Я умер в апреле. 9-го числа, в 13 часов 6 минут по местному времени. Прямо в троллейбусе 1-ого маршрута. Сначала в груди что-то сильно закололо, а затем горячее жжение быстро разлилось по левой стороне моего тела. Я с трудом удержался от того, чтобы не застонать. Затем все оборвалось, поскольку я потерял сознание…
Позднее патологоанатом рассказывал моей жене, что если бы меня сразу доставили в реанимацию, то, наверное, меня еще можно было спасти, но, к сожалению, и «скорую» вызвали слишком поздно, да и медики прибыли без кардиологической аппаратуры. Тут он был прав, винить особо было некого.
Потеряв сознание, я потихоньку стал заваливаться влево. И потом, когда троллейбус резко тормознул на остановке, я и вовсе упал набок, заняв все сидение.
Народу в салоне было немного и мое падение не привлекло особого внимания. Выходившим было не до меня, а входившие думали, что я лежу так на сидении уже давно. Многие из вошедших смотрели на меня с брезгливостью, подозревая, во-первых, что я просто- напросто пьян, а во-вторых, что подобное лежание на сдвоенных сиденьях в общественном транспорте является для меня делом обыденным и привычным. Даже кондуктор — замотанная женщина лет сорока, — отвечающая за порядок в салоне, поначалу, возмутившись подобным моим поведением, высказала какое-то нелестное замечание в мой адрес, но затем отвлекшись обилечиванием еще живых пассажиров план-то все равно надо делать, — удалилась в дальний конец салона.
И только через две остановки, когда она снова наткнулась на мое бездыханное тело, в душе ее поселилась тревога.
— Эй, мужчина! Вы что лежите? — спросила она. — Вам что плохо?
Запаха вроде нет…
Я ей естественно ничего не ответил.
Она склонилась надо мной и, сообразив, по остекленевшем уже глазам, что со мной действительно не все в порядке, распихивая пассажиров, бросилась к водителю. Троллейбус сразу же встал на прикол. Водитель по динамику объявила, что человеку в салоне плохо, что она вызвала по рации через диспетчера скорую и будет ее ожидать.
Народ сердито заворчал. Столько неласковых слов в свой адрес я не слышал за всю свою не слишком длинную жизнь. Но недовольных можно было понять, ведь своим скоропостижным поступком я срывал столько встреч и разнообразных планов… Кто-то успел оплатить билет, а его дальше не везут, кто-то куда-то опаздывал, кто-то хорошо сидел, а в другом троллейбусе придется стоять…
Поэтому посыпались советы: бабка в шали предлагала дать мне таблетку нитроглицерина; какие-то два люмпена предложили вынести меня на улицу и положить на лавочку на остановке, дескать там я обязательно просплюсь, а самим ехать дальше. Молодой человек, стоявший рядом с двумя хорошенькими и молоденькими девушками, считал возможным ехать дальше. Подумаешь, полежит мужик в салоне, тут до конечной всего ничего осталось, а они в институт опаздывают. Надо, так и к диспетчерской на кольцо «скорая» приедет. А еще один мужик — высокий и очкастый, в кожаной куртке и в кожаной фуражке, даже склонился надо мной и со знанием дела пощупал меня за запястье и возле шеи.
Я почему-то сразу сообразил, что он врач, причем анестезиолог и работает в больнице скорой помощи. Почему я так решил — не знаю.
Через несколько секунд сообразив, что у меня не только пульса нет, но и рука подозрительно холодная, он чуть повернув мою голову и заглянув в глаза, вздохнул и вымолвил с некоторым сожалением, что я, похоже, уже навсегда отъездился в троллейбусах. Причем я понимал, что сожалеет он вовсе не обо мне грешном, а о том, что из-за задержки троллейбуса у него будет меньше времени на свидание с его дамой. Вытерев пальцы о носовой платок, медик подхватил под руку свою спутницу- эту самую даму, весьма миловидную высокую блондинку в красном демисезонном пальто, — и вместе с ней быстро вышел из транспорта. Народ, стоявший вокруг меня, услыхав такое заключение, быстро рассосался. А после того, как какой-то чудак, одетый как бомж, с лицом явного идиота, стоявший себе до этого на задней площадке, во весь голос пропел:
"Шел троллейбус первый номер, а в троллейбусе кто-то помер…", дурацки захихикав над собственной шуткой, самые непонятливые сообразили, что салон надо покидать. Тем более, что водитель — молоденькая девушка — уже опускала штанги.
Последними, позвякивая стеклотарой в матерчатой сумке, выходили из салона те два люмпена, что советовали вынести меня на улицу и положить там на лавочку. Один из них, тот что пониже, сумел прихватить на память мою кепку, незаметно сунув ее за пазуху.
Он подумывал и о том, что неплохо было бы поглядеть на то, что у меня в карманах, но присутствие кондукторши его остановило.
Я видел все его действия и отчетливо понимал мысли, но никак не вмешался. Мне была ясна вся тщетность этой попытки, к тому же я и сам почему-то уже никак не ассоциировал себя с лежащим на сиденье телом.
— Ну что же, ты не так плохо выглядишь, — услышал я знакомый голос.
Обернувшись, я увидел отца.
— Привет, сын, — произнес он улыбаясь в седые усы и протягивая руку.
Я машинально протянул свою. И тут до меня дошло, что его внезапное появление абсолютно не удивляет меня, как будто все так и должно было быть. И то обстоятельство, что он умер пятнадцать лет назад никакой роли не играет. Вот он стоит передо мной такой, каким я привык его видеть, даже костюм знакомый- с медалькой участника Великой Отечественной Войны на правой половине груди.
Пожатие рук прошло как-то странно, я не ощутил его физически, но какое-то соприкосновение все же произошло, и понял я это по весьма непривычному моральному удовлетворению, охватившему всего меня целиком.
— Привет, — машинально ответил я, — если я правильно понял происходящее, то я, вроде как, того… помер?
Отец согласно кивнул головой.
— Жалко, кое-какие дела остались не доделаны. Хотя, — я прислушался к собственным ощущениям, к удивительному покою охватившему меня, — Бог с ними. Да и тело это мне надоело.
— Ну не такое уж оно плохое, — возразил отец, рассматривая, мой неподвижно лежащий труп. — В этом и есть преимущество скоропостижной кончины. Тело целое, болезнью не изможденное. Мое, после того как я пролежал три недели в больнице, куда вы меня сплавили, выглядело гораздо хуже. Ну, да ладно.
— Вот этого я и боялся, что ты будешь сердиться на то, что мы не дали умереть тебе дома, а отправили в больницу. Но ты пойми, Саньке было три года, Ниночке — полтора, а ты почему-то стал заговариваться и был явно не в себе. Мне было страшно оставлять их с тобой. Я же должен был ходить на работу. А тут ты еще и есть перестал. Два дня ничего в рот не брал… Пришлось супруге вызвать участкового врача, а уж та-то и отправила тебя в больницу.
