— Откуда ты знаешь? — спросила я.
— Знаю что?
— Что она не страдала. Как ты можешь это знать?
Она промолчала.
— Ты не знаешь! Это могло быть ужасно! Пока ты спала, может быть, она задыхалась, хватала воздух ртом, ее кожа горела огнем, ей казалось, что ее глаза сейчас вылезут из орбит, и она молилась, чтобы все закончилось…
Имоджин встала и положила руку мне на плечо.
— Пожалуйста, Аня, не говори так.
— Не прикасайся ко мне!
Я сбросила руку. Прежняя ярость вернулась ко мне, и я скользнула в нее легко, словно в сшитый по заказу костюм.
— Вся твоя работа заключалась в том, чтобы ты следила за работой машин! Ты облажалась! Ты облажалась, идиотка, убийца!
— Нет, Анни, никогда, — протестовала она.
Лео зашел в комнату:
— Анни, почему ты кричишь на Имоджин?
Но я не потрудилась ответить, меня несло.
— Может быть, кто-то заплатил тебе, чтобы ты отключила машины бабули?
Она начала плакать.
— Анни, зачем мне это делать?
— Откуда я знаю? Ради денег люди готовы на все, а у моей семьи много врагов.
— Как ты можешь такое мне говорить? Я любила Галю, как и тебя, и всю твою семью. Пришло ее время. Она говорила мне именно это, как, я знаю, говорила и тебе или, по крайней мере, пыталась сказать.
— Бабуля мертва? — спросил Лео полным ужаса голосом. — Ты говоришь, что бабуля мертва?
— Да, она умерла прошлой ночью. Имоджин оставила ее умирать.
— Это неправда, — сказала Имоджин.
— Пошла вон из нашего дома, — приказала я. — И не возвращайся.
— Пожалуйста, Аня. Позволь мне помочь вам. Тебе надо сделать распоряжения насчет тела, ты не должна организовывать все в одиночку, — умоляла она.
— Пошла вон.
Она стояла не шевелясь.
— Да вали уже!
Она кивнула.
— Ее тело все еще в кровати, — сказала она перед тем, как наконец уйти.
Лео всхлипывал, я подошла к нему и положила руку ему на плечо:
— Не плачь.
— Я плачу, потому что мне грустно, а не потому, что я слаб или глуп.
— Конечно, прости.
Лео продолжал плакать, и я ничего не говорила. По правде говоря, я не чувствовала ничего, кроме еще не до конца потухшей ярости и беспокойства по поводу того, какими будут мои следующие шаги. В какой-то момент Лео начал говорить снова, но я была так рассеянна, что попросила его повторить, что он сказал. Он хотел знать, на самом ли деле я думала то, что сказал Имоджин.
Я пожала плечами:
— Я не знаю. Хочу взглянуть на бабулю, ты идешь со мной?
Он покачал головой.
Я открыла дверь в комнату бабули. Ее глаза были закрыты, и скрюченные руки мирно лежали на груди (думаю, так сделала Имоджин).
— Ох, бабуля. — Я глубоко вздохнула и поцеловала ее морщинистую щеку.
Кто-то всхлипнул. Мы с бабушкой были не одни. Со стороны кровати у окна на коленях стояла Нетти, ее руки были сложены в молитвенном жесте. Она подняла голову:
— Я просто зашла, чтобы рассказать ей о свадьбе… и… она мертва…
Ее голос был тонким и детским, немногим громче, чем шепот.
— Я знаю.
— Как в моем сне.
— Но никто не превратился в песок, как я вижу.
— Не смейся, я серьезно, — предупредила Нетти.
— Я не смеюсь. Мы же все умерли в твоем сне, верно? А в реальности умерла только бабушка. Ты же знала, что это когда-нибудь случится. Мы с тобой говорили об этом прошлой ночью.
И тут я начала понимать, как глупо и нелепо было то, что я сказала Имоджин; теперь я жалела об этом. Хотелось бы знать, почему моей первой реакцией на все была ярость. Грусть, беспокойство, страх — все превращалось в ярость. Может быть, если бы я была храбрее, я бы тогда заплакала.
— Да, я знала, что она когда-нибудь умрет, — сказала Нетти, — но в глубине души никогда не верила в это.
Я предложила вместе помолиться о бабушке, взяла сестру за руку и преклонила колени около кровати.
Нетти попросила:
— Скажи что-нибудь вслух для нее. То, что читали на похоронах папы.
— Ты это помнишь?
Она кивнула:
— Я помню многое.
— «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек…»
Я остановилась:
— Прости, Нетти, это все, что я помню наизусть.
— Все в порядке. Этого достаточно. Так красиво, правда? И значит, что она не на самом деле мертва. По крайней мере, это неважно. И мне теперь не так страшно. И даже не так одиноко.
В ее глазах блестели слезы.
— Ты не одна. Я всегда буду тут, с тобой, и ты это знаешь. — Я вытерла слезы с ее щек.
— Но Анни, что мы будем делать? Ты не настолько взрослая, чтобы заботиться о нас. Это будет делать Лео, верно?
— Да, Лео будет нашим опекуном. И я буду заботиться обо всем, как и всегда. В том, что касается тебя, ничего не изменится, клянусь.
Вот так я поняла, почему родители врут детям: они твердо обещают то, что могут только предполагать. Я помолилась, чтобы все прошло гладко.
— Прямо сейчас мне надо пойти и позвонить мистеру Киплингу, чтобы сделать все необходимые распоряжения.
Надо было сделать так много. Груз забот парализовал бы меня, если бы я не приступила немедленно, так что я взяла Нетти за руку, вывела из комнаты, тихо закрыла дверь в комнату бабушки, пошла в спальню и сразу же взяла трубку телефона.
Мистер Киплинг только недавно вернулся к работе после сердечного приступа.
— Аня, на нашей линии будет мистер Грин, он будет слушать с этого момента. Это предосторожность, которую я принимаю на случай, если у меня будет рецидив, хотя нет оснований предполагать, что он случится в ближайшее время.
— Привет, Саймон.
— Здравствуйте, мисс Баланчина, — ответил Саймон Грин.
— Что мы можем для тебя сделать? — спросил мистер Киплинг.
— Галина умерла. — Мой голос был спокоен.
— Сожалею о твоей потере.
— Мне тоже очень жаль, — добавил Саймон.
— Она была очень стара. — Я начинала чувствовать, словно говорю о ком-то, кого едва знала.
— Хоть я и очень сожалею о твоей потере, но также хочу заверить тебя, Аня, что, как ты хорошо знаешь, все было организовано, чтобы сделать процесс смены опекуна для тебя и твоих родных максимально простым.
Мистер Киплинг сказал, что они с Саймоном приедут к нам немедленно.
— Лео с вами?
— Да.
— Хорошо, он будет нужен для обсуждения.
— Он будет дома. Мне нужно пригласить похоронную службу?
— Нет, нет. Мы это уладим, — сказал мистер Киплинг.
Я повесила трубку.
У меня было чувство, что нужно сделать множество вещей, но все же сейчас не оставалось ничего другого, кроме как ждать мистера Киплинга и Саймона Грина.
Я хотела хоть что-нибудь сделать. Я думала о том, чтобы позвонить Вину, но по правде говоря, не стоило ему быть тут. Сейчас мое время принадлежало только семье.
Я легла на кровать.
Ох, бабуля, сколько раз я желала, чтобы твои страдания закончились, чтобы ты умерла. И сколько раз я молилась об обратном: чтобы ты жила вечно или хотя бы пока я не стану достаточно взрослой, чтобы быть законным опекуном Нетти.
И вот этот день настал, и я не чувствовала ничего, кроме, пожалуй, вины за то, что ничего не чувствую. Может быть, я и так уже достаточно видела тяжелые вещи в жизни. Но столько же видели и Лео, и Нетти, а они оба плакали. Что же со мной не так, если я не могу выдавить слезу в память о бабушке, которую я любила и которая, как я знала, любила меня?
Прозвенел дверной звонок, как раз вовремя. Не хотелось больше думать на эту тему.
Я подошла к двери: конечно, это были мистер Киплинг и Саймон. Они приехали очень быстро.
Когда-то я говорила, что мистер Киплинг полноват, но он сильно сдал со времени приступа и теперь немного напоминал плюшевого мишку, из которого вынули набивку.
— И снова я хочу сказать, Анни, как я сожалею о твоей потере. Галина была изумительной женщиной, — сказал он.
Мы пошли в гостиную, чтобы обсудить дела. Лео был все еще там; похоже, он не двигался с места с тех пор, как ушла Имоджин.
