– Лично меня это вполне устраивает. Ладно, если не хочешь идти на площадь, то оставайся.
После этих слов Гиб Аянфаль вежливо склонил голову в прощальном поклоне и уже повернулся, чтобы уйти, но Шамсэ неожиданно бросилась за ним следом.
– Сагита! – позвала она и, подбежав к Гиб Аянфалю, крепко взяла за руку, – подожди! Ведь если ты пойдёшь наверх… Я-то останусь здесь, с нэнами и белыми сёстрами, мы спустимся в глубину нижних недр. Когда же мы теперь увидимся?
– Не знаю, – со спокойствием в голосе пожал плечами Гиб Аянфаль, – когда возродится Онсарра. Тогда все восстанут в обновлённых телах, и я тоже.
Шамсэ болезненно поморщилась, а затем, крепче перехватывая сестру под руку прижалась лбом к её плечу.
«Может быть, ты останешься?» – прозвучал в мыслях её негромкий голос, – «здесь, со мной. Белые сёстры и нэны разрешили некоторым патрициям и техникам волн спуститься вместе с ними в недра. Ты тоже могла бы!»
Эти бесхитростные слова неожиданно посеяли в его прежде непоколебимом сознании череду сомнений. Гиб Аянфаль не знал в точности, сколько ему оборотов в этом неведомом воплощении. Хоть он и патриций, но всё же ещё довольно молодой. И с ним нет амы Янавы, возвращения которой он так пламенно пообещал ждать. Кого он встретит на площади, и что с ним станет, когда мощные энергии взорвавшейся звезды сметут с поверхности всё, что не успеет погрузиться в недра? Но эти вспыхнувшие страхи неожиданно перекрыла сама собой возникшая уверенность в том, что волны хотят, чтобы он осознанно видел всё. И даже не в самом танце, а отдельно, на вершине башни, куда поднимаются только властители. Волны звали его и, внимая им, Гиб Аянфаль решительно отстранил от себя Шамсэ.
– Сестра, нет, – твёрдо ответил он, – я хочу видеть всё. Сама Гаэ призывает меня идти и смотреть.
Шамсэ подняла на него глаза. Ещё несколько мгновений её лицо было исполнено искренней тревоги, но затем резко стало спокойным. Только в глубине серебристых глаз затаилась колкая обида.
– Делай, как знаешь, – с холодком в голосе ответила она, – а мне… мне пора трудиться. Прости.
И Шамсэ, больше не взглянув на него, вернулась к плите и принялась запечатывать готовый кокон. Гиб Аянфаль хотел сказать ей на прощание что-нибудь ободряющее, но в комнату вошла одна из младших белых сестёр. Говорить при ней дальше было невозможно.
Он вышел и направился туда, куда его звало пространство – на площадь к подножию башни. В этот же миг прежде ведущее его второе сознание смолкло, оставляя лишь пронзительную радость от предвкушения грядущего зрелища, и Гиб Аянфаль осознал, что совершенно не понимает, что он только что наговорил асайю, назвавшемуся именем Шамсэ. Гаэньши, мёртвая Янава – чужие слова и чужая жизнь. Он не понимал, почему пытался убедить Шамсэ пойти с ним и не прельщаться на скромный труд белой сестры. У него, безусловно, был родич, сгинувший где-то в лабиринтах города, погружающегося в разруху. Но это однозначно не тот, с кем он говорил. И сейчас он идёт лицезреть смену эпох, которая прежде была для него самым страшным событием, какое только можно вообразить. Но сущность в глубине его буквально пела, охваченная страстным желанием участвовать во всём этом. Гиб Аянфаль шёл всё быстрее и быстрее, пока не перешёл на бег. Стройные ноги, оплетённые синими лентами, легко понесли его сквозь расступавшееся пространство. Он бежал, проходя насквозь через сдвинутые туннели обителей всей твердыни.
Гиб Аянфаль прыгнул и остановился, выходя из состояния пространственного бега. Он был не на площади, но и не в жилой обители. Перед ним внутренняя зала башни, посреди которой, точно ожидая его, стоял сам Гэрер – проводник Ганагура и правитель твердынь Онсарры.
Его лицо было незнакомо Гиб Аянфалю, а длиннополый фиолетовый наряд казался не тем, в котором он привык видеть правителя Гэнци. Но о том, что перед ним лучшее дитя Онсарры явственно говорил знак восьмиконечной звезды на груди и особенный величаво-спокойный взор серебристых глаз.
– Самонадеянно с твоей стороны приходить сюда в такое время, – едва заметно улыбнувшись, произнёс неизвестный Гэрер, пристально рассматривая его.
– Я хочу видеть всё полностью, – проговорил Гиб Аянфаль голосом, в котором ему вновь послышалось нечто чуждое, – А не то, что позволяет увидеть свободным сознаниям Ганагур. Мать Аммани дозволяет мне. Она ведь и сама останется на поверхности вместе с глубинными владыками. Я хочу быть рядом с ней.
– И не боишься того, что твердыня нескоро ещё станет такой, чтобы нога асайя смогла безболезненно ступить на неё? В эру смены эпох на поверхность поднимаются такие силы, с которыми мы, воплощённые асайи, можем иметь дело только в лице Ганагура или других сверхсущностей.
– Я буду иметь с ними дело в лице Гаэ, – самоуверенно ответил Гиб Аянфаль и вздрогнул, ощутив всем нутром смутно-знакомый холодный трепет. Он обернулся – позади него стояла консул Гейст. Такая, какой он видел её прежде, чем прошёл сквозь сизый туман.
– Что ж, танец вот-вот начнётся, – меж тем молвил Гэрер, – Следуй за мной, Сагита.
Гиб Аянфаль, не возражая, пошёл за правителем по спиральному подъёму, ведущему на вершину башни. Гейст следовала за ним, и асай невольно чувствовал на себе её пронизывающий взор.
Они не прошли ещё и четверти башни, как он вновь почувствовал, что с телом происходят неминуемые изменения. Взглянул на руки – ладони потеряли уже привычные тонкость и гладкость, и стали шершавыми из-за того, что их покрыли крошечные пылевые протоки, какие есть у каждого городского строителя для труда. Чувство пространства, досель охватывавшее всю твердыню, постепенно сжималось, тело тяжелело, а одежда становилась проще и грубее – и вот, Гиб Аянфаль ощутил, что полностью принял тот облик, который был у него за границей Поля. Он, было, обрадовался, но тут же содрогнулся от страха – ведь, выходит, Гейст и правитель воспринимают его за совсем другого асайя, которого и зовут Сагитой. Что, если на башне от него потребуется сделать то, на что он просто не способен? Он сгинет там, потеряв пыль и пурное тело? Или произойдёт нечто более страшное, и все его дары будут потеряны?
Гиб Аянфаль никогда прежде не боялся погибели, и даже не подозревал о том, что этого можно бояться. Непрошенная и неконтролируемая погибель виделась асайям далёким пережитком прошлого, предшествовавшего воцарению Гаэ Онсарры. Когда-то давно волны говорили ему, что сиятельные матроны знают, что происходит после того, как асай оставляет свой седьмой дар и вместе с тем утеривается последняя связующая его души с миром. Сам Гиб Аянфаль этого не знал. Сейчас он чувствовал перед собой незримую силу, способную отнять жизненные дары, и страшился того, что не сможет ей сопротивляться, не сможет сделать выбор между смертью и жизнью, который является неотъемлемым правом любого асайя.
Колеблясь, он остановился, оглядываясь на следовавшую по пятам Гейст. Консул тоже встала, и строитель увидел, что белая дорога за ней обрывается в пустоту – им не вернуться назад.
– Зачем Сагита захотела подняться на башню? – спросил он, стараясь скрыть нарастающее отчаяние.
– Она всегда желала видеть всё своими глазами. И была уверена, что выживет в последующие дни. Ей открылась истина. Под гибнущим светилом она увидела отблески великого будущего, которые и по сей день открыты только перед ней. Ступай дальше.
Гиб Аянфаль коротко кивнул и обречённо продолжил путь за правителем, который будто бы и не заметил метаморфоз, произошедших совсем рядом с ним.
Наконец, они вышли на крохотную площадку на самой вершине. Был полдень, и тяжёлая бардовая Онсарра висела в зените прямо над головой как гигантский шар, освещая багровым светом кристально чистое оранжевое небо. Города не видать, и Гиб Аянфаль подумал, что башня – последний оплот порядка и Голоса на всей твердыне. Но и она неминуемо погибнет – он уже чувствовал сотрясавшие её вибрации, вызванные глубинными процессами, перестраивавшими недра и волновавшими глобальный пылевой океан.
