очевидных вариантов, в котором для меня, помимо палаты и заднего двора, был бы доступен ещё хотя бы бассейн…
Я не собиралась принимать эту брошюру и не собиралась отвечать. Что сказать сыну, который уже всё решил? “Поздравляю, ты сделал неправильный выбор”?
– Мамуль, так надо, понимаешь? Мы будем тебя навещать…
– Чаще, чем сейчас?
– Что?
– Будете навещать меня чаще, чем сейчас? – я с вызовом посмотрела прямо в глаза сына. – Ведь сейчас вы меня совсем не навещаете. Когда ты в последний раз переступал порог моей квартиры? На похоронах отца?
– Не будь такой жестокой, ты ведь не такая…
– Нет, я не такая. Ты такой. Вы все такие.
– Мама, не усложняй, нам и так психологически очень сильно тяжело.
Вот оно: я одна должна позаботиться о том, чтобы им всем не было тяжело, чтобы они все не испытывали дискомфорт. То, что испытываю я, снова неважно… Почему?
Словно желая ответить на так и не сорвавшийся с моих уст вопрос, Джерри выдал совсем уж глупое:
– Я не могу тебя взять из-за Лауры, она ведь ещё совсем младенец. Ты ведь знаешь, как тяжело приходится с маленькими детьми…
– Прекрасно знаю, ведь именно я воспитала тебя, твоего брата и твою сестру – не отдала вас в детский дом, пусть бы он и назывался “Домом Счастья”!
Я вырвалась из машины родного сына, словно раненая птица из ржавой клетки… Я никого не просила забирать меня к себе! Более того, мне не нужно их внимание, если оно такое! Да, мне восемьдесят лет, но я дееспособна! Я целое десятилетие прожила в кромешном одиночестве, я привыкла, я со всем справилась, я потеряла всех и при этом выжила!.. Я выжила и всё ещё жива, и хочу дожить остаток своей жизни дыша полной грудью! Не хочу умереть на койке дома престарелых! Не хочу зачахнуть – я хочу уйти!..
Я передумала! Мне больше совсем не нужно ничьё внимание… Меня вполне устраивает тишина стен моего дома! Просто… Просто не отбирайте у меня мой дом! Оставьте меня! Забудьте обо мне! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… Забудьте обо мне… Умоляю.
Глава 8
С утра я рассматривала корешки книг своей библиотеки. Стеллаж на всю стену в гостиной оформил для меня Геральт, но и стеллажа не хватило: пришлось заполнять книгами пуфы, из-за чего те стали неподъемными; выстраивать из них башни на цветочных треногах; украшать ими подоконники. Я с малых лет любила читать. Именно чтение стало моим оазисом в незапланированном многодетном материнстве: лишившись возможности посвящать себя краскам и холстам, я залечивала свою тоску Диккенсом, Оруэллом, Шекспиром, Толстым, сёстрами Бронте, Гомером, Митчелл, Байроном и современными авторами, безусловно, тоже. Список моих любимых книг бесконечен. Кому теперь достанется моя замечательная библиотека? Кому она вообще может понадобиться? Хотя бы одна из сотен этих замечательных книг. Сейчас большинство людей предпочитает читать электронные книги или не читать вовсе… Плачевно.
Именно библиотека натолкнула меня на мысль о необходимости составить завещание. Но на кого? Кому оставить всё своё самое ценное и одновременно то, что наверняка сочтут самым бесполезным наследством из всех возможных? Вопрос терзал, поэтому я решила ненадолго отложить его в ящик.
Погладив посеребренный корешок любимой книги современной писательницы, я скользнула пальцем по краю книжной полки и удовлетворённо не нашла на своей сухой коже остатков пыли. Я – ухоженная бабушка, за которой совсем не нужно убираться, чистить и драить, потому что всё это делаю я сама, и причём делаю с большим удовольствием. У меня порядок во всём. Порядок – привычка многодетной матери, впоследствии ставшей многодетной бабушкой. Поддержание чистоты в своём пространстве – это образ жизни. Вот таким вот образом я и живу: старая кухня сияет блеском, полы во всех комнатах выметены и вымыты, в ванной комнате пахнет розовым мылом… Я не обрастаю пылью, крошками, плесенью, паутиной и ненужным барахлом. Кто бы посмотрел на мою уютную квартирку, тот бы понял, что здесь живёт человек, не нуждающийся в помощи, совсем со всем справляющийся самостоятельно… Ведь я не только чистоплотна, я ещё и здорова, просто немного – много! – стара. Так что мне не нужна помощь и забота, и тем более мне не нужен присмотр. Как когда-то ребёнком говорил Закари: “Честно-пречестно!”. Но кто мне поверит? И кому вообще может быть нужна моя правда?
