— Еще один вопрос, мистер Нортон, если позволите. Насколько я понял, профессор Удзуки не почтил меня своим посещением потому, что взять на себя этот труд решили вы. Не скажете ли, чему я обязан…
Нортон усмехнулся и нерешительно поскреб подбородок. Потом сказал мягко:
— Видите ли, сэр, я считаю, что именно американская медицина должна исправить зло, невольно причиненное американской физикой, и сделают это американские врачи, в том числе и я. Кроме того, мы считаем, что пристальное наблюдение за ходом болезни… и за ходом лечения, конечно… может дать мировой науке массу ценнейшего материала по особенностям радиоактивных болезней.
Директор госпиталя Токийского университета сегодня удивлял самого себя. Он грубо, почти вызывающе сказал:
— Американские ученые будут экспериментировать с японскими морскими свинками? Так это следует понимать? А если морские свинки откажутся от экспериментов?
Нортон нахмурился:
— Повторяю, коллега, вы слишком сгущаете краски. Я понимаю ваше настроение и… и все такое. Но давайте смотреть на вещи здраво. Следует не препираться, а стараться облегчить участь этих несчастных… — Он помолчал и угрюмо сказал: — Не будете ли вы любезны показать мне моих будущих пациентов?
Гость и хозяин поднялись одновременно. Рядом пересекли кабинет, и у дверей Митоя задержался, пропуская вперед Нортона. Острые черные глаза за толстыми стеклами больших очков были полузакрыты набухшими веками: Митоя боялся, что гость прочтет в них затаенную неприязнь.
Жертвы
Хомма рвало. Его маленькое, исхудалое тело судорожно изгибалось под простыней, на потемневшем лице, изуродованном желтыми буграми нарывов, выступил обильный пот. Спазмы сводили горло мальчика, и из безобразно раскрытого рта текла тягучая, липкая слюна. В промежутках между спазмами Хомма громко и хрипло, со всхлипами, стонал и ругался:
— Тикусё… А, Тикусё-мэ-э… [ 27]
Остальные больные и служитель молчали. Капитан Одабэ лежал, завернувшись в простыню с головой; сэндо Тотими, сморщившись, тайком от служителя, занимался запретным делом — выдавливал на руке зудевший гнойник. Механик Мотоути подобрал брошенную служителем газету и читал про себя, шевеля губами. Вдруг он приподнялся на локте и крикнул, не отрывая глаз от текста:
— О-ой, Одабэ-сан! Сэндо!
Капитан высунул лицо из-под простыни. Сэндо, не оборачиваясь, прохрипел:
— Чего тебе, Тюкэй?
— Слушайте, что сказал о нас председатель американской атомной комиссии, господин Люис Страусе. Он заявил, что в момент взрыва «Счастливый Дракон» находился… э-э, где это?.. А, вот: «…находился западнее атолла Бикини в пределах двухсотмильной запретной зоны». Ну, не дурак ли этот янки? Не умеет отличить запада от востока, а еще председатель комиссии…
— Пропади он пропадом со всеми вместе! — слабым голосом отозвался Одабэ. Лицо его перекосилось. Мотоути бросил газету.
— Болит? — сочувственно спросил он.
— Огонь у меня внутри… — Одабэ скрипнул зубами и зарылся лицом в подушку.
Сэндо вытер пальцы о матрац, поправил простыню и мрачно прохрипел, щуря слезящиеся глаза:
— Всякому дураку в Японии известно, что, когда взорвалась эта проклятая водородная штука, мы были милях в сорока к востоку от их зоны. Янки будут теперь выкручиваться, чтобы не платить за убытки.
Хомма наконец перестало тошнить. Служитель обтер ему лицо влажной губкой и вынес тазик.
Сэндо продолжал:
— Ничего, ребята, мы их заставим раскошелиться! Подадим на них в суд, а когда выйдем отсюда, у каждого будет тысяч по сто иен в кармане. Неплохо, а?
— Может быть, мы не выйдем, а нас вынесут? — все еще тяжело дыша, проговорил Хомма. — Мне все хуже и хуже… Наверно… умру.
— Может быть и так, — спокойно согласился Мотоути. — А ты, Йоси, дурак. На месте Нарикава я давно выгнал бы тебя с должности начальника лова. «Сто тысяч, сто тысяч»! На что мне твои сто тысяч, когда голова моя скоро будет голая, как колено, а желудок не держит ни рисинки? Или вот капитан. Посмотри, как он мучается. Ты хоть бы при нем постыдился говорить о деньгах! И Кубосава… Ему, говорят, совсем плохо. А ты знаешь только одно — «деньги, деньги»…
Сэндо не обиделся. Он выдернул у себя на макушке клок волос и, дунув на них, рассеял возле койки.
— У меня тоже вылезают, — кривясь, улыбнулся он. — Только быть лысому при деньгах лучше, чем быть волосатым нищим. Я куплю садик и буду разводить шелкопрядов.
— Шелкопрядов в Коидзу не разведешь. — Мотоути достал из тумбочки сигареты и спички. — Да и что рыбак понимает в шелкопрядах? Лучше купить моторную лодку и выходить за кальмарами.
В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, и в палату вошли несколько человек в белых халатах. Это были врачи, хотя случалось, что столь же бесцеремонно входили к больным и репортеры. Мотоути сразу узнал длинного седого американца, который осматривал его и Хомма неделю назад.
Нортон, возвышавшийся среди других на целую голову, вошел вслед за японскими Врачами и остановился у койки Хомма, окинув палату быстрым внимательным взглядом. Его сопровождали двое врачей с чемоданчиками из блестящей кожи и низкорослый японец, по-видимому нисэй [ 28], в американской военной форме без знаков различия, видневшейся из-под распахнутого халата.
Некоторое время все молчали. Больные с враждебным любопытством рассматривали иностранцев. Врачи японцы стояли поодаль с бесстрастными, холодными лицами, словно желая показать, что в этом визите они играют только подчиненную роль.
— Хау ар ю гэттинг он, бойз? — спросил Нортон, обращаясь, судя по направлению его взгляда, к больным.
— Как поживаете? — негромко перевел один из врачей японцев, опустив фамильярное «бойз» — «ребята».
Мотоути отвернулся, Хомма закрыл глаза. Одабэ сделал попытку приподняться, но с глухим стоном снова упал на подушку. Только сэндо, обнажив желтые зубы, бросил:
— Очень плохо.
— А, варуй, варуй, — уловив знакомое, видимо, слово, закивал Нортон. (Врачи, стоявшие у двери, заулыбались.) — Ничего, скоро будет ёросий. [ 29]
Нортон заговорил по-английски, и стоявший с ним рядом нисэй перевел, что американцы чрезвычайно удручены и опечалены случившимся и что они приложат все силы и умение, чтобы помочь пострадавшим. Прежде всего необходимо провести правильное лечение. Болезнь очень сложна и тяжела, скрывать это не приходится. Но потому-то американское правительство и послало их, лучших врачей по такого рода заболеваниям, чтобы загладить инцидент, о котором оно весьма глубоко сожалеет.
— Для установления правильного курса лечения необходимо ознакомиться с вашим состоянием, а также выяснить некоторые подробности истории болезни, то есть уточнить обстоятельства, при которых вам было нанесено лучевое поражение. Затем мы возьмем у вас для анализа кровь и мочу, назначим процедуры, лекарства, диету… Я полагаю, — заключил Нортон, оглядываясь на своих коллег, — что, если нам удастся избрать правильный путь, вы снова будете на ногах через месяц-другой. А сейчас давайте приступим к делу.
Он спросил о чем-то японских врачей, те кивнули в знак согласия, и два американца подошли к столу и стали извлекать из чемоданчиков какие-то коробки и футляры; резиновые трубки и странного вида стеклянные предметы в рамках из лакированного дерева.
— Начнем осмотр, — перевел нисэй.
Но тут произошло нечто непредвиденное. Хомма, которого собирались осматривать первым, отодвинулся к стене, натянул простыню до подбородка и сказал сдавленным голосом:
— Не хочу.
Американцы удивленно переглянулись, поглядели на Хомма, на японских врачей, стоявших с прежним выражением равнодушия на лицах, затем повернулись к нисэю. Тот, словно спохватившись, перевел.
— Но почему? — спросил Нортон.
Нисэй, брезгливо скривившись, пожал плечами. Тогда Нортон легонько потянул с Хомма простыню.
