Наверное, численность людей везде приблизилась к средневековой, но здесь плотность населения была всё равно больше, чем в Центральной России. А про Сибирь и говорить нечего.
Торговля в этих краях была бойкой. Вдоль шоссе вкопаны знаки с указанием расстояния до «живых» поселений. А на станциях вывешены на обозрение контакты ценных для путника услуг. Лекарь, кузнец, оружейник. Были даже «женские часики» в мотеле у дороги.
Вот уж он точно не собирался посещать «Весёлые дома». Не больше, чем кожевенные, шорные и кузнечные лавки.
Здоровенные битюги ровно тянули огромные автоприцепы, подчиняясь командам возниц. По большей части они шли, не отвлекаясь, будто заводные. Младший не слышал, чтобы они ржали. Лошадки добросовестно выполняли свою работу.
На длительных стоянках в поселениях лошадей «заправляли». Их поили и кормили овсом или сеном досыта. На кратких же остановках они развлекались, выкапывая траву из-под неглубокого снега с помощью мощных копыт. Скорость была, конечно, меньше чем у грузовиков, зато надёжность выше всех похвал.
То и дело попадались деревеньки, чьё название, выписанное витиеватым шрифтом на указателях, часто заканчивалось на «-дорф».
Симметричные, ухоженные сады, поля, декоративные заборчики.
В этих дорфах Младший видел ветряки небольшого размера и солнечные панели на крышах. Но активно тут жгли и уголь, и дрова, из труб живописно шёл дым. Промышленности, какую он видел в Гамбурге или северной Польше, не было. Наверное, она вся сосредоточена в крупных городах. Зато тут всё растет, судя по размеру полей и огородов, хотя земля не выглядит тучной – каменистая. И живности много. И детей. Больше, чем в городе.
Образы этих деревень с коновязями и барами, черными шляпами у мужчин-фермеров в старомодных брюках или джинсах, с фермершами в пёстрых платьях (которые он машинально называл сарафанами) вызывали в памяти фильмы про фронтир Дикого Запада.
Местные махали каравану, кучера им отвечали, был слышен то пересвист, то смех, то окрики. Во многих равнинных дорфах главная улица сразу выходила на Большую Дорогу. Заборов вокруг поселений не было, а если имелись, то символические.
Они проехали мимо нескольких поворотов от шоссе, возле которых висели знаки «проезд запрещен» и таблички: «город такой-то – временно покинут».
Города в Войну здесь почти не бомбили, но многие из них всё равно обезлюдели. От голода, морозов, отсутствия лекарств и других бед. Хотя выглядело всё так, будто люди просто выключили свет, закрыли двери и ушли. Кто остался живой – уехали в дорфы или в те города, где теплилась жизнь.
Необитаемые поселения с заколоченными окнами, аккуратно покинутые, встречались даже в шаге от автобана. Казалось бы, для сталкера раздолье… но, конечно, всё интересное уже давно собрано, по деревням лазят только совсем нищие, а крупные нежилые города поделены на зоны. Надо платить деньгу в магистрат ближайшего города, чтобы там работать старателем.
«Дикость какая! Это же ничейное?».
Впрочем, он уже не удивлялся, что тут даже руины прихватизированы.
Вначале, пока дорога шла по обитаемым землям, деревеньки попадались через почти равные промежутки. Если бы караван не останавливался в них по торговым делам, то время в пути уменьшилось бы втрое. Все они, и большие, и малые, были рады посетителям… здесь ходили всё те же талеры, и за плату можно было получить многое. Ну а в России, если едешь через глушь, то разве что у медведя можно попытаться купить медку или у разбойников их топоры.
В следующем городке, название которого не запомнилось, путников встречало придорожное кафе, где можно было попробовать выпечку или жаренные во фритюре сладости. Александр съел берлинский пончик с яблочным джемом. Кофе тут тоже предлагали, но из-за своей прижимистости он взял напиток из цикория. Товары и ингредиенты держатели таверн и кафетериев покупали у караванщиков.
Их попутчик-кондитер продал здесь часть содержимого своих баулов.
Данилов увидел на ручье водяные колёса, которые давали энергию. Как и во многих других поселениях, тут было уличное освещение – ажурные фонари на столбах.
Рядом с кафе – прудик, обложенный камнями. Оказалось, в этом пруду разводили рыбу. Заказать нельзя – не сезон. Рыба зарылась в донный ил и спит. Это нисколько его не огорчило. Уж чего-чего, а рыбы он, кажется, наелся надолго.
Судя по всему, по вечерам тут бывали танцы. Любопытно было бы посмотреть, но вечером они будут уже далеко. Оставшиеся несколько минут Младший просто прогуливался. Хотелось делать заметки, но он буквально бил себя по рукам. «Ты не ведёшь трэвел-блог. Ты спасаешь мир, придурок». Нужно ли потомкам знать про пончики и штрудели? Может, ещё фото тарелки с заказом сделать? Мол, это культурный артефакт, а не просто еда.
Неподалёку от кафе увидел пилораму. Подошёл посмотреть. Там кипела жизнь. Распиливали на доски толстые длинные брёвна, доски складывали в штабеля, опилки ссыпали в большие короба, чурки кололи на дрова и нагружали ими телегу с высокими бортами. Интересно, тут используют труд рабов, как в Питере? Или «воспитуемых» -зэков, как у ордынцев? Вряд ли. Поглядел на команду здешних рабочих под руководством усатого бригадира. Не выглядят голодными, хоть и худощавые и уставшие. Разительно отличаются от жителей деревни. Некоторые даже по расовому типу. Много смуглых. Но явно не рабы и не крепостные, за деньги работают.
А вот крестьяне в дорфах – как на подбор сытые. Grossbauer’ы.
«Один мой земляк, товарищ Краснов таких называл «кулаками» и «паразитами». А его потомки стали чем-то вроде них».
Возможно, здесь и среди местных батраки есть, но по виду их не отличить. Все простые и все трудяги, по лицам и рукам видно. И не голодают, как и их бабы... то есть фрау.
Видно было, что в сельских сообществах жизнь спокойная и стабильная. Войны и набеги если и случаются, то редко. Иначе не устояли бы такие игрушечные домики, танцплощадки с кафе и фонариками. И сады такие не разводили бы. Хотя… он видел у многих оружие, прогуливаться с ружьем на плече или с кобурой на виду считалось нормальным. Поэтому, возможно, местные и могли спокойно жарить сосиски и есть свои штрудели, так как были всегда начеку. И по свистку или по удару в колокол деревня выставит вооружённое ополчение. Если в Гамбурге ещё действуют какие-то ограничения по ношению оружия, то тут с этим свободно. А до Войны, говорят, в Германии законы в плане оружия были строгие.
Похоже, и дороги рядом с поселениями патрулировались пешими или конными дружинниками.
Время от времени заряжал дождик со снегом, температура колебалась около нуля, часто выглядывало солнце. Но грязищи всё равно не было под колёсами. Видимо, на автобанах имелась продуманная система отведения воды, которая даже сейчас продолжала действовать.
Кроме сельских общин и небольших городков попадались знакомые по виду анклавы старьевщиков, сортирующих мусор. Хотя во многих местах шоссе… то есть автобан был обсажен ровными рядами молодых деревьев, которые почти закрывали неэстетичные виды.
Услышал как-то разговор двух охранников. Один другому рассказывал про далёкие по местным меркам Мюнхен и Нюрнберг – судя по всему, он повидал страну. Некоторых слов Младший не уразумел, но с удивлением замечал, что с каждым днём всё лучше понимает дойчей.
Хотелось спросить, знает ли рассказчик, чем знаменит Нюрнберг. Но не решился. Наверное, тот ответил бы, что архитектурой или пончиками. И в этом была доля правды. То, что было тогда, в двадцатом веке, – теперь такая же древность, как римляне и гунны.
*****
Большинство попутчиков-пассажиров были работягами из городских низов, ехавшими в поисках лучшей доли. Женщин только три, и все со своими мужчинами и детьми.
Младший получил неплохое место у окна. За окошком тянулась Люнебургская пустошь – здесь никто не жил и до Войны, был заповедник, а теперь вырос густой и уже диковатый лес.
