Алексей Доронин - Призраки Ямантау

День клонился к вечеру, и темнота незаметно подкралась, чтобы накинуть свой полог на долину, стиснутую с трех сторон южными отрогами Уральских гор.

В большом ханском шатре воины, вернувшиеся из удачного набега на земли соседнего клана, пили кумыс, хвастаясь богатой добычей и отвагой в сшибках с иноплеменниками. Там было шумно, в воздухе витал чад от жарящегося на угольях мяса, то и дело раздавались громкие выкрики да стукались друг о дружку чаши — медные, железные, а иногда и костяные — расплескивая свое содержимое.

Где-то блеяли бараны, которых перегоняли на новое место, потому что на старом они съели траву до самой земли. Скоро многие из них окажутся в котлах — близится праздник Равноденствия. За пределами центрального круга — там, где стояли палатки попроще и победнее, становище жило своей обычной жизнью. Женщины скоблили шкуры, чинили одежду, готовили еду в закопченных медных казанах, приглядывая за непоседливыми детьми. Для мужчин в этом году работы больше не было. Новых набегов не будет до самой весны, а есть ли еще занятие, достойное воинов? Разве что делать железо, но этот секрет известен немногим, этим больше занимаются оседлые башкиры, которые владеют умением плавить в неглубоких ямах и самодельных тиглях металл.

На широкой поляне под присмотром двух подростков пасся табун стреноженных коней, щипая жухлую осеннюю траву. Пастухи бросали взгляды исподлобья на кучку рабов, коловших дрова у реки, явно мечтая бросить в закованных в колодки камень-другой или отколоть злую шутку. Если что-то их и останавливало, так это сидевшие неподалеку у большого костра караульщики. Конечно, никто не вступится за пленников, но взрослые могут и подзатыльников надавать за оставленных без присмотра лошадей.

Это была не обычная жестокость несмышленых детей. По их волчьим повадкам можно было понять, что это не мирное племя. И правда, уральские татары земли не пахали, хлеба не сеяли, а только разводили овец, коз и лошадей да собирали с соседей кровавую жатву: сабля, лук и аркан заменяли им плуг.

Но самим им много невольников было ненужно, а гнать на невольничьи рынки Магриба сейчас не с руки, ведь на носу осеннее кочевье. Скоро теплым дням конец — придет распутица, а там и зима стучит в ворота, занесет дороги и перевалы, скроется под снегом трава. А в бескормицу какие уж тут походы, какая торговля? Надо идти на юг, чтобы стада могли переждать долгую зиму.

Дети бескрайних степей, они были лучшими войнами среди известных им земель и народов. От сирых выжженных равнин на западе, где можно было неделю скакать и не встретить человека до курящихся дымом сопок на востоке им равных в мастерстве верховой езды и в стрельбе из лука.

Темнеет осенью рано, а гнавшие коней несколько суток кряду воины лягут спать еще раньше. И совсем скоро лагерь погрузится в сон, и только стражники будут перекликаться, да блеять спросонья бараны, которых завтра-послезавтра отправятся под нож. Да еще женщины-невольницы затянут грустную заунывную песню, напоминающую о дальних западных краях, где несет свои воды река Днепр.

Все стихнет. Только здесь в небольшой крытой конскими шкурами хижине на самом краю стойбища, на границе освещенного пространства и темного леса, еще слышны голоса.

В этот вечер здесь собралась кучка детей от девяти до двенадцати лет — того возраста, когда уже можно садиться в седло, но еще не хватает сил оттянуть тетиву настоящего лука и сделать замах тяжелой саблей.

Великий шаман казался древним, как сами горы. Даже разменявший пятый десяток вождь и старшие воины помнили его только таким — скрюченным, с седой бородой до пола.

Но взгляд его глаз до сих пор, несмотря на бельма, был ясным и разумным.

— Дедушка, расскажи, — просили они его. И он всегда, если только не был занят беседой с духами, соглашался. Вот и теперь, немного поворчав для порядку, он раскурил свою трубку от уголька из очага и повел свой рассказ.

— Давным-давно это было. Я тогда был молод… — так начиналась любая из его историй. Но дети притихли. Смолкли смешки и шушуканье. По каким-то неуловимым признакам они почувствовали, что этот рассказ будет особенным.

В полной тишине шаман начал говорить.

— Это было до Великой войны, до Мора и Глада, когда и идель-Урал, и все племена и народы на десять дней пути вокруг были частью огромной страны, звавшейся Россией. Но вы знаете, какая эту страну постигла судьба. Сегодня я расскажу не об этом.

Очаг с примитивным дымоходом, обычной дырой в крыше, догорал. Смолкла в лесу сова. Притихли кузнечики и сверчки — день клонился к вечеру. По углам убого жилища сгущались тени. Из открытого полога тянуло холодном, но старик не разрешал запахнуть его, чтоб лучше выветривалась табак-трава.

Дети теснее сбивались в кучу, подсаживались поближе к огню, и, затаив дыхание, ловили каждое слово старого сказителя.

— Сегодня я расскажу вам о духах горы Ямантау… — продолжал старик скрипучим надтреснутым голосом, втянув в себя дым чубука, с которым не расставался никогда. — В хорошую погоду с плато, на котором остановилось наше кочевье, можно увидеть ее вершину. Но это обман, на самом деле гора далеко — в 2 днях пути, и путь этот лежит через такие места, где живому человеку лучше не показываться.

«Ямантау» значит «плохая гора». И вправду, место это дурное, много хуже развалин Магнитогорска. Птиц и зверей здесь нет, а на самой горе и вокруг нее не растет даже трава. И любой, кого занесет туда нелегкая, погибнет лютой смертью, исходя кровью изо всех пор, не в силах ни есть, ни пить. Только тени бродят в ущельях и завывают в темных расщелинах.

Старик хрипло закашлялся и надолго замолчал, вытирая пот со лба, но все терпеливо ждали.

— Да, это было давно… — он снова поднял на них выцветшие от времени глаза, наполовину затянутые пленкой катаракты. Блики костра ложились разноцветными пятнами на худое лицо, изборожденное глубокими морщинами.

Никто не знал, сколько лет старому шаману. Говорили, что он встретил больше ста двадцати зим, но никто не знал, сколько именно. Другие старики помнили, что когда они еще не могли забраться в седло, он уже назывался Старым шаманом. Даже его настоящее имя помнили единицы, но и те редко пользовались им, чаще обращаясь к нему иначе: «Видящий».