– Разыскать Галстуха. Взыскать с него неустойку!
Бросились по указанному в договоре адресу, бросились в указанный договором союз кустарных кирпичных заводов, – нигде и помина не было о человеке с галантерейной фамилией. Он бесследно исчез и с договором, и с кирпичом, и с полученным им авансом.
– Ты рекомендовал его, – набросился Бобров на управляющего делами.
Алафертов нагло усмехнулся:
– А из чего мы покрыли аванс?
* * *
Не слишком ли много сделано ложных шагов, не слишком ли много дано и еще хуже – не слишком ли много исполнено обещаний, не слишком ли дорогой ценой обошлось выполнение давнишней мечты, не заблудился ли он в тех кривых путях, тупиках и переулках, которыми вели его обстоятельства и рука первого советника Галактиона Анемподистовича Иванова?
Муся, Палладий Ефимович, гнилые бревна, кирпич, Алафертов – это были только этапы излюбленного архитектором кривого пути. Куда он завел? Как из этого положения выпутаться?
Не лучше ли было, когда безвестным молодым человеком Юрий Степанович бродил по городу, лелея сумасбродный план, считая разговоры с архитектором ни к чему не обязывающими, и встречался по вечерам с Нюрой, в простоте душевной считавшей себя самой передовой и свободной женщиной в мире?
Что было тогда? Были надежды. Что теперь? Слава? Любовь? Не дурная ли слава, не рабство ли вместо любви?
– Что это вы? Неужто вас так кирпич ушиб? Надеюсь, не до смерти, – сказал архитектор, с первого взгляда заметивший подавленное настроение Юрия Степановича.
Бобров не ответил на шутку. Нелепая фигура архитектора, маленькая голова, узкие глазки, всегдашние шуточки показались ему отвратительными.
– Я вас предупреждал. Я не виноват, – неизвестно, в чем оправдывался архитектор.
– Вы не виноваты, – возразил Бобров, – так я виноват – зачем я вас слушался.
– А не слушались бы, ничего бы и не вышло. Я так считаю – ни я, ни вы ни в чем тут не виноваты. Обстоятельства таковы, Юрий Степанович. Возьмите этот самый лес: тут все, как в стакане воды, ясно. Добились мы, чтобы нам этот лес уступили? Добились. Разрешили мужикам за свой страх рубить?..
– Не разрешали.
– Вот – те и сказал. Да тем самым, что рубить начали, уже разрешили. Туман рассеяли. А не покупать у мужиков этот же самый лес, вылежавшийся в болотине где-нибудь, мы могли? Не могли! Нужен он был нам – до крайности нужен. А все из-за того, что обязались построить в одно лето. Два бы годика – вот это туда-сюда. Скажите, мы могли не обязываться?
– Можно было бы многого не допустить. Просто темные лица присосались, – защищал Юрий Степанович свою точку зрения.
– А этого товарища Галстух могли не допустить?
Вопрос этот застал Боброва врасплох. Значит, и он знает. Откуда?
– Ошибка, – еле шевеля губами, ответил он.
– А старые долги тоже ошибка?
Бобров понял, на что намекает архитектор, но этой мысли он никак не мог допустить, хотя и не один раз шевелилось подобное подозрение в его измученном неразрешимыми вопросами мозгу.
– Ну, это вы напрасно, Галактион Анемподистович. Вовсе не так…
Архитектор засмеялся, уложил бороду на грудь и посмотрел на Боброва не то с жалостью, не то с насмешкой.
– Допустим. Вы скажете – некоторые люди присосались. Темные, вы скажете, люди. А мы-то с вами такие уж светлые личности? Хе-хе! Будем на чистоту говорить, коли на то пошло: вы знали, на что шли, а иначе и начинать не следовало. Какие это личности мы называем темными? Кто основной своей задачей считает не дело, в котором и для которого он работает, а свои личные цели, которых через это дело добивается. А вы – разве вы построить хотели? Скажите по правде! Только ли?
Бобров молчал, уставившись глазами на красное сукно стола и разглядывая на нем маленькое чернильное пятнышко. Если закрыть правый глаз и левым внимательно всматриваться в пятнышко, то получится человеческое лицо. А если смотреть, закрыв левый глаз – это портрет Наполеона. Вот треуголка, скрещенные руки, упрямый профиль…
– Всякий своего добивается – и с этим бороться нельзя, Юрий Степанович. Вам нужна слава…
Юрий Степанович вздрогнул – он никогда не мог предполагать, что тайные его мысли так просто будут разгаданы архитектором и так безапелляционно высказаны прямо в глаза. Возражать? Разве можно возражать.
– Ну, положим и так.
– Я ведь вас и не обвиняю. В будущем обществе, по моему, это единственным двигателем останется. Не спорьте, не спорьте… Как теперь мы накапливаем материальные блага, так тогда будем накапливать блага нематериального порядка. Неправда? Освободиться от материального… Ох, как нелегко!..
Бобров по опыту знал, что лучше не спорить с архитектором; спорить можно, когда возражения проистекают из одних и тех же предпосылок, но как можно спорить, когда предпосылки разные.
– Палладий Ефимович добивался богатства – заодно с Ерофеевым, пожалуй… Марья Николаевна…
При этом имени Бобров поднял глаза. Неужели он повторит теперь уже без намеков и обиняков то, на что только намекнул недавно? Неужели она… такая?
– Марья Николаевна, – продолжал архитектор, принимая внимательный взгляд Боброва, – любви…
Этого Юрин Степанович не ожидал.
– Н-не думаю, – ответил он.
– Что вы? Женщина, чего бы она ни добивалась, всегда хочет любви. А некоторые только руки погреть хотели – это уж хуже всего. А если бы не было всего этого – вышло бы у нас? Никогда бы ничего не вышло. Разве мы собрались бы для общего дела во имя этого общего дела? Нет. Разбрелись бы в разные стороны. А теперь все вместе – и вот строим. И построим. Люди благодарить нас будут.
– Что же мы построим?
– И славу, и богатство, и любовь. А, в конце-концов, незаметненько так – вот вам и город. В каждом, если позволите, чёрт живет, а вместе собрались – вот вам и церковь божия…
– Ну, это слишком уж пессимистично…
– Оптимизм, молодой человек, оптимизм. Прогони чёрта – ничего не останется. Пресно будет, плесень заведется… Каиново это дело вся наша культура – я уже вам имел честь однажды докладывать…
Юрий Степанович решительно встал с кресла.
– А все-таки, что вы там ни говорите, надо бороться. Убрать всю эту мерзость и поставить честных людей.
– Честных людей? Оставьте вы все это малым ребятам! С честностью только в карты играть – и то шулерам больше везет. По моему, продолжать надо – и все эти разговоры по боку.
Бобров не мог согласиться. Первый раз за два почти года знакомства с архитектором разговор с ним не успокоил Юрия Степановича и ни в чем не убедил. Он еще больше уверился в том, что была сделана ошибка, и еще больше укрепился в решении эту ошибку исправить.
XXII
К нам едет ревизор…
И. Гоголь.
Опровержения опровержениями, заявление о том, что расследование производится и виновные будут найдены, – заявлением, по положение наших строителей поколебалось, и получили возможность зашевелиться люди, которые так или иначе были недовольны управлением постройки, или самым характером ее, или не успели получить свою часть от этого дела, или получившие такую долю участия, которая позволила им сохранить незапятнанными совесть и честь. Зашевелились, наконец, и обыватели, которым все на потребу, лишь бы была опорочена ненавистная им советская власть, обеспечивающая, кстати сказать, безбедное существование этим же самым обывателям. Что они могли делать? Только нашептывать, только наговаривать, но и этого достаточно. По городу пошли распространяемые с быстротой радио слухи о якобы грандиозных хищениях, раскрытых на постройке рабочего городка, разукрашенная вымышленными подробностями история с зараженным грибком лесом передавалась из уст в уста, не была оставлена в стороне даже Муся, которая фигурировала в сплетнях в качестве дамы, усыпанной бриллиантами, закупленными строителями города вместо необходимого им кирпича.
