— Ты? А мама? А папа?…
— Конечно, и они…
— А где Миша живет? Если не в моей, значит, в твоей? Нет, с тобой нет. Значит…родительская…Тогда где родители?
Мужчины молчали. Миша в окно смотрел, на плывущий за стеклами город, словно впервые его видел. Александр хмурился, поглядывая перед собой. Что-то было не так. Нарочито сосредоточенные лица, нежелание смотреть в глаза. Отсутствие ответа на простой вопрос.
Алена отвернулась, потерла ладонью лоб: нет, не могло же ничего случиться. Не могло! Мама? Папа? Почему она думает о плохом?
— Что с родителями? — глухо спросила девушка.
Брат молчал.
— Ну?! Саша!
Ворковский резко затормозил, бросил руль, посмотрел в окно и, наконец, попытался посмотреть в глаза сестры. Не получилось, взгляд соскальзывал вниз.
— Их нет, давно.
Алена застыла на минуту, потом кивнула, хотела спросить: как? когда? И не смогла, голос пропал.
— Алена, я понимаю, это тяжело, но… — Саша качнул головой, сморщился: ни одно слово, ни одна фраза не смогут выразить того, что он чувствует, что чувствует она, успокоить, залечить пустоту в сердце, что образовалась с уходом родителей. Бессильны здесь слова.
Девушка закачала головой, как китайский болванчик, закрутилась на месте. Она пыталась взять себя в руки и не могла. Смерти вокруг нее, сплошные смерти. Почему? Гвидэр, Массия, Рэй, Иллан…Отец, Мама… Ей казалось, что они встают вокруг машины, окружают ее, смотрят на Алену и что-то говорят, нехорошее, укоризненное.
— Нет! Нет!! — Алена зажмурилась и зажала уши: я ни в чем не виновата, нет! Нет!!
Саша испугался, обнял сестру, встряхнул, чтоб она очнулась, закричал на нее.
Миша, недолго думая, выскочил из машины и бегом направился к аптечному киоску на той стороне. Через пару минут общими усилиями они напичкали девушку влерианкой и новопасситом. Она перестала вырываться, кричать и лишь плакала, разглядывая смятый носовой платок в руках.
— Поехали, Саня, поехали быстрее. Ее домой надо, ты же видишь, — поторопил Саблин. Машина тронулась в путь.
Минут десять Ворковский плутал по переулкам, боясь ехать по шоссе, и все озабоченно поглядывал на сестру. Он словно вернулся в старые времена, когда Алена была ребенком, и он забирал ее из садика, вел осторожно домой, вытирая слезы обиды с ее лица, выслушивая сбивчивые рассказы о том, что Машка отобрала у нее зайца, а Данила обозвал дурой, а еще она пребольно ударилась коленом и теперь у нее большая «сыска» и ее ножка — инвалид. Тогда он знал, как ее успокоить, а сейчас — нет.
Алена не узнала родной двор, дом в котором выросла. Она и квартиру не узнала. Смотрела на дубовые двери, светлые обои на стенах и не понимала, что это ее дом.
Саша осторожно подтолкнул ее вглубь. Она растерянно покосилась на него и прошла по коридору. Ее комната: стопка конспектов на столе, белый махровый халат на спинке стула, шазюбль, брошенный на диван в тот день, так и лежит на месте не убранный…Словно она не уходила, словно не было четырех лет разлуки.
— Мама ничего не трогала и нам запретила, — глухо сказал Александр. — Ей казалось, что если оставить все, как было, ты обязательно вернешься.
Алена кивнула, не слушая. Взгляд скользил по цветастому рисунку штор, репродукциям Айвазовского и Боттичелли, по корешкам книг на полке: Осокин, Карамзин…. Тетради…
— Филя так и не забрал конспекты?
Саша нахмурился: какие конспекты? До них ли было тогда?
— Он заходил, но ничего не говорил про тетради…
Алена кивнула, потеряв к ним интерес, подошла к шкафу, открыла и вздохнула: мама…
Наряды аккуратно развешаны, чистая обувь в ряд, на полках идеальный порядок. Алене в свое время никак не удавалось его добиться: новые джинсы мирно соседствовали с постельным бельем, а полотенца с носками и колготками.
Девушка глубоко вдохнула воздух, чтоб не расплакаться: теперь у нее никого нет. Она одна. Она потеряла всех и все.
— Алена, ты пока иди в ванную, а я поставлю чайник. Ты что будешь: чай или кофе? — спросил брат.
Девушка недоуменно посмотрела на него и пожала плечами: ей было все равно, а вот вопрос — что в ее квартире делает этот седой мужчина — занимал. Она взяла полотенце и прошла в ванную, ища ответ: "Саша? Нет. Похож…и голос. Неужели он так изменился? Седой, постаревший — странно". И увидела себя в зеркале — метаморфозы, произошедшие с братом, больше не удивляли.
— Ты не закрывайся, пожалуйста, — попросил Александр. Она кивнула и прикрыла дверь.
Ворковский качнул головой, поморщился и, дождавшись звуков льющейся воды, нехотя пошел на кухню.
Через пару минут появился Миша, водрузил два объемных пакета на кухонный стол и вопросительно глянул на мужчину: ну, что?
— Не знаю…Она в ванне…
— Прекрасно. Потом есть и спать, а вопросы, родственные встречи и объятия — завтра.
— Она…словно замороженная, — качнул головой Ворковский, хмуро разглядывая содержимое пакета и не видя его.
— Ну, вряд ли она вернулась со светского раута, — и уловив настороженный, больной взгляд мужчины, начал поспешно выкладывать на стол продукты. — Ты не мучайся, все образуется. Главное, она дома. Остальное…время, время, время. Сейчас она не адекватна, и это естественно… Будем присматривать за ней- то ты, то я. Все наладится, Саня, вот увидишь.
Ворковский хотел бы в это верить, но сердце щемило то ли от тоски, то ли от нехорошего предчувствия и колебало надежду. Слишком многое он узнал и пережил за эти четыре года, чтоб безоглядно поверить словам молодого оптимиста. Судьба любит манить и баловать, чтоб потом в кровь изранить душу. Нельзя верить тишине и покою, нельзя расслабляться и радоваться счастью — оно сиюминутно и выделено тебе лишь для того, чтоб боль от потерь была сильней.
Но Алену он терять не собирался. У него больше никого нет, и он будет бороться с судьбой, драться насмерть, отстаивая жизнь последней женщины, оставшейся в роду Ворковских. Четыре года смертей, четыре года горя и постоянных потерь. Он больше не хочет, не сможет выдерживать такой напор. Старый, уставший, раздавленный человечек еще потрепыхается ради сестры. Не может быть, чтоб у него не получилось.
Хлопнула дверь ванны. Алена ушла в свою комнату, легла на диван и мгновенно уснула.
ГЛАВА 24
Месяц прошел мимо, как стадо черепашек — медленно и печально. Время, казалось, вязнет, как патока на зубах, и не желает двигаться. Месяц…
Саша подкурил вторую сигарету от первой и, щурясь, посмотрел на Михаила:
— И сколько это будет продолжаться? Ты, молодой специалист, можешь что-нибудь предложить?
— Тоже, что и предлагал: тишина, покой, положительные эмоции… и не лезь ты к ней с расспросами!
— Не лезу. Давно не лезу! Смысл? Она же ни на что не реагирует, ничего не слышит, не говорит. Ей хоть литаврами под ухо — не вздрогнет! Месяц, Миша, месяц! «Да», «нет» — все! В лучшем случае, — Ворковский начал яростно размешивать уже не на раз размешанный сахар в чашке. Саблин посмотрел на его дрожащую руку и, тяжело вздохнув, отложил бутерброд:
— Пригласи психиатра.
— А ты?
— Я психолог, будущий. Психиатр — дяденька другого профиля. Или тетенька.
— И в чем разница?
— О-о, Сань, огромная. Я не могу копаться в ее душе без ее согласия и желания. Не навреди — главная заповедь психолога.
— Значит, не хочешь помочь.
— Да, не могу! Не мо-гу! Понимаешь?! Я и так, что только ни делал — без толку. Она ведь не слышит — не хочет слышать! Смотрит, как на пустое место, и молчит! Здесь помощь психиатра нужна, квалифицированная помощь специалиста, причем хорошего и своего, чтоб не клеймо шизофреника налепили, а помогли реально.
— Я не отдам ее «психам», — бросил мужчина угрюмо.
— Тогда жди.
— Сколько?! И чего?
— Выхода из стресса. Некоторые годами восстанавливаются, а здесь месяц. Не срок. Может, через месяц, другой она начнет разговаривать, перестанет прятаться в своей комнате…
