Млечный путь № 1 2018 - Песах Амнуэль

Женщина стояла к нему спиной, Розенфельд видел ее отражение в витрине, черты лица были чуть искажены, и он решил, что обознался. Замедлил шаг, но прошел мимо.

– Ариэль? – услышал он знакомый с детства голос и, обернувшись, уже не испытывал сомнений.

– Лайза… – пробормотал он.

Он не знал, что сказать еще. «Сколько лет…» Да, лет пятнадцать. Он тогда поступил в университет и уезжал из Детройта, а она еще не окончила школу, и родители требовали, чтобы дочь возвращалась домой не позже десяти. Самолет улетал в три ночи, она хотела проводить его в аэропорт, но прощаться пришлось на детской площадке, где он как-то залепил ей снежком в голову, а она огрела его веткой. Было больно.

– Сколько лет…

Она рассмеялась, разглядев – вспомнив! – его радость, удовольствие и неумение находить правильные слова в неожиданных ситуациях.

– Пятнадцать лет, три месяца и семь дней, – сказала Лайза.

– Ты считала? – поразился он.

Ей хотелось сказать: «конечно».

– Нет, назвала первое число, пришедшее в голову. Наверно, близко к истине?

– Да, – кивнул он. – Не семь дней, а семнадцать.

– Ты считал? – не очень удивилась она, зная его с детства.

Ему хотелось сказать: «конечно».

– Нет. Я вспомнил тот день, а пересчитать в уме – простая арифметика.

– Ты не торопишься? – спросила она.

Он торопился – в университете его ждал профессор Лоуд, привлеченный к экспертизе по делу о разбитой китайской вазе эпохи Мин.

– Нет, конечно, – сказал он и увидел прямо перед собой вход в кафе и неоновую надпись: «Белое небо». Он был почти уверен, что еще минуту назад кафе здесь не было, появилось оно только что, специально, чтобы они могли войти, занять столик у окна, заказать по чашке «американо» и смотреть друг на друга, преодолевая неловкость первых минут разговора.

– Вообще-то я не успела позавтракать, – сказала Лайза, – и от пары булочек не отказалась бы.

Они вошли, заняли столик у окна, заказали по чашке «американо», булочки и посмотрели друг на друга, преодолевая неловкость первых минут разговора.

– Ты почти не изменилась, – банально сообщил Розенфельд и «сгладил» одну банальность другой, спросив:

– Где ты сейчас живешь? Чем занимаешься?

Лайза улыбнулась:

– Третий вопрос: замужем ли ты?

Розенфельд хотел небанально ответить, что этот вопрос его не интересует, но предпочел промолчать. Вопрос его действительно не интересовал, поскольку детство давно кончилось, Лайза больше не выглядела снежной королевой, какой представлялась ему в семь и даже в семнадцать лет, а на вопрос он мог ответить и сам: на безымянном пальце ее левой руки не было обручального кольца. Впрочем, это ничего не значило.

– Ты замужем? – спросил он.

– А как живешь ты? – Лайза расправилась с булочкой и взяла вторую. – Знаю, что окончил Йель, физик, а потом…

Она сделала многозначительную паузу.

Он хотел, как в детстве, сказать: «Я первый спросил», но детство давно кончилось, хотя иногда Розенфельду и казалось, что это не так. Детство не заканчивается никогда. В прошлом году скончался профессор Синемберг, было ему восемьдесят семь, он до самой смерти оставался сущим ребенком и, наверно, поэтому умел задавать вопросы, на которые никто, кроме него самого, ответить не мог.

– Потом, – сказал Розенфельд, – я работал несколько лет у Синемберга, он был замечательным физиком и учителем и дал мне понять, что экспериментатор из меня, как из козы балерина, а в это время в полицейском управлении потребовался эксперт-физик, и шеф сказал: «Вот то, что тебе надо». И это действительно оказалось то, что мне надо.

– Ты работаешь в полиции? – удивилась Лайза.

Розенфельд мог и не отвечать, но разгаданная им игра продолжалась, и он сказал:

– Да, в отделе научно-технических экспертиз.

Предваряя следующий вопрос, ответил сразу:

– И мне очень нравится.

Поскольку эта часть игры была благополучно отыграна, Розенфельд вернулся к началу:

– А ты-то? Переехала в Бостон?

Он знал, что это не так, поэтому лишь кивнул, услышав:

– Нет, я здесь… – Лайза помедлила, – по делам. Живу все там же, улицу нашу теперь не узнать, сплошные небоскребы, сохранились – пока – только три старых дома. Отец умер через год после твоего отъезда, мама – два года назад.

– Сочувствую… – пробормотал Розенфельд, не рассчитывая, что Лайза услышит. Сейчас она была далеко отсюда в пространстве и далеко от сегодня в прошлом. Но скоро вернется, еще две фразы, максимум три…

– Я окончила курсы сценаристов и работаю на телевидении. Вряд ли ты такое смотришь. Уверена, что нет.

Три фразы. На одну больше, чем следовало. «Уверена, что нет» – лишняя. Без нее было бы лаконичнее.

– По делам? – спросил Розенфельд, потому что Лайза хотела, чтобы вопрос был задан, это очевидно.

Она допила кофе, булочек больше не осталось, разговор вполне мог стать и деловым.

– Рада нашей случайной встрече. – Розенфельд обратил внимание, как Лайза споткнулась на слове «случайной».

– Я тоже рад, – сдержанно сказал он.

– По делам, – ответила Лайза на ранее заданный вопрос. – Прилетела на похороны.

Розенфельд решил промолчать – начав говорить, Лайза все расскажет сама.

– Любомир Смилович. – Интонация показалась Розенфельду вопросительной, будто Лайза хотела знать, слышал ли он об этом человеке. Он не слышал, но не стал нарушать молчания.

– Он был физиком. – На этот раз интонация была осуждающей.

– В университете двенадцать физических лабораторий и два института. – Розенфельд сообщил информацию извиняющимся тоном: действительно, не мог же он знать всех, не так уж часто он имел дело с университетскими физиками. Только по работе.

Лайза так тщательно скрыла свое разочарование, что Розенфельд поспешил добавить:

– Возможно, я встречался с ним, но не запомнил. У меня плохая память на имена и лица.

Странно для человека, работающего в полиции. Но Лайза знала – должна была помнить, – что Арик и в детстве запоминал имена разве что с третьего раза.

– Любомиру было тридцать два, но, когда я его увидела… потом… выглядел он на восемьдесят. Ужасно. Я получила от