Алексей Притуляк
РОЗА БЕКХАЙМА
Он постоял несколько минут у подъёмника, собираясь с духом. Или, быть может, давая себе последний шанс одуматься и сбежать?.. Да нет, всё было решено.
Чахоточный желтоватый туман медленно наползал с окраин, где высился лесом циклопических труб индустриальный район. Удушливое марево застилало улицу, скрывая площадь от подслеповатых глаз ближайших домов. Оно словно напрашивалось в соучастники того, что сейчас должно было свершиться. Слабый ветерок не сумел пробиться через влажное, источающее запах аммиака, волокнистое месиво смога и, отказавшись от своих бесплодных попыток, сбежал — утих. Где‑то за колледжем Брэтон — Сэндфорд, нервно провизжала полицейская сирена, затихая в сторону Гамильтон — стрит. Впрочем, сейчас это была уже не Гамильтон — стрит, а какая‑то другая улица, но он не мог (да и не пытался даже) запомнить но? мера ни одной улицы, а потому все их называл по старинке. А кроме того, те древние, о многом говорящие названия, нравились ему гораздо больше, чем все эти новомодные «тридцать седьмые», «пятьдесят первые» или «сто семьдесят третьи».
Старые — старые, почти такие же старые, как и он сам, часы, поднесённые к глазам, показывали без двух минут девять утра. Они спокойно себе тикали, отмеряя несуществующее время, и этот мелкий быстрый звук, бесконечно одинокий в бело — жёлтом мареве тумана, показался колокольным перезвоном — таким тяжёлым и страшным, что захотелось сорвать часы с руки, бросить на мостовую и придавить ногой, как мерзкое вредное насекомое… Время, эта жуткая незримая субстанция, давно стало его личным врагом. Но память о прошлом, привычка и усталость заставляли его мириться с постоянным присутствием недруга. А главное — эти часы подарила ему Ханна, на золотую свадьбу.
Он выбил трубку прямо на полифлексовое покрытие, резко выдохнул последний глоток дыма и постоял, наблюдая, как нежно — голубой «асфальт» впитал в себя пепел и остатки табака, вернув себе девственную чистоту. Следом за табачной крошкой исчезла и тягучая желтоватая слюна его плевка. Вздохнув, он сунул горячую трубку в нагрудный карман и с решительным видом ступил на подъёмник, который неслышно доставил его ко входу. Широкая прозрачная дверь перед ним с безмолвной готовностью растворилась в воздухе. Изнутри повеяло сухим, тёплым и деловитым запахом конторы. Он сделал три робких и торопливых семенящих шага вперёд, каждую секунду ожидая, что двери вдруг возникнут на своём прежнем месте и раздавят его.
Под потолком большого округлого зала, вдоль всей стены которого тянулась пластиковая панель под красное дерево, поделенная на множество секций, чёрный экран засветился приглушённо — зелёными буквами: «М — р Сэмьюэл Бекхайм, оператор N4». И стрелочка в нужном направлении. Мелодичный томно — задушевный женский голос тут же озвучил: «Мистер Сэмьюэл Бекхайм, вы можете подойти к секции номер четыре. Добро пожаловать и удачного дня!» В этот голос можно было влюбиться с первого прослушивания, если не знать, что он синтезирован, модулирован и апробирован.
Бекхайм вздрогнул, услыхав своё имя. Он никак не мог привыкнуть ко всем этим новшествам, ежедневно и стремительно врывавшимся в его привычно неторопливую жизнь. Что ни день, то какая‑нибудь новая причуда. То подвижной тротуар, то электронный консьерж, то персональный доктор, возникающий прямо из стены в комнате, едва только кольнёт сердце или пробьёт на кашель. Теперь, вот, эти голоса. Везде, куда бы ты ни явился, тебя каким‑то совершенно непостижимым образом узнаю? т, приветствуют и сразу растолковывают тебе, что ты должен делать. Мысли они читают, что ли?
Над секцией номер четыре призывно замигало зеленой строкой табло с его фамилией. Шаркая ногами, он торопливо направился туда.
Бекхайм, конечно, мог и не шаркать ногами, но он всегда это делал. Он придерживался того мнения, что все старики волочат ноги при ходьбе, а значит ему, в его сто тридцать семь, сам бог велел.
— Добрый день, мистер Бекхайм, — приветствовала его очаровательная барышня в отделении номер четыре прекрасно модулированным голосом. — Мы очень рады, что вы пришли к нам, и сделаем всё от нас зависящее, чтобы помочь старейшему жителю Земли.
— Спасибо, — отозвался Бекхайм, пытаясь определить, кто перед ним: настоящая девушка или одна из этих новомодных кукол, которых нынче увидишь везде. Прежних, которых делали ещё лет двадцать тому назад, он, при определённом внимании и если не забыл надеть свои старенькие очки, может отличить. А вот самых современных — нет, тут и сам господь бог перепутает.
— Что привело вас в концерн «Пелмакс Лайф Энерджи»? — спросила между тем барышня, после того, как выдвинувшееся из стойки кресло посадило на себя Сэмьюэла Бекхайма и подняло его на нужную высоту.
— Как тебя зовут, дочка? — спросил он вместо ответа.
— Лиджин Доусон, — отозвалась она. — Но если вы недовольны качеством обслуживания, то вам лучше запомнить мой операторский номер: три — девять — два‑де…
— Да что ты, что ты! — торопливо перебил Бекхайм. — Я всем доволен, дочка. А ты настоящая, или из этих?
— Мы все настоящие, мистер Бекхайм, не так ли? — спокойно улыбнулась три — девять — два — девять.
— Ну, это как сказать, — покачал он головой.
— Закон пять — пять — восемь — бэ, о политкорректности в межличностных отношениях, запрещает задавать подобные вопросы, сэр, — произнесла барышня, подпустив в голос немного строгости, совсем чуть — чуть: старейшему жителю Земли позволено многое.
В общем, похоже было, что она — из этих. Кто их сейчас отличит. Эти — как те, те — как эти. Иногда Бекхайму казалось, что настоящих на земле вообще не осталось, одни эти. И он. Но теперь уже недолго, теперь уже скоро…
— Итак, сэр, — напомнила барышня, — чем я могу вам помочь?
— Да — да, — кивнул он, доставая зачем‑то из кармана ещё теплую и пахнущую табачным перегаром трубку. Сунул её в рот, пососал минуту, наполняя рот кисловатой горечью. Потом вложил трубку обратно в карман, протёр губы платочком в синюю клетку.
Барышня терпеливо ждала, без всякого интереса наблюдая за манипуляциями «старейшего».
А старейший протяжно вздохнул, озирая зал выцветшими глазами, пожевал губами (зубы у него были совершенно новые и очень качественные, но ведь все старики испокон веку имели привычку жевать губами), улыбнулся терпеливому взгляду Лиджин Доусон.
— Устал я, дочка, — сказал он, улыбнувшись ещё раз: «прошу прощения, что досаждаю тебе своими личными проблемами».
