Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек

Ознакомительная версия.

Я валялся в луже под сенью больничного навеса, из последних сил смолил шалфейно-чайный косячок, спасённый от лекарей и сэкономленный благодаря титаническим усилиям, – и загибался по полной программе. Оттого мне было хорошо как никогда ранее в жизни: полный кайф, ништяк, отпад и облом. Косяк и жизнь были мои собственные, лужа, как я понимаю, – тоже. Зато койка в госпитале, переоборудованном из городской поликлиники, была казённой, как тыльная часть ружья. Вот меня и выперли, как только стало ясно, что я конкретно нацелился подыхать. Несмотря на все жизнеутверждающие эксперименты обслуживающего персонала. У них там груднички с мамашами прямо в коридорах на полу лежат, им тоже надо. Хотя, если присмотреться, зачем?

Сверху, с пластикового козырька, петлями кишок свисали энергосберегалки – типа «вечные» лампы. Половина из них не светилась – то ли вечер как следует не наступил, то ли перебили в мелкую крошку. С некоторых наподобие брыжейки свисала какая-то непонятная дрянь, что наводило на мысли. По бокам меня шевелились такие же людские выбросы – или отбросы? – стремительно достигая полноты своего неживого состояния. Кое-кто лежал смирно: я так думаю, обезболивающее у них было покруче моего. Длиннейшая перспектива перед нами была просто чу́дная: вся площадь перед госпиталем была выстрижена от клёнов и тополей налысо, чтобы никто не мешал труповозкам подбирать народ. Что они делали с нами дальше – не знаю, но догадываюсь: почти с самого начала спидомора с топливом для тепловых электростанций и консервированной армейской тушенкой не было ровным счётом никаких проблем. Бесперебойное поступление.

Не то было года три назад, когда все на Земле думали, что мы вот-вот победим синдром тотального иммунодефицита, Эболу, злокачественную чахотку и скорострельный бытовой сифилис. Всё сразу в одной обойме. Рождаемость тогда радикально возросла, и средства́ существования мигом приобрели завлекательность.

Не время и не место обсасывать здесь наши исторические ошибки, однако почему мы все решили, что дело в вирусе? Отчего не опомнились даже тогда, когда весь мир ввергло в пучину и прихлопнуло сверху тугой крышкой?

Вирус медленного действия, иначе – новомодный прион был с нами всегда от начала всех начал. Теперь он сработал как спусковой крючок, и только, – а гончие псы именно того и ждали, чтобы сорваться с привязи, как они делали, когда человечество начинало слишком уж докучать окружающей среде. Черная Смерть в четырнадцатом веке, антонов огонь в пятнадцатом и пандемия холеры в восемнадцатом, испанка девятнадцатого века…

И вот теперь это. Наследственный СПИД, который передаётся не только через кровь, слюну и прочие физиологические жидкости, но гнездится в самом клеточном ядре. У вполне добродетельных, совершенно здоровых и проверенных родителей рождаются дети для стеклянного колпака и одновременно заносят заразу в самих предков. И чем меньше в жизни родителя было половых и прочих контактов, тем легче пусковому вирусу сломить барьер естественной сопротивляемости, а генетической порче – разлиться по организму. Вначале маскируясь обыкновенной желтухой новорожденных, агент противника доказывал потом, когда уже было поздно кричать «ура» или «караул», что он многолик и неуязвим, как древнегреческая гидра.

Вот, кстати, отчего на месте штатских медучреждений появились госпитали: врачи, сестры, братья и нянюшки были мобилизованы на тайный фронт, а лечебная обстановка – приближена к военно-полевой.

И всё равно: тут были места не лечения и тем более не излечения, а передержки перед моргом.

Нет, конкретно я обо всем этом не думал – так, сквозило нечто мимо черепа, будто ветерок, наполненный кислотными картинками. И о том, что человечество на удивление дружно и бесконфликтно сплачивается вокруг потребляемых ресурсов, не думал тоже. Просто медитировал помаленьку на всё это. Типа клал. Потому что перед лицом безличного и неумолимого врага все локальные войны заведомо теряют смысл, а благодарная природа бессмертно сияет на известного рода удобрении. Цветет, пахнет и разрастается…

Ну вот. Пока мои слезящиеся глазёнки пялились на роскошную сине-зеленую стену далеко вдали, я, наверное, пропустил что-то очень важное.

Потому что меня крепко поддели носком обуви под ребра, и приятное меццо-сопрано вопросило:

– Мэн, ты что в смерти ценишь больше всего – процесс или результат?

Я вздернул голову.

Женщина была почти вся закутана в полупальто – и, клянусь всеми чертями, это был самый неподдельный дафлкот, причем от фирмы Gloverall: я такие штуки просекал мигом. Давным-давно, еще до большого бенца, я подрабатывал продавцом-консультантом в таком магазине. Двойная верблюжка, некрашеная и не пробиваемая никаким дождем, подкладка из клетчатой шотландки, длинные петли с костяными пуговицами в виде клыков и капюшон, внутри которого пряталось всё, кроме напористого голоска. Вообще-то из рукавов виднелись аккуратные розовые ногти, а с другого конца дафлкота – джинсы, кажется, чёрные. Про моднейшую остроносую обувь я не говорю – ребра ныли до сих пор.

Пока я въезжал в ситуацию, капюшон слетел с дивной белокурой головки, пышные локоны рассыпались по плечам, и ангелица повторила:

– Я кого спрашиваю. Ты как сдохнуть предпочтёшь – прямо сразу или с чувством, с толком, с расстановкой? Что тебе дорого – процесс, едри тебя в качель, или результат?

– Процесс, куршевель долбаная! – рявкнул я из последних сил в бледно-голубые оченята. От этого почти конченый косяк сорвался с губы и шлёпнулся прямо в лужу, где его настиг и расплющил каблук низкого полусапожка.

– А, ну тогда давай поднимайся из своего… гм…праха, руки замком – и цепляй меня за шею.

Как ни дивился я сам себе, но всё это проделал. Наверное, с гипноза и передоза. Утвердил себя на полужидких подставках, навалился на даму и повис у нее на шее.

– Ну и запашок от тебя. Не человек, а какая-то дыра в неисправной канализации. Ты что, ел?

Меня немножко удивила такая постановка вопроса. Естественно, госпитальный кондёр только на то и годится, чтобы высрать наружу все кишки. Так что теперь – вообще не питаться?

– А ты откуда такая за́еда?

Ознакомительная версия.