Мой мандраж передаётся Камалле. Она вцепилась ручонками в привязные ремни. На земле пилот предупредил: сиденья рассчитаны сберечь наши задницы при ударе с ускорением в сорок семь «жэ». Не вставать, не отстёгиваться, даже если вертолёт начнёт падать. Сержант поглядывает на Камаллу с покровительственной ухмылкой. Мол, не бойся, бэби, и что за мужик у тебя такой нервный, не может успокоить свою дамочку… Я дёргаюсь от того, что ей вообще тут не место!
Не говоря о том, что доморощенный шахид имеет полную возможность при нашем приближении подорвать ядерную боеголовку. Но всё происходит гораздо прозаичнее.
Взрыв встряхивает вертолёт настолько резко, что привязные ремни впиваются до боли. Прямо по курсу, между голов пилотов, я вижу вспышки и белые шапки вокруг них. Даже не верится. В век ракет и умной электроники нас обстреливает зенитная артиллерия! Ей до лампочки тепловые ловушки, стелс-технологии и радиопомехи.
Резкий запах горелой электропроводки сильнее, чем потный аромат морпехов. В нас попали! «Чёрный Ястреб» клонится вправо, укладываясь чуть ли не на бок, и меня пронзает страшная мысль — пилотов убили, вертолёт неуправляем… Нет, всего лишь противозенитный манёвр. Машина круто пикирует. Само собой, снаряды выставлены на некоторую высоту подрыва, требуются секунды, чтобы изменить настройку, нам их хватит, чтобы уйти…
Кабину заполняет резкий сигнал тревоги.
— Ракета! — охает кто-то из морпехов.
Конечно, если скатиться ниже полутора тысяч, здесь нас в состоянии достать обычный «Стингер». Я не один такой умный на борту, «Ястреб» разворачивается, рыскает на обратном курсе, потом неожиданно сваливает в сторону. Кажется, что огненная полоса едва не чиркнула по иллюминатору, я её толком даже не разглядел. Страх и воображение дополняют увиденное.
Передышка не более пяти секунд, снова ревёт сигнал, он какой-то другой, полифонический. Две ракеты, подсказывает тот же американец…
Перегрузка вдавливает в кресло. На выходе из виража, или как там зовутся вертолётные кульбиты, стискиваю пальцами колено Камаллы. Или успокою, или подержусь напоследок.
Ба-а-ба-х!
По вертолёту словно врезала исполинская бейсбольная бита. В кабине дым, его сразу вытягивает через разбитое стекло. Мы не снижаемся — падаем. Пилот, видимо, пытается выровнять у земли, смягчить удар, но тщетно. Приложило страшно…
Перед глазами муть, через неё проступает лицо Камаллы. Она трясёт меня и лупит по щёкам. Значит — сама цела, и это радует.
Мы выбираемся из останков вертолёта, дымящегося, но почему-то не взорвавшегося как в фильмах. Носовая часть разбита вдребезги, о самочувствии пилотов спрашивать воздержусь. Сержант, уже без покровительственной мины на физиономии, вытаскивает рядового. Тут как в кино — на месте «Чёрного ястреба» вспухает огненный шар, в какую-то долю секунды вижу двух вояк на фоне взрыва, их кидает вперёд и накрывает волной пламени, нас с Камаллой опрокидывает тоже.
Сержант встаёт, на удивление целый. Снимает кепи, глядя на солдата. От взорвавшегося вертолёта к тому что-то прилетело.
— Нас должны эвакуировать, — робко предполагает Камалла, и хочется подписаться под каждой буквой её слов.
Морпех настроен шевелиться по принципу «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Вывалившись из вертолёта, он не забыл М-16. У меня в кобуре «Беретта», напарница вооружена только женским обаянием.
— Как вас зовут? — любопытствует она.
— Эдвард Ротенберг, мисс. Если не возражаете, я принимаю управление нашим отрядом. Как старший по званию.
Военная кафедра университета наградила меня званием мотострелкового лейтенанта, о чём благоразумно молчу. Офицер-пиджак против бывалого морпеха не катит. Поэтому подчиняюсь и вопрошаю:
— Какие приказы, сержант?
— Уходить от вертолёта. У нас маяки, наши их видят, местные — нет.
Горы мы перемахнули, они хорошо различимы на западе, вокруг пустыня с чахлыми останками растительности. А так — песок, булыжники, пыль. Никаких укрытий в пределах видимости.
Мы бредём к северо-западу, иногда оглядываясь на чадящий костёр. Ротенберг держит карабин наперевес, палец нервно поглаживает предохранительную скобу вокруг спускового крючка. Я было вытянул пистолет и дослал патрон в патронник, но уничижительный взгляд сержанта заставил щёлкнуть предохранителем и вернуть ствол в кобуру. О ратном опыте в уличных боях также предпочитаю умалчивать.
Главная битва разворачивается вокруг, но без моего активного участия. Сначала на большой скорости мчатся три армейских джипа, один тут же разлетается в клочки. К гадалке не ходи — сверху стрельнул беспилотник. Из двух других моментально вылетают дымовые гранаты, и больше дрон не вмешивается. Очевидно, оператор опасается царапнуть мою шкурку. Лучше бы рискнул…
Сержант стреляет наугад в дымную завесу, в ответ несётся очередь. Я роняю Камаллу на песок и совсем не эротично наваливаюсь сверху. Ротенберг падает навзничь, его я не толкал.
Так как он больше не указ, снова извлекаю «Беретту». Но — только чтобы швырнуть её на песок. Против трёх пуштунов с «Калашами» воевать не тянет.
Нас поднимают пинками. Ругаются, пихают прикладами. Камалла выдаёт резкую непонятную мне фразу. Пуштуны не рассыпаются в извинениях, но перестают размахивать автоматами и в джип нас засовывают без пинков в филейное место.
— Что ты им сказала?
— Что мы — правоверные из исламской Федерации. Не ожидала, что поймут арабский.
Это — интернациональный язык ислама, любые мусульмане знают несколько сот слов. Окрик бородача с переднего сиденья ясен без перевода: не болтать между собой. Погружаюсь в раздумья. Телефоны у нас не отобрали. Значит, где-то в подземельях Баминги-Бангоран серверы хранят информацию о наших перемещениях, а так как я нажал на вызов приёмной нашего МИДа, то и записывают звуки. В открытую пользоваться трубой не могу при всей своей наглости. Хотя терять нечего. Беспилотник разнёс их джип на куски с людьми внутри, не спрашивая фамилию. Согласно шариата, требуются равноценные ответные санкции. Так что милости ждать не придётся.
Скашиваю глаза в окно. Едем куда-то на северо-восток. Немилосердно кидает на ухабах. Дрон, если ещё порхает в вышине, больше не стреляет. Лучше бы грохнул всех, и амба… Я даже не представляю, что произносить во время намаза, и кое-какая часть тела красноречиво свидетельствует, что обрезание не имело места. Заодно вспомнилась хохма. В бытность Министром здравоохранения пришлось гасить скандал с одним богатым клиентом-евреем из Иерусалима. В ходе репарасьён регенерировала его крайняя плоть, о чём клиента предупреждали, но он не внял. Сейчас бы я сам не отказался от неприятной процедуры усекновения, если бы она повысила шанс на выживание.
Останавливаемся у какого-то селения. В машину всовывается субъект с бритой мордой и непокрытой головой, торс обнимает разгрузка с автоматными магазинами.
— Ху ар ю?
Его английский напоминает дикий диалект Баминги, но не от регионального стандарта, что по душе Биг Боссу, а из-за пренебрежения к фонетике. Отвечать берусь я, Камалла благоразумно помалкивает. Объясняю, что мы вообще не причём, просто международные наблюдатели из мирного африканского уголка.
— Мирного? Из того самого, чьи ракеты ударили по Исламабаду? Вы — хуже американских гяуров!
Про удар мимо Исламабада, чисто по ракетным установкам, и ядерную атаку на Индию я тихо молчу. Бритый не настроен на дискуссии. Он отрывисто тявкает, наверно — даёт какую-то команду. Нас обыскивают. Пробую возмутиться, что Камаллу шмонают мужики, получаю в лоб. Но нельзя молчать, нельзя уподобляться бессловесному куску мяса, отношение будет соответствующее. Впрочем, её лапают сдержанно, куда менее плотно, чем я в Баграме. Смарты вначале отправляются под колесо джипа, но безбородый предпочитает действовать наверняка, дополнительно всаживает в каждый по пуле.
Перед тем, как нас заталкивают в какой-то бетонный бункер, кидаю последний взгляд к облакам. Там кружится чёрная точка, американский дрон, который не в силах нас спасти. А может — просто соринка в глаз попала, мерещится всякое.
