За ним остальные потянулись.
Семен последний из-за стола вышел. Как всегда. Ел он медленно, чинно, с уважением к пище и желудку. Может, оттого здоровым как медведь вырос, болезней с измальства не знал.
И галлюцинации его не посещали.
Глава 16
Сутки Эйфия не шла, а ползла. Шаг, другой - остановится, посидит, подумает. И мысли все невеселые, и идти, как не думай, некуда. На базу к землянам торопиться? Чтобы потом бежать обратно без оглядки? Нет уж, лучше здесь остаться, среди красоты и диковинных зверей, а не двуногих. Так и решила: переждать и хорошо обо всем подумать.
Берлогу себе сделала, в снегу огромный лаз с помощью Хакано вырыв. Снега наелась и спать легла. А утром вылезать не захотела. Навалилась усталость до нежелания что-то делать, хоть и рукой пошевелить.
- Не в себе паря-то. С того дня сам не свой. Мает его, - кивнул Прохорыч на Петра, попыхивая трубкой. Семен на друга уставился: правда, мает. Второй день за забором топчется, в лес уходит - возвращается, снова идет. И без ружья.
- Вчера по утру я его видел в сторонке, на тропе к геологической партии. Стоит, озирается. Чего высматривал? Белок? Так их там не бывает. Куниц разве что, да соболька? Но ж без ружьишка их не возьмешь, а силки не ставил, точно говорю. Ты б, Сема, к Елычу его затащил, что ли?
Ага. Елыч - Елисей Ильич как Петька, малость на голову тюкнутый. Жил мужчина в Питере, работал в элитной клинике, растил двоих детей, кандидатскую защищал, патент на изобретения в офтальманологии имел, и вдруг влетело ему самореализацией заняться. На том нормальная жизнь и закончилась. Сюда перебрался, чтобы в тишине и покое строчить научный труд о самосовершенствовании и Вселенском Разуме. Толку от Елыча промысловикам никакого, только комнату занимает да на шее у них сидит, но опять же и вреда нет. Ну, не пожилось в городе, к природе потянуло, уединению, а не за длинным рублем как вон Витьку Плахотина - что ж плохого? Сидит себе наверху, пишет с утра до вечера, и ни видно его, не слышно. Врач конечно, в партии всегда пригодится, тем более куковать здесь артели до самой весны, но с другой стороны лечить здесь не кого. Здоровье у мужиков сибирское, ни стужей, ни бациллой такое не свалишь, а если оказия какая приключится, пораниться кто или съест не то, так сами же травами и вылечатся. Прохорыч вон дипломов не имеет, а лекарь хоть куда. Что зверя, что человека настойками травными поднимет.
Ну и чего Петьку к Елычу отправлять?
- Поблажит - перестанет, - бросил мужчина, куртку застегнул, ремень берданки поправил. - Пойду, капканы проверю. Того и гляди, пурга начнется.
- Ага. Иди, Сем, иди, - махнул трубкой старик.
Фея чувствовала себя разбитой, больной и пыталась понять отчего. От волнений, от бессилия найти выход из положения, от страха, что среди землян оказалась, - напрашивался вывод и ответ на вопрос, что же ей никуда идти не хочется. Однако при всей внятности аргументов, ответа на один вопрос они не давали - почему ей холодно? Термосистема комбинезона работает, а Фею дрожь пробирает до зубовного стука.
Девушка прижала к себе Хакано, тот ей лицо вылизал и заскулил.
- Голодно, маленький? - поняла. - Прости, нет у меня и ничего. Хотя…
Вспомнила про сейкап. Вытащила из-за ворота, пыльцы себе на мизинец насыпала, и лаугу столько же. Съели. Легче стало: щенок повеселел, девушка ожила. И вроде можно идти, да только надо ли? В лапы к дикарям всегда усеется - вот из таких еле вырвалась.
Хакано покрутился, хозяйку понюхал, поскулил и давай на простор просится, снег разрывать.
- Далеко и надолго не уходи, - попросила Эйфия: мало ли, обидят зверька агрессоры. - Земляне… ты их сторонись малыш…
Лауг вылез из норы и бежать. Эя дремать начала, проваливать как в снег в сон и тут пыхтение услышала - Хакано вернулся и с собой айху привел. Девушка подумала, что той голодно, как и щенку, вот тот по-родственному на обед ее пригласил.
- Молодец. Крови родной помогать надо, - похвалила. Сейкап открыла, дала лисице пыльцы, не жадничая. Та слизала и не уходит, не то что неугомонный Хакано - только прибежал, тут же убежал. Эта легла вытянувшись рядом с Феей, глазами косит на нее, словно так и надо.
- Красивая, - погладила ее девушка. - Но жаркая ты.
Отодвинуться бы от нее, а сил нет. Так и заснула одной рукой айху обнимая, другой сейкап сжимая.
Силки были пусты. Не повезло, а тут еще кружить начало, завьюжило, замело, еле Семен домой добрался. Уже у заимки Виктора встретил - тому удача улыбнулась.
- Смотри! - потряс тушкой непонятного зверька с отменным переливчатым мехом редкого серебристо-голубого окраса. - Пофартило! Главное сам на меня вышел! Я значит капканы проверил, а в них ничего, Семен. К последнему-то а, ага! Тут этот вылетает. Да на меня и тявкать, прыгать и за штаны хватать. Сам пришел, слышь. А мех, смотри, Семен! Песец!
- Нет, - мотнул головой мужчина, придирчиво оглядев мех и зверька. - Больно большой и морда кошачья. Мутант.
- Кто?! Да иди ты, "мутант"! Песец, говорю! Большой, никто такого не ловил.
- Угу, - спорить не стал. Да и темно уже, чтобы точно что-то говорить. Вон уж дома, там глянут, определят. Прохорыч всякое зверье видел, у него глаз наметан, сразу кто таков скажет.
- Не песец, - твердо заявил Иван Прохорович. Трубку в рот сунул и запыхтел, с прищуром тушку зверя оглядывая: кто таков не признать. С виду лохмат как болонка, а мех ценный, тонкого окраса и блеска, морда же рысья, хвост длиннющий как у пантеры и пушистый как у белки. И когти хоть как африканские племена на ожерелье пускай.
- Кто тогда? - озадачились промысловики. Петя тушку всю перекрутил, исследовал, Елыча пригласил. Тот пол ночи затылок чесал, все названия мудреные вымучивал. В итоге решили, что зверек этот и правда, мутант, может с юга, с вилюйских болот прибрел, может наоборот, с севера, с тундры.
Эйфия то засыпала, то просыпалась. То жарко ей было, то холодно. А в ушах какой-то вой стоит и не прекращается и голова от него тяжелая и перепонки болят.
- Что это воет и воет? - спросила айху. Та глаз прищурила: спи.
- А Хакано? Хакано? - рукой пошарила - нет лауга. Выйти, поискать? Конечно, только чуть позже.
Айху прочь метнулась, вылезла из берлоги. И она ушла, и она оставила.
- Хакано найди, - прошептала, проваливаясь в сон, от которого хуже, чем от яви. В нем Люйстик сердито пеняет ей, Марина смеется, тыкая в нее пальцем, отец презрительно щурится, Ренни отворачивается, видеть ее не желая. Они шепчут ей, на все лады укоряя, бубнят в уши и гудит что-то, взрывается, как челнок.
Монти? Жив ли он? Конечно, он вылез, люк закрыл, и челнок стартовал на автопилоте. Только что-то сбилось в программе. Но Монторрион не виноват. Никто не виноват…
Запуржило не на шутку. Ночь мело и утро продолжило. Днем вовсе ветер усилился, мороз ударил так, что носа из избы не высунешь. Мужчины в карты сели резаться, Петр с Елычем закрылись, Прохорыч харч готовил, а Семен штопкой занялся - чего делать-то?
- Сема, ежели не тяжко, дровишек принесь, а? - попросил старик. Колмогорцеву не тяжело. Сходил в сенки, нагреб полные ручищи полешек, да у печи сложил. И на вторую ходку, уже на улицу: день впереди длинный, ночь еще, а Петьку как просил дрова сложить в сенках, запас пополнить, так тот до сих пор выполняет.
Во двор вышел и хоть свитер теплый, толстый, а все равно тут же морозец под него полез. Семен плечами повел: отстань, и к поленнице. И то ли померещилось, то ли вправду привиделось - волк у забора стоит, на него смотрит.
Семен дрова обратно кинул, руку к глазам приставил, пытаясь сквозь хоровод снежной пыли разглядеть зверя. А у самого мысль в голове засела - не пора ли третьим к Пете с Елычем галлюцинации Вселенского Разума обсуждать.
