Во-первых, реанимационные мероприятия должны проводиться долго, вплоть до приезда скорой. А в скорой еще в течение сорока минут.
Во-вторых, совершенно необязательно дыхание рот в рот, самое главное – это качать сердце.
В-третьих, качать сердце очень тяжело. Лучше, если это будут делать два человека попеременно.
В-четвертых, когда звоните в скорую, обязательно называете:
1. Адрес (точный).
2. Состояние человека: нет сознания/нет дыхания. Потому что если нет дыхания, приедет реанимационная бригада.
3. Обязательно необходимо сказать: приступаю к реанимационным мероприятиям. Потому что иначе правда жизни такова: скорая может поставить этот вызов ниже по приоритету, ведь без реанимационных мероприятий человек погибнет до приезда скорой. Если же кто-то качает его сердце, появляется шанс.
А еще очень важно правильно определить точку, где надо качать. И сама техника довольно сложная. Словом, много тонкостей.
Я знал все это в теории: нас учили оказывать первую помощь. Однако я не знал, что в реальности все окажется так страшно.
Я не знал, что на грудь Володе будут давить так, что хрустнут ребра.
Я не знал, что из его рта будет вырываться столько воды – и как только в нем поместилось?
Я не знал, что его глаза откроются, темные, знакомые глаза и окажется, что зрачки в них неподвижны.
Я никак не мог поверить, что с Володей случилась беда. Это мой друг, мой товарищ – как я мог подумать о том, что он больше никогда не заговорит, не будет дышать, не будет двигаться. Мы шли на море и смеялись, а теперь он был так страшно неподвижен и это совсем не укладывалось в голове.
Возникло словно бы две параллельные картинки: на одной Володя обычный, живой, смешной мальчишка, на другой – бледный до синевы с открытыми и неподвижными глазами.
Эти Володи в моей голове никак не смыкались, словно отталкивались друг от друга два магнита. Я не понимал, что это его новое состояние может быть теперь навсегда. Такой мысли я даже не допускал.
Я вообще не понимал, что это тот же самый Володя. Мне все казалось, что настоящий, не синюшный, не обмякший Володя с нормальными глазами, в которых сужаются и расширяются зрачки, подойдет ко мне со спины и скажет что-нибудь вроде:
– Во прикол, да?
– Да, – скажу я и, может быть, заплачу.
Но Володя был только один. Он дергался, когда дяденька-спасатель со всей силы наваливался на него, и это казалось мне признаком жизни, однако было только реакцией неживого тела на движение, на воздействие извне.
Из его рта лилась вода, и это тоже казалось мне признаком жизни, однако же вода выливалась из-за того, что ее с силой выталкивали из его груди руки дяденьки-спасателя.
Наши девочки, обнявшись, плакали. Мы с Андрюшей стояли рядом с Борей. Боря продолжал кашлять, я вытирал его полотенцем и смотрел на Володю.
Володя был покрыт синяками и царапинами, как яркими мазками краски покрыт бледный, загрунтованный холст.
Я все думал: с какой же силой надо цепляться, чтобы оставить такие царапины короткими, ухоженными Бориными ногтями.
Боря все кашлял, из его рта текла вода, его стошнило желчью.
– Может, его постучать по спине? – спросил Андрюша.
– Не знаю. Не знаю, – сказал я рассеянно, продолжая его вытирать.
На самом деле, вытирать Борю ни для чего не было нужно, но я хотел закрыть ему угол обзора, хотел, чтобы он не видел, что там дяденька-спасатель делает с Володей.
Боря ничего не говорил, он вообще не мог говорить. Я не знал, нужно ли приводить его в чувство, и склонялся к тому, что не нужно.
Я только боялся, что он все осознает, хотя, наверное, зря – его глаза были затуманенными, бессмысленными и совсем светлыми.
Я не мог как следует испугаться. Мне все-таки казалось, что все кончится хорошо. Особенно когда приехала скорая.
Я все еще чувствовал, как у Бори горит в груди, мне и самому хотелось кашлять, но теперь я мог сдержаться. Дождь прошел, небо просветлело и стало почти белым, из-за этого белого неба море казалось теперь черным. Ветер носил всюду песок, тусклый, странный свет лился прямо на меня, и от него глаза щипало, как от взрослого шампуня.
Дяденька-спасатель и Максим Сергеевич все это время попеременно качали сердце Володи, и, когда врачи отогнали их, я увидел, как Максим Сергеевич разминает себе запястье.
Я впервые видел переносной дефибриллятор. Однако я знаю одно правило. После установки дефибриллятора необходимо, перед тем как нажать кнопку, предупредить всех присутствующих: граждане, отойдите, высокое напряжение, смертельно опасно!
Прикоснувшемуся к человеку (телу) будет причинен большой ущерб, в некоторых случаях смертельный. Это очень опасно.
Врачи не предупредили никого, впрочем, зеваки держались подальше. А вот Боря вдруг рванулся вперед.
– Володя!
Я не знал, почему. Может, он подумал, что его брату причинят вред или сделают больно. Боря все-таки был не в себе.
Я едва успел перехватить его, но Боря рвался из моих рук, и мне пришлось его немного придушить, отчего он ослабел довольно быстро. Мы оба упали на колени на песок, и Боря издал странный сухой всхлип.
Я говорил:
– Все будет хорошо, все будет хорошо.
Я правда в это верил.
От тока тело Володи страшно дернулось, но я этому обрадовался – это движение опять вернуло в тело подобие жизни.
Я смотрел за этим снова и снова, смотрел и не мог насмотреться.
Однако настоящей жизни, того, что заставляло Володю улыбаться, умничать, бегать по утрам, целоваться с Маргаритой и волноваться за брата, уже не было. Этого больше не существовало в мире.
И какой бы Вселенная ни была огромной, в тот момент, когда дефибриллятор выключили, она показалась мне невероятно пустой.
Я впервые осознал, что где-то в мире, большом и прекрасном, есть дыра, прореха, куда все утекает в конце концов и исчезает бесследно.
Запись 123: Попробуй сюда что-нибудь написать
Я! Я! Я! Это я виноват, что он утонул! Это я должен был тонуть! Я его утопил! Я случайно его утопил!
Это все я! Я сказал: ты что, боишься? Я, блядь, сказал, что сам ничего не боюсь. Мне было совсем нестрашно!
А Володя говорил: пойдем на берег, Макся будет орать. Макся будет орать, и все такое.
Я смеялся и наглотался воды, тупой идиот, ненавижу, блядь, ненавижу.
Это меня он хотел спасти.
Это я должен был так глупо умереть.
Я должен быть мертвым! Мертвым! Мертвым!
Я должен был там умереть, а он должен жить, потому что он во всем лучше меня.
Я его больше никогда не увижу!
Я его не увижу, потому что я его утопил!
Но я не хотел! Я не хочу! Не хочу, чтобы он умер! Это же мой брат! И на самом деле так быть не может.
Не мог же я его утопить в самом деле.
Но я его утопил.
Я утопил своего брата, и он умер.
Я не увижу его больше никогда.
Мне больно! Больно! Больно! Больно!
Запись 124: Товарищ Шиманов и тетя Лена
Я уже говорил, сегодня родители Бори и Володи приехали.
Товарищ Шиманов сначала ударил Борю по лицу.
– Подождите! – крикнул я.
– Идиот, – сказал товарищ Шиманов и ударил Борю еще раз.
Боря стоял и облизывал кровь из разбитой губы. А потом товарищ Шиманов прижал его к себе и крепко обнял.
Я не знал, что и думать. Люди часто ведут себя странно, когда у них случается горе.
Тетя Лена стояла чуть поодаль, она была очень красивой: в ярком платье, накрашенная, но при этом ее лицо вообще ничего не выражало, словно на самом деле она спала.
– Так, – сказала она. – Мы с Сашей подумали.
– Да, – сказал товарищ Шиманов, он резко оттолкнул Борю, невероятно быстро схватил Максима Сергеевича за воротник, притянул к себе так, что ткань треснула.
– В общем так, – сказал товарищ Шиманов. – Пусть еще в морге полежит. Может, оживет?
Какая беспомощная фраза в обычной жизни. Но здесь, сейчас – она имела смысл. Метаморфозы Володи уже начались, кто знает, как далеко они могли зайти.
