Генри Лайон Олди
Семь смертных
Люська опять ела арахис.
Какое там ела – жрала, давилась, чавкала. Ухватит пальчиками, и давай жмакать, шелуху лущить. И в рот, в рот! – один желтоватый катышек за другим… Запах – от стены до стены. Ошметки шелухи – где ни попадя. На клавиатуре, на полу, у нее на коленках, туго обтянутых колготочным ажуром; у меня, блин, в печенках!
– Корова! – не выдержал я. – Жвачное, растудыть!
Люська не откликнулась.
– Я тебе сколько раз? Сколько, я спрашиваю!
Молчит. Жует.
– Щас по морде размажу! Жрешь, как не в себя…
Хлопнув ресницами – точно, коровьими! угадал… – Люська ткнула остреньким маникюром в эмо-карту, висевшую у нее над столом, между видом на гребаный Колизей и конопатой мордой Сеньки, ее дебила-сына, заключенной в рамку, как в тюрьму.
Я пригляделся.
Делать мне нечего, как ее карту помнить. Ну да, точно. Людмила Марковна Нечувалова. Вторник: Ч-62 %. Подпись доктора, закорючка астролога-аналитика; печать клиники. Дата последнего освидетельствования. «График недельных колебаний без существенных отклонений…» У этой буренки по вторникам чревоугодие, да еще и выше среднего. Сегодня разве вторник? Вечно забываю, чтоб ее, дуру… Потому как у меня по вторникам Г-71 %. Гнев, значит. И процент выше Люськиного. Натянуло бы до восьмидесяти пяти, подал бы заявление. На отгулы. Отгулов, ясен пень, не дали бы, пожлобились, зато позволили бы работать на дому.
Гнев от 85 % – социально опасен.
– Убью, – буркнул я, душевным усилием гася ярость до приемлемой.
– Я в столовую, – доложила Люська. – Тебе принести бутерок?
– Пошла в жопу!
– Иду, уже иду…
Цок-цок, каблучки. Задом виляет, торопится. Шалава.
– Виктор Павлович, вас шеф зовет.
– Какого черта?!
– Придете-узнаете…
У секретарши Валечки по вторникам Л-47 %. Она от лени на ходу засыпает. Ко мне еле дотащилась. Зевает во всю пасть. Хоть бы рукой прикрылась, лимита деревенская. Когда на работу брали, вторничная лень у Валечки фиксировалась не выше тридцатки. Еще год-два, и с такими темпами роста…
Ничего, шеф ей напарницу подыщет. Это у него, козла, быстро.
Когда я вошел, шеф быстро шаркнул мышкой.
Это он зря. А то я не в курсе, какое окошечко он сейчас свернул. Sexopilochka, новые видеоролики. Черненькие, беленькие, желтенькие. Деточки, развратницы, толстухи. Горы совокупляющегося мяса.
– Репортажец, – буркнул шеф.
Он сопел и пыхтел, с трудом восстанавливая дыхание. Узкий лоб взмокрел, покрылся блестящими каплями пота. Бисер, значит. Сам перед собой мечет.
– «Княжий двор», новый ресторан в парке. Оператором возьми Генчика, он в курсе.
– Генчик? – я сжал кулаки. – Генчик идет лесом. Он у меня полтинник занял.
– И что?
– Ничего. Не отдает. На фиг Генчика.
– Не морочь мне голову.
– Я ему морду разобью. И объектив.
Шеф сощурился, вглядываясь в меня.
– А-а… Забыл. Ты ж сегодня полное Г. В четверг сходи. У тебя что в четверг? Чревоугодие? – он вывел на дисплей эмо-карты сотрудников, нашел мою. – Ага, хорошо. Вот и поешь от пуза. Княжата обещали, от щедрот.
Он все глядел и глядел на меня, словно впервые видел.
– Слушай, как тебе Валька? – вдруг спросил он. – Ну, с утра?
– Дырка с ручкой, – честно ответил я. – Гнать поганой метлой.
– Вот и я так думаю. Томная, теплая. Драть метлой. Скажи ей, пусть зайдет. Я ей кое-что продиктую.
– Глубже диктуй. С подтекстом.
– А ты не хами, не хами. Забуду, что друг детства, вставлю по самое… – взгляд шефа лип к телу, как мокрое белье. – Без вазелина… Короче, возьми Генчика. Возьми его за это… за самое…
Еще минута, и я дал бы ему в дыню.
– Я пошел?
– Что? Да, иди, – туманный глаз моргнул. – Вальку позови.
По вторникам у шефа похоть. П-47 %+. Плюс означал непредвиденные колебания в сторону роста.
– Толик?
– Нет, уголовка!
Тупость жены доводила до бешенства. Человек открыл дверь своим ключом, разувается в прихожей, а эта дура из комнаты интерересуется: муж, или нет? Ясное дело, это Чероки, наш мопс. Сам выгулялся, сам вернулся. Тапочки берет – жевать.
Идиотка!
Чероки прятался на балконе. Он, гад, хуже барометра. Чует, когда у меня гнев или алчность. Его тогда ничем не приманишь. Однажды руку прокусил, до кости. Я хотел его, падлюку, за шкирку. Он мою барсетку сгрыз.
Зато по четвергам ходит за мной хвостом. А за женой – по воскресеньям.
– Ужин есть?
– Макароны…
– Опять макароны?!
– В шкафчике. Ты свари их, Толик…
Лежит на диване, сволочь. На лбу – мокрое полотенце. Мигрень, депрессия, мировая скорбь. Л/У-54 %. Если у Вальки сегодня чистая лень, то у моей – с вариациями. Лень/уныние. На днях была передача, какой-то профессор разъяснял, почему эти грехи – двойняшки. Источники цитировал, на авторитеты ссылался.
Мудозвон.
С трудом удержавшись, чтобы не рассказать жене все, что я думаю про ее неваренные макароны, я пошел на кухню. Лучше так. В мае не сдержался, врезал. Назавтра стыдно было – хоть вешайся. Она на шее виснет, целует, в постель тащит. «Бьешь, значит, любишь!» Ну конечно, у нее в среду – похоть. А у меня-то – зависть. Отцеловываюсь, лишь бы отстала, а сердце колотится. Хорошо, мол, тебе, родная. Фингал под глазом – и тот в радость.
Мне бы так…
– Толик?
– Ну что?
– Сделай мне чаю… умираю, Толик…
Ага, умирает она. Еще меня переживет.
Ничего. Бывает хуже. Вон у Авраменко по вторникам чистый цирк. У него – гордыня, у нее – гнев. Весь дом ходуном ходит. Менты через раз. Меня как-то позвали успокаивать. А у меня тоже Г. Чуть не сел лет на пять. Хорошо, Авраменко утюг отобрал. Здоровый, собака. Сказал: никто иной, как я, ее убью. И в позу встал.
Я дверью хлопнул и больше к ним – ни ногой.
…и что мы имеем с холодильника?
Гуся, увы, не наблюдается. Опа-на! Балычок-с! Горбуша? Она, родимая. Сейчас мы ее на хлебушек, да с маслицем, да сверху – лимончиком… Где у нас лимончик? И веточку укропа… Сыр? «Дор-Блю», «зеленая марка»? Любимый мой! Нет-нет, мы никуда не торопимся. Мы медленно спустимся с горы… На ломоть батона – «толстым-толстым слоем», как правильно учит нас реклама – и в микроволновку. Тридцать секунд. Ага, кофе подоспел. Ветчинка, помидорушки, шпротики – «Рижское золото», с медалями! – тортик на сладкое…
Заморим червячка?
– Толик, ты сдурел?
– Ыгм?
– Тут еды на неделю! Нам обоим! А ты!.. ты…
С сожалением откладываю бутерброд. Надо прожевать. Надо ответить. Внятно и убедительно. Иначе благоверная не отстанет.
– Какую неделю, Лидок! Оно ж испортится! Укроп вянет, ветчина сохнет. Про балык я вообще молчу. Пропадет! Жалко…
