– Что-то даже не греется.
Он сказал с укором:
– Турка из благородной меди, а плита на такую старину не реагирует.
Я торопливо перелил в кастрюльку, а он сказал со вздохом:
– Утром вышел, гроза утихла, солнышко, а она стоит за оградой, мокрая, жалобная, голодная, смотрит на меня с укором и надеждой… Папа, за что? Или забыл про меня?.. Ну, дал я ей морковку, завёл в дом обсушиться, а время тикает, если не одна из двух старых, то та третья, самая левельная, исчезнет.
– И как решили?
– Паскудно, – признался он с тоской. – Никогда так тяжко не было!.. Наконец вывел её из дома, поднялся в седло, а она ластится, всё старается выполнять, в глаза заглядывает, чует беду.
Я проговорил медленно:
– Отвести подальше и там оставить – тоже не выход. Всё равно будет считаться вашей. Раз приручили, то и отвечаете.
Он скривился, словно от зубной боли.
– Да знаю, знаю… Потому направился в дубовую рощу, там много желудей, кабаны то место облюбовали, даже спят там. Между ними можно бродить мирно, не тронут, но если их зацепить или пнуть… У меня так бывало. Как-то на скаку лягнул одну кабаниху, так до самой реки гналось все стадо.
– Понял, – сказал я. – Тоже вариант. Как прошло?
– Хуже некуда, – ответил он. – Как только увидел их, перешёл в галоп, пронёсся через стадо, двух-трёх шандарахнул копытами, так что за нами понеслись с полдюжины здоровенных кабанов. Я выпрыгнул из седла и отбежал в сторону. На меня не обратили внимания, это же не я, а лошадь их обидела, окружили, набросились, а клыки у них такие, медведя распорют…
Я сказал медленно, не отводя взгляда от джезвы:
– Вот почему запах в комнате весь валерьянистый…
Он сказал хрипловатым голосом:
– Да это ещё вчера, ночь не мог заснуть. Её рвут, она кричит, смотрит такими укоряющими глазами, в них недоумение, почему не бросаюсь на помощь, она же моя, она послушная, меня любит и всё делает, что скажу…
Голос прервался, я вздохнул с сочувствием, понимаю, сам иногда бываю таким, хотя для разработчика никакой лошадки там нет, просто набор пикселей, что в определённом порядке проецируются на экран дисплея работающей программой вычислений.
– Это забудется, – сказал я утешающе, – зато у вас прекрасная замена. Сразу высоколевельная, прокачивать не надо. Разве что чуть-чуть, меньше по времени, с лучшими характеристиками.
Он посмотрел на меня с укором.
– У любого предательства есть оправдание, хотя всегда липовое. То, что я сделал, делать было нельзя.
– Виртуальный персонаж, – утешил я. – Набор пикселей. Забудьте, играйте в удовольствие.
Он мрачно смотрел, как я снял с огня кастрюльку, неспешно разливаю по кофейным чашкам, здесь ими служат чайные, а для чая компотные, а когда протянул к чашке в моей руке, я заметил как мелко-мелко дрожат пальцы, как это Алиса ещё не вызвала «Скорую».
– Играйте свободно, – повторил я. – Это ваш мир, вам подвластно всё.
Он взглянул исподлобья поверх края чашки.
– А разве можно всё?
– Можно, – ответил я уверенно.
Он сделал осторожный глоток, выждал чуть, ответил чуть хриплым голосом:
– Нельзя. Человек – это животное с системой запретов. Если запреты убрать – снова животные.
– Бросьте, – сказал я. – Пришёл новый мир!.. Сейчас можно всё… при условии, что не повредит соседу. Или, как гласит крылатая формула очень простого народа: ваша свобода заканчивается в дюйме от моего носа.
Он сделал два глотка, прикрыл глаза, ответил осторожно, но заметно, что с внутренней стойкостью:
– А как насчёт вредить себе?
Я допил кофе, осторожно опустил чашку на стол.
– Достоевский умолчал. Но чего стоит потрясающий вывод, что вредить нельзя никому, даже если Бога нет! А сейчас это уже почти на мировом уровне. Бога нет, но мы уже как-то сдерживаемся. Конечно, на заметном уровне. А так, конечно, ещё те зверюки.
– Заметный уровень, – пробормотал он, – это даже не вершина айсберга. А так, самый кончик вершины.
– Потому что мы всё ещё питекантропы, – повторил я. – Хотя в костюмах и с галстуками. Я вот, как питекантроп, который понимает, что он питекантроп, утверждаю, что люди есть люди, даже если питекантропы, а пиксели – это пиксели.
Он тяжело вздохнул, укор в глазах стал заметнее.
– Всё так просто?
– Да, – ответил я уверенно, нужно как-то перелить в него чуточку беспечного настроения, иначе жизнь совсем чёрная. – А мы этот пиксельный мир делаем всё красочнее и реалистичнее, чтобы дать людям отдохнуть, развлечься, проявить свои творческие способности!.. Это уже прекрасная замена фильмам, в тех ничего не творишь, а только смотришь, что сотворили другие.
Он с отвращением отмахнулся.
– Фильмы всего лишь pictures motion.
– Баймы на порядок выше, – согласился я. – Даже не на порядок, а ваще грех и кощунство сравнивать.
Он буркнул:
– Потому на вас и ответственности больше. А вы это понимаете? Нет. Для вас очередная развлекуха, только возможностей больше. Огнестрельное оружие ещё не начали продавать детям?
– Да не сводите всё к нравственности, – ответил я беспечно. – Это было модно в прошлом поколении, сейчас просто наслаждаемся свободой. Нравственность тоже химера, в мире нет ничего кроме математики и цифровых расчётов!
Он взглянул исподлобья, всерьёз или прикалываюсь, не может такого быть, чтобы умный человек рассуждал, как кухарка, хотя сейчас все кухарки, это демократично, а кто не кухарка, тот подозрителен, как всякий инакомыслящий, а инакомыслящий теперь всякий, кто мыслящий.
– Не знаю, – пробормотал он. – Мир становится всё лучше, потому хуже и опаснее.
– Расслабьтесь, – повторил я. – помните, там всего лишь пиксели! Хотя это и снизит удовольствие, но если вы такой чувствительный и очень интеллигентный…
Он сказал с укором:
– Пиксели тоже люди!
Я смолчал, отвёл взгляд. Наши мощности позволяют творить сеттинг все реалистичнее, мы молодцы, а люди есть люди, ещё Пушкин сказал: ах, обмануть меня несложно, я сам обманываться рад.
– С легендарными мечами как? – поинтересовался я.
Он с лёгкостью попался на отвлекающий манёвр, ответил чуть живее:
– Это вот-вот, как только доберу левел. Осталось немного, но все что-то тормозит. Жизнь, она такая, никогда в сроки…
«А вот мы вложимся», – мелькнуло у меня. Хотя в реале сложнее, там не только команды, но и поработать ручками тоже приходится, как всё ещё в каменном веке. Правда, «Алкома» старается нас заменить всюду, куда дотягивается. Что хорошо и плохо.
– Невдалый вас хвалит, – сказал я. – И Худерман хорошо отзывается. Вы отыскали такие баги, что у нас все разработчики хватаются за головы. Не дай бог с такими в релиз! Спасибо. Как здорово, что вы такой перфекционист!
Он отмахнулся.
– Да это моя занудность. А вы капиталист по Марксу и Ламброзо, все ставите себе на службу.
Я поднялся, сказал приподнято:
– Релиз будет намного раньше, чем планировали. Скоро не жизнь, а сплошное наслаждение!
Он спросил тихо:
– А жизнь ещё останется?
Я заученно улыбнулся, мы все улыбаемся, когда нечего ответить, раньше в таких случаях вытаскивали сигарету, а за то время, пока разомнёшь в пальцах, прикуришь да выпустишь первый клуб дыма, можно что-то и придумать, сейчас же я молча кивнул и вышел на лестничную площадку.
Глава 13
Автомобиль послушно подрулил к ступенькам подъезда, а как только я вышел, гостеприимно распахнул обе дверцы.
Я сел со стороны пассажира, буркнул:
– В офис. Гнать необязательно.
Великолепные пейзажи в байме, кони, постройки – всё из комплекса программ, а те из значков, придуманных ещё графиней Лавлейс и Конрадом Цузе, так что переживания старого интеллигента насчёт погибшей лошади выглядят смешными, если смотреть с точки зрения разработчиков, но если прислушаться к Худерману и подвякивающему ему Невдалому, то и мы целиком из программ, умело записанных эволюцией в виде ДНК.
