Дмитрий Глуховский
ПОХОЛОДАНИЕ
Спасен!
Пусть их хватит ненадолго, пусть всего на несколько часов – это не просто отсрочка, из гуманности или садизма данная смертнику перед исполнением приговора. За эти два или три часа он успеет отогреть окоченевшие ноги, оживить занемевшие пальцы. За это время растают сосульки на его бороде, заколет спросонья посиневшая кожа. Он сможет вскипятить плотно набитую снегом закопченную алюминиевую кружку, обжечь себе глотку и разморозить сжавшиеся в комок внутренности. Переждет пургу. Наберется сил, чтобы пройти последние три километра.
Как глупо было бы умереть всего в трех километрах от дома... Конечно, тут была его оплошность: не распознать знаки надвигающейся черной пурги! Непередаваемое, мертвенное затишье, разреженное только чуть слышным звоном стылого воздуха. Не будь Андрей так изможден, он непременно уловил бы его, замер, и бросился бы к ближайшему дому – забиться в укромный угол, закуклиться в коконе спального мешка, прижать ладони ко рту – молясь и согревая их дыханием.
Но он поставил себе невыполнимую задачу – добраться до дома за один переход, и гул его надрывающегося сердца заглушал тонкое пение зарождающихся ледяных вихрей. Не было сил поднять голову и окинуть взглядом прибившееся к земле небо, горизонт, на глазах затягивающийся темным занавесом бури. И опомнился он, только когда смерть обдала его лицо своим стерильным дыханием. Огляделся и понял, что погиб.
В черную пургу люди пропадали, даже собираясь только пройти от одного подъезда к другому. Всего в полуметре ничего уже было не разглядеть: мутная пелена застила мир, ветер рвал землю из-под ног, и даже десять шагов от двери до двери превращались в испытание, на которое отваживались немногие. Слепая свирепая вьюга внезапно наваливалась на улицы, катком подминала под себя землю, засыпая глаза снежными иглами, кружа и путая, словно зачарованных уводя неосторожных путников от жилья в мертвую пустошь, выпивая из них тепло и погребая скрюченные тела под тяжелыми белыми курганами.
В молочной мгле Андрей не видел даже собственных рук, и, уже не уповая на то, что успеет найти укрытие, брел наугад, зажмурившись, понимая одно: остановись он сейчас – метель тут же уложит, занесет, усыпит его, как усыпляют обреченных животных. И с каждым новым шагом, все более трудным, все более болезненным, эта мысль соблазняла его все сильнее.
А потом из белесого бурлящего хаоса прямо перед ним вынесло дверь – гостеприимно приоткрытую, возникшую из ниоткуда, словно некий небесный перст просто начертил ее на исчерканном листе Андреевой жизни, вдруг смилостивившись над ним. Андрей навалился всем весом, створка послушалась, и уже через миг он был внутри.
Он достал из внутреннего кармана главную свою драгоценность – завернутую в носовой платок зажигалку, чиркнул и осмотрелся. От двери уходил в темноту широкий коридор, по обе стороны чернели дверные проемы.
Осторожно заглянул в первый и сразу понял: спасен!
Мебель, конечно, была пластиковая, разжиться не выйдет, зато в углу возвышались аккуратно запеленатые пачки. Бумагу Андрей научился слышать за десяток шагов, как и сладостный аромат сухих дров, и вообще запахи всего, что можно жечь. Всего, что горит и дает тепло.
Журналы? Нет, какие-то листовки, брошюры... Он надорвал полиэтиленовую упаковку, и, прежде чем извлечь ее содержимое и приступить к этому маленькому аутодафе, пробежал глазами броские заголовки. Криво усмехнулся.
За прошедшие долгие семь лет мир перевернулся вверх тормашками, а краска ничуть не выцвела... Коптить будет сильно, ну ничего, он потерпит. Да, их хватит ненадолго, не больше трех часов, но этого довольно, чтобы выжить.
Багровая волна поползла по первому буклету, пожирая его – быстро, слишком быстро, слабо дыша на Андреевы руки теплом и гарью. Он тут же подкинул в огонь еще несколько и бросился потрошить следующую пачку.
Тогда, семь лет назад, всех тревожило глобальное потепление. Скапливающийся в атмосфере углекислый газ, озоновые дыры, парниковый эффект... Доказательства были налицо: даже в вечно обмороженной России каждая зима была теплее предыдущей, а последнее лето заставило москвичей почувствовать себя французами: началось чуть ли не в апреле и вопреки всем законам затянулось до конца октября.
Пророки и экологи предупреждали: полярные льды тают. Вода прибывает. Если с пароварки не снять крышку, планета выкипит. Прогноз погоды на ближайшее столетие: наводнения, ураганы, цунами, огненные смерчи... Однако с предсказаниями у человечества никогда особенно не складывалось.
Декабрь выдался неожиданно холодный, в январе температура упала еще ниже, а февраль оказался самым тяжелым за всю историю наблюдений. Метеорологи пытались осмыслить происходящее, но сбивались и противоречили друг другу. В старых домах взрывались изглоданные ржавчиной трубы отопления, Москва поглощала больше мазута, чем успевал выдавать лоснящийся отечественный нефтепром. Мерзла Украина, тряслась с непривычки Германия, околевала занесенная снегом Испания... В Южном полушарии лето напоминало в лучшем случае позднюю осень. Человечество, съежившись, ждало весны.
В марте две тысячи восьмого ртутный столбик сделал несмелую попытку подняться, но не смог дотянуться и до отметки в минус двадцать пять.
В апреле стало ясно: оттепель, которой все так ждали, не наступит. Черные ветви деревьев оставались голыми, озимые вымерзали, продуктовые склады Гохрана принимали свирепых инспекторов из спецслужб. Европа закупала зерно в Австралии, потому что Канада в панике обрезала экспорт.
Снег все валил и валил...
Цены на газ взлетели до небес, но продавать его на Запад означало бы лишиться тепла самим. Соединенные Штаты вскрыли стратегические запасы нефти. В Польше, которая в свое время не поспела на раздачу Господом полезных ископаемых, вымерзали целые деревни. Андрей хорошо помнил телерепортажи тех времен. Потому, наверное, что ни о чем другом телевидение уже говорить не могло, и так продолжалось до тех пор, пока мир не оглох и не ослеп от нехватки электроэнергии.
Мировые светила, вызванные для объяснений на трибуну Организации объединенных наций, поблескивали тускло и неубедительно, как фальшивая мелочь. Новый ледниковый период. Не доглядели. Развалившиеся в креслах Генассамблеи ООН европейские лидеры - впервые с эпохи колонизации с искренним интересом - поглядывали на представителей африканских стран. Дома их ждали стотысячные демонстрации: люди требовали тепла, будто избранные ими коррупционеры и популисты были наместникам Бога на земле и могли с ним договориться.
