На сельском аэродроме их встретил военный внедорожник с брезентовым верхом и повез уже через более населенную местность. По пути англичанин разглядывал в окно машины северную архитектуру. При неограниченном количестве леса вокруг русские делали из дерева все, что можно сделать из дерева. Дома и хозяйственные постройки — из сложенных друг на друга стволов. Заборы, мосты и даже тротуары из досок.
Дома производили особенное впечатление. По пять-шесть окон по фасаду. У половины первый этаж начинается на уровне человеческого роста. У остальных первый этаж на умеренной высоте над землей, но над ним полноразмерный второй. Крыши двухскатные, под крышей, похоже, еще одно жилое помещение. Часто окна украшались резными наличниками.
Сзади дома продолжались нежилой частью. «Поветь», как сказал Степанов. Обращенная к улице часть дома предназначалась для людей, а задняя — для домашней скотины, для дров и всего прочего, объединяя функции десятка хозяйственных построек на все случаи жизни. Если жилая часть часто ограничивалась квадратом десять на десять метров, то поветь уходила вдаль еще метров на двадцать. С повети во все стороны открывались грузовые двустворчатые ворота, у некоторых даже зачем-то на уровне второго этажа. Такая архитектура давала возможность заниматься хозяйственными делами, не выходя зимой из-под крыши, не надевая шубу и не раскапывая дорожки в снегу.
Во всех дворах на расстоянии от основного огромного дома стояли маленькие домики. Бани, где люди раз в неделю мылись. Для Англии обычай ставить отдельный домик для мытья выглядел слишком расточительным, но здесь почему бы и нет, если земли полно, строевого леса полно и дров тоже полно.
В доме Степановых Николай провел гостю экскурсию. Жилая часть делилась крестом из стен на четыре комнаты, причем в середине креста стояла огромная кирпичная печь. В каждую комнату выходил какой-нибудь бок печки, а со стороны «кухни-столовой-гостиной» оставалась ведущая вверх труба и весь интерфейс управления с чугунными или стальными дверцами. Дверь для дров, дверь для духового шкафа и дверь для вентиляции, «вьюшка».
Вход в дом традиционно делался не с фасада, а сбоку. Сени получались между жилой частью и поветью. На повети первый этаж занимали стойла для коров и загоны для свиней. Корову днем отправили пастись в стадо, а в загоне весело похрюкивала большая грязно-розовая свинья.
На втором этаже повети хозяева устроили склад разных полезных вещей. У больших ворот лежала даже деревянная лодка, а рядом с ней два длинных бруса с роликами.
— Это для лодок ворота? — удивился Уинстон. Он понимал, что зимой река замерзнет, и лодки во льду оставлять нельзя. Да и под снегом не стоит, лучше их на зиму убирать под крышу.
— Для сена, — ответил Степанов и показал наверх, где на жердях под крышей лежало прошлогоднее сено.
— Вот туалет, — Степанов открыл скромную дверь.
Туалет предсказуемо находился под крышей, но не в жилой части. Деревянный подиум и крышка, под ней дырка. Умывальник, под ним ведро. Лампа на стене, под ней выключатель.
Уинстон попытался придумать более совершенную конструкцию при отсутствии центрального водоснабжения и канализации. Не придумал. Хотя унитаз с гидрозатвором можно бы было поставить и тут, только воду в бачок пришлось бы наливать из ведра.
Покажи ему такой туалет года три назад, он бы в ужас пришел. Но после тюремной параши любой осколок цивилизации выглядит приемлемо.
— Нагулялись? — встретила их на кухне добрая babushka, мать Степанова, — Яковлевич уже прибежал, неймется ему.
Загадочная русская традиция именования. К тому возрасту, как человек заработал себе собственное доброе имя и честную репутацию, окружающие начинают называть его исключительно по имени отца.
Бодрый старик в официальном черном пиджаке представился гостю как Андрей Яковлевич. Он, как и все остальные местные, четко произносил безударную «О». Для иностранца совершенно не привычно, но в целом скорее понятно, чем непонятно. В русском проблема в том, что сложно отличить на слух безударную «О» от «А».
Если оканье воспринималось нормально, то к местным оборотам надо было привыкнуть. «Нуко» и «ужо» можно пропускать без ущерба для контекста. «От» вместо «вот» понять можно. «Поди-ж ты» это не ругательство, а удивление.
— Нуко ведь ладно давай ужо. Пойдем завтра с утра по медведя, — не затягивая церемонии, предложил Яковлевич.
— Прямо завтра? — спросил Степанов.
— От с самого утра я за вами зайду и пойдем. Медведь он не баба, ждать не будет. Я Изосимычу сказал, что гости будут, по медведя пойдут. Чтобы он с сыновьями не торопился, а то собирался давеча. Медведь этот злой, нехороший. На той неделе собаку задрал, может и до коров добраться. Изосимыч, вишь, его выследил, хотел с сыновьями сам пойти. Да я его уговорил, раз у тебя гость, то пусть ужо поохотится. У нас, беда такая, не сезон по весне на медведя, и гусь пролетел уже.
— Пойдешь на медведя? — спросил гостя Степанов.
Яковлевич сделал удивленное лицо. Как можно по медведя, да и не пойти.
— Пойду, — согласился Уинстон. Он, вообще-то, приехал посмотреть на крестьян, а не на медведей. Но отказаться получалось невежливо.
— Ружо-то есть у него? — спросил старик. Очень актуальный вопрос, есть ли ружье у человека, который только что согласился пойти на медведя. Тем более, что ружья у Уинстона не было.
— СКС ему дам, — ответил Степанов.
— И патроны поди военные? — скривился Яковлевич. Уинстон понял, что он имел в виду. Военные патроны с сердечником животное насквозь пробьют, но не остановят.
— Какие есть, — Степанов пожал плечами.
— От ведь нуко-то!
— Яковлевич, перестань. Вениамин человек серьезный, в соревнованиях по стрельбе участвует.
— Поди-ж ты! — Яковлевич быстро успокоился.
Уинстон понял, что старик всегда такой. Легко разгоняется по любому беспокойству и так же легко успокаивается, если проблема дает хоть какой-то намек, что она решаема.
Яковлевич ушел.
— Он не староват для охоты? — спросил Уинстон про Яковлевича, — Ему же на вид под восемьдесят, ходит с палочкой.
— Это он по деревне с палочкой ходит, а в лес без палочки, — ответила бабушка, — Яковлевич у нас железный. Его немцы били-били, не убили.
— Немцы? — вроде бы они с русскими союзники.
— На второй еще войне, — ответил Степанов, — Он до войны с геологами по Сибири ходил. Попал в армию в сорок первом. И почти сразу в плен. Бежал. Первый раз поймали, второй раз бежал в хорошей компании. Несколько сот человек в побег пошло. Умел ходить по лесу бесшумно и быстро. Вышел к своим. Вернулся в строй, снова повоевал. Заводной старик. На охоту один уже не ходит, а по грибы да по ягоды как лось бегает.
— У нас говорят, что русских военнопленных после освобождения снова сажают в лагеря, только в Сибири. Неправда?
— Кого-то и сажают. Трусов в армии не любят. Плен — позор.
— И никаких оправданий?
— Побег — самое лучшее оправдание. Трус в побег не пойдет.
— Исти идите, — позвала бабушка.
На ужин она приготовила суп из сушеной трески с картошкой и вареную картошку с селедкой.
— Утром на охоту, а потом? — спросил Уинстон.
— В футбол сыграешь? — предложил Степанов.
— Сыграю.
— Потом в баню можем сходить. Я нечасто приезжаю, и каждый раз мы с друзьями ходим в баню.
Что такое «баня» Уинстон знал. Это как «клуб» в Англии, только совмещенный с водными процедурами. Еще в баню посылают, когда хотят послать вежливо. И по контексту это не является намеком, что посылаемому неплохо бы помыться.
— Может быть, я чего-то не понимаю, но почему у вас вместо культурных мероприятий гигиенические? — спросил Уинстон, — Почему бы не пойти с друзьями в паб?
Степанов рассмеялся.
— Ты по передовицам газет русский учил?
— По уставам и НСД.
— Оно и видно. Поход в баню это в первую очередь культурное мероприятие. Как у вас в паб. Только в баню.
