Реардэн удивленно посмотрел на него: Нет.
Когда-нибудь вы поймете, какое предательство я сейчас совершаю… Никогда не покупайте акций «Д'Анкония коппер». Никогда ни при каких обстоятельствах не связывайтесь с «Д'Анкония коппер».
– Почему?
Когда вы все поймете, вы узнаете, есть ли что-то или кто-то, чем я дорожил, и… как дорожил.
Реардэн нахмурился – он кое-что вспомнил.
– Я не буду иметь дела с вашей компанией. Вы назвали их людьми с двойной моралью? А вы не из тех бандитов, что богатеют благодаря указам?
Как ни странно, Франциско не оскорбился, его лицо обрело прежнее выражение уверенности.
Неужели вы думаете, что я выпросил у вымогателей-плановиков эти указы?
Если не вы, то кто же?
– Мои захребетники.
– Без вашего согласия? Без моего согласия.
– Мне не хочется сознаваться, как я хочу вам верить, но вы не сможете доказать это.
Я докажу это через пятнадцать минут. Как? Факт остается фактом: вы лично извлекли самую большую прибыль из этих указов.
– Это правда. Я извлек больше, чем мистер Мауч и его банда могли себе представить. После многих лет работы мне предоставили шанс, в котором я нуждался.
– Вы хвастаете?
– Будьте уверены! – Реардэн недоверчиво смотрел в холодные, яркие глаза Франциско – глаза человека действия. – Мистер Реардэн, вы знаете, где большинство этих новых аристократов припрятали свои денежки? Знаете, куда вложили свои прибыли от металла Реардэна большинство этих стервятников равного распределения?
– Нет, но…
– В акции «Д'Анкония коппер». Надежно – подальше от глаз и от своей страны. «Д'Анкония коппер» – старая, неуязвимая компания… настолько богатая, что ее хватит еще на три поколения бандитизма. Компания, управляемая плейбоем, которому на все наплевать, который позволит им использовать его собственность, как захотят, и по-прежнему будет делать для них деньги – чисто автоматически, как его предки. Превосходная система для них, правда, мистер Реардэн? Только есть одно но. Они не учли одну– единственную деталь. Знаете, какую? _. Реардэн пристально посмотрел на него:
– На что вы намекаете? Франциско неожиданно рассмеялся:
– Не завидую я тем, кто нажил состояние, спекулируя металлом Реардэна. А что, если они потеряют деньги, которые вы для них заработали, мистер Реардэн? В мире случаются катастрофы. Вы же знаете, как они говорят: человек лишь игрушка в руках стихии. Допустим, что завтра утром в доках «Д'Анкония коппер» в Вальпараисо произошел пожар, пожар, который стер их с лица земли вместе с половиной портовых сооружений. Сколько сейчас времени, мистер Реардэн? Ах, я, кажется, перепутал будущее время с прошедшим. Завтра днем в шахтах Д'Анкония в Орано произойдет оползень – жертв не будет, разрушений тоже – не считая самих шахт. Позже выяснится, что они были обречены, так как добыча месяцами велась без учета геологических особенностей местности, – чего можно ожидать от владельца-повесы? Огромные залежи медной руды будут похоронены под тоннами горной породы. Сам Себастьян Д'Анкония смог бы возобновить добычу не раньше чем через три года, а народная республика – никогда. Когда же акционеры начнут присматриваться к делам, то обнаружат, что шахты в Кампусе, Сан-Феликсе, Лас-Эрасе работают точно в таком же режиме и более года несут убытки, однако повеса искажает факты и скрывает их от прессы. Сказать вам, что они узнают об управлении литейными заводами «Д'Анкония коппер»? Или сухогрузным флотом «Д'Анкония коппер»? О, они много чего узнают. Только это им уже не поможет, потому что завтра утром «Д'Анкония коппер» с треском лопнет, разобьется на мелкие осколки, как лампочка о цемент, как скоростной лифт, рухнувший с огромной высоты. И все эти паразиты, пиявки, сосавшие кровь моей компании, все они останутся у разбитого корыта.
Победные нотки в голосе Франциско слились со странным звуком – Реардэн разразился смехом.
Реардэн не знал, как долго длился этот момент, не понимал своих ощущений. Это было похоже на удар, отбросивший его на.иной уровень сознания, и еще один удар, вернувший обратно. Он словно очнулся от наркотического сна, ощутил безмерную степень свободы, которой никогда не достичь в действительности. Это похоже на факел Вайета, думал он, именно этого он втайне опасался.
Он вдруг осознал, что пятится от Франциско, который пристально наблюдал за ним.
– Не существует скверных мыслей, мистер Реардэн, – мягко произнес Франциско, – злом является только отказ мыслить.
– Нет, – сказал Реардэн; это был почти шепот, он заставлял себя говорить тихо, боясь закричать. – Нет… если это ключ к тому, чтобы понять вас, не ждите от меня поддержки… Вы не нашли в себе сил бороться с ними… Вы выбрали самый легкий и самый порочный путь… сознательное уничтожение… разрушение того, что создали ваши предки… Вы не смогли удержать…
– Вы не прочтете этого в завтрашних газетах. Там не будет никаких доказательств преднамеренного уничтожения. Все случилось при вполне объяснимых и заслуживающих оправдания обстоятельствах – обыкновенная некомпетентность. В наше время некомпетентность не наказывается, правда? Парни в Буэнос-Айресе и Вашингтоне, возможно, захотят всучить мне субсидию – в утешение и в качестве вознаграждения. Большая часть «Д'Анкония коппер» уцелеет, хотя не меньшая часть пойдет к чертям. Никто не скажет, что я сделал это преднамеренно. Вы же можете думать что хотите.
– Я думаю, что из всех присутствующих самое тяжкое бремя вины лежит на вас. – Реардэн говорил медленно и устало; исчезло даже ощущение пустоты, оставленной утратой большой надежды. – Вы много хуже, чем я предполагал.
Франциско посмотрел на него со странно безмятежной полуулыбкой и ничего не сказал.
В наступившей тишине послышались голоса двоих мужчин, стоящих в нескольких шагах, и они повернулись взглянуть на говоривших.
Приземистый пожилой мужчина был, очевидно, бизнесменом добросовестного и неимпозантного типа. Его смокинг был хорошо сшит, но такой покрой вышел из моды лет двадцать назад, на швах можно было различить слабый зеленоватый оттенок; у него не часто выдавался случай надеть этот костюм. Запонки были нарочито массивными, но это была трогательная нарочитость фамильной реликвии, замысловатое изделие старинного мастера, которое, видимо, перешло к нему через четыре поколения, как и его бизнес. На лице мужчины застыло выражение, которое в эти дни было признаком честности: выражение смущения. Он смотрел на своего собеседника, стараясь – изо всех сил, беспомощно, безнадежно – понять его.
