Сначала было желание. Нет, не желание. Скорее, аксиома. Этакая абсолютная уверенность, будто он – некая призрачная субстанция, не определённая ни в пространстве, ни во времени, что-то вроде лёгкой дымки, медленно тающей над ровной гладью озера под жаркими лучами полуденного солнца, хотя, конечно, ни озера, ни солнца рядом с ним и в помине не было.
То, что в возникновении этой уверенности было повинно только его сознание (и ничто более), казалось ему несомненным, так как все внешние раздражители: звуки, свет, запахи и пр. – напрочь отсутствовали. Он был погружён во что-то не имевшее названия, не то во мрак, не то в пустоту, а может, и в то, и другое одновременно. Он был полностью изолирован от всего внешнего, его ничто не тревожило. Ни личной истории, ни имени у него тоже не было. Он словно бы рождался, рождался из небытия, и всё, что у него могло быть, это только неопределённое туманное будущее, которое…
Потом…
Потом счастливому равновесию наступил конец.
Разрывая зарождавшееся сознание, возникла мысль.
"Почему-то я о себе думаю – он".
Мысль эта не существовала сама по себе. Она явно на чём-то базировалась, на чём-то достаточно мощном, что тоже хотело жить и иметь будущее, причём собственное, отличное от того, что устраивала себе дымка. Это тоже было сознание, но совсем иного типа. Медитации ему были чужды, оно стремилось к активному действию. И в его глубинах зародился первый вопрос.
Кто я?
Я уже понял, что моё сознание раздвоилось, а вопрос "кто я?" должен был восстановить его цельность. Он был словно дверь, которую стоит только открыть, как в меня сразу же хлынет нужная информация. Информация, необходимая для самоидентификации.
Кто же я?
Волевой импульс, возникший в глубинах моего второго "я", с силой ударил дверь, и она распахнулась.
И…
И первое, что я ощутил, была боль. Чудовищная тяжесть расплавленного свинца давила на голову от лба до самого затылка. Воздух (если это был воздух) с трудом и хрипом протискивался сквозь забитый нос в то, что когда-то называлось лёгкими, а теперь больше походило на чёрные, полные слизи мешки. Тело (если это можно было назвать телом) держало на себе, казалось, десятки тонн зловонной воды.
О, Небо!
Вместе с болью пришло и осознавание, что я человек и что зовут меня Корд.
Именно – Корд.
И это хорошо. Теперь, главное, не терять достигнутых позиций. Пусть полученная информация поможет мне стать активным.
Итак, где я?
Я исторг из себя ещё один волевой импульс и с трудом разлепил набухшие веки. Воды не было, расплавленного свинца – тоже. Был полумрак, был тяжёлый влажный воздух и была низкая крона мохнатого дерева. Его ветки, словно длинные, причудливо изогнутые щупальца, сплетались в тугой тёмно-зелёный комок, совершенно непроницаемый для моего взора. Несколько щупалец свисали из него, почти касаясь моего лица. На одном из них я увидел дрожащую розовую каплю, готовую вот-вот сорваться. И она в какой-то момент сорвалась-таки, упав мне на щёку. Я даже не вздрогнул. Инстинкт (а может, глубоко запрятанное знание) подсказал: капля не опасна.
Всё это воспринималось мной как внешние раздражители визуального толка. Но были и другие. К примеру, непрерывный шелест, слагавшийся из звуков каплющей то там, то здесь воды, далёкий свист ветра, невнятные, едва уловимые шорохи – не то вздохи, не то стоны, одуряющие запахи, частое импульсивное биение плоскости, на которой я находился, и многое, многое другое, вплетавшееся в ткань удивительного бытия, что меня сейчас окружало.
Потом я попробовал шевельнуть глазными яблоками, и они подчинились. Я увидел множество деревьев, окружавших меня. Их фиолетовые бутылкообразные стволы обступали меня со всех сторон, а их кроны, смыкаясь в единую непроницаемую для света крышу, занимали едва ли не всё воздушное пространство.
Кругом – дурман ядовито-приторных испарений, духота, жара и ни на секунду не прекращающееся движение, движение зелёных щупалец, растущей чуть ли не на глазах травы, пульсирующих почвы и стволов окружающих деревьев.
И ещё раз духота.
И ещё раз жара.
И ещё трижды дурман ядовито-приторных испарений, от которых сознание не то отключалось, не то переходило в иную форму существования.
Я словно бы находился внутри огромного существа, как бы в чреве гигантского левиафана, жаждущего пожрать меня со всеми потрохами.
Но я уже знал, что это – не левиафан.
Это – лес.
Да, лес. Самое, какое только можно представить, неподходящее для человека место. Даже если его зовут Корд.
Но как же меня сюда занесло?
Что со мной?
Я снова попытался прислушаться к себе. И был потрясён. Непривычная слабость в теле и тяжесть в голове почти парализовали меня. Двигаться, действовать не хотелось совсем. Хотелось снова закрыть глаза, отключиться, вернуться в прежнее блаженное состояние – не то небытия, не то некоей нарождающейся личности. И пусть оно всё…
А что, собственно, всё?
Я ведь так и не выяснил, почему я здесь?
И если не сделаю этого сейчас, то уже не сделаю никогда. Ещё час-другой, и я перестану существовать как личность, стану частью леса.
Нет, в лесе нельзя, ни в коем случае нельзя быть пассивным, здесь можно быть только активным, деятельным, только это помогает остаться самим собой.
Но смогу ли я сейчас?
Не упустил ли я момент, после которого уже нет возврата?
Накатил страх – тяжёлой, но спасительной волной. Судорожно забилось сердце. Тело, всего минуту назад казавшееся ни на что не годным, вдруг сжалось в плотный упругий комок. Я стиснул зубы и попробовал приподнять голову. Это мне не удалось. Затылок словно бы приклеился к почве, не желая отрываться. Тогда я стиснул зубы ещё сильнее и попробовал сесть. С этим у меня получилось лучше. Я сел. При этом от затылка до самой поясницы прокатилась волна мелких, но чрезвычайно болезненных уколов. Словно бы покрытый смолой валик прокатили по моей спине, вырывая всю кожную растительность. В голове у меня помутилось, к горлу прихлынула тошнота, темнота, налившаяся в глаза, скрыла окружающие деревья. Чуть ли не до безумия захотелось лечь обратно на землю, смежить веки и… будь что будет… пусть оно всё… надоело… спать… спать…
Не-ет!!!
О, Небо! Неужели… Неужели это я кричал? Неужели это мой голос? Этот хрип, этот стон.
Да, пожалуй, это мой голос.
Пожалуй, я жив.
И моя личность, пожалуй, ещё не торопится стать частью какого-то там леса.
Постепенно слабость прошла. Деревья выступили из мрака. Я огляделся. Обе мои ладони упирались в почву. Я осторожно потянул их на себя, но что-то их держало. Они не сдвинулись даже на миллиметр, словно приклеенные. Тогда, догадываясь, что будет больно, я рванул их что было силы, сначала одну, потом другую. Обе ладони пронзила острая боль. Словно тысячи иголок вонзились вдруг в них. Обе они были покрыты кровью, а на тех местах, где они только что лежали, торчала щетина белых извивающихся ростков. То же самое было и позади. Там, где минутой раньше лежали голова и спина, была такая же щетина белых извивающихся ростков. Какое счастье, что я проснулся именно сейчас, а не часом позже, когда трава вросла бы в меня столь глубоко, что подняться я бы уже не смог. Тогда уже ничто бы меня не спасло.
